Проект «Аве Мария»
Часть 23 из 98 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты себя очень плохо вел, – обратился я к цилиндру. – Подумай над этим!
Натягиваю на ладонь рукав и оборачиваю кулак тканью манжеты. Теперь, не опасаясь обжечь костяшки пальцев, я могу оттолкать цилиндр в шлюзовую камеру. Как только он оказывается там, я задраиваю люк. Пусть пока повисит, рано или поздно он остынет до температуры окружающего воздуха.
А пока цилиндр охлаждается, я не хочу, чтобы он плавал по всему кораблю. Вряд ли в шлюзовой камере что-нибудь может выйти из строя из-за небольшого повышения температуры. Насколько горяч цилиндр? Я дотронулся до него обеими руками (как идиот) на долю секунды, но благодаря быстрой реакции избежал ожога. Следовательно, температура цилиндра менее 100 градусов Цельсия.
Я несколько раз сжимаю и разжимаю ладони. Они больше не саднят, но память о боли еще свежа.
– Из-за чего он так раскалился? – бормочу я.
Цилиндр провел в космическом пространстве не менее сорока минут. Все это время он испускал бы жар по закону излучения абсолютно черного тела[90]. Поверхность цилиндра должна быть холодной, а не горячей. Я примерно в одной астрономической единице от Тау Кита – звезды, светимость которой вполовину меньше солнечной. А потому вряд ли тау-свет сильно нагрел бы поверхность цилиндра. Явно не больше, чем она бы охладилась посредством излучения черного тела.
Следовательно, либо внутри цилиндра есть особый нагреватель, либо при отправке он был раскален гораздо сильнее. В ближайшее время это станет понятно. Весит цилиндр немного, значит, стенки корпуса достаточно тонкие. Если внутри нет источника нагрева, тогда цилиндр очень быстро охладится.
В командном отсеке до сих пор воняет аммиаком. Фу! Я перемещаюсь вниз, в лабораторию. Даже не знаю, с чего начать. Столько всего хочется попробовать. Наверное, сперва стоит определить, из какого вещества сделан цилиндр? То, что безвредно для экипажа «Объекта А» может оказаться крайне ядовитым для меня, но ни одна из сторон об этом не догадывается.
Проверю-ка я радиационный фон. Подплываю к лабораторному столу и выставляю вперед руку, чтобы обрести равновесие. Мне все легче справляться с невесомостью. Кажется, я видел документальный фильм про космонавтов, в котором говорилось, что некоторые переносят отсутствие гравитации хорошо, а некоторым приходится нелегко. Похоже, я один из счастливчиков. Как вы понимаете, слово «счастливчик» я использую в широком смысле. Ведь я обречен на гибель. Поэтому… мда…
Лаборатория – загадочное место. По крайней мере, некоторое время так и было. Она явно задумывалась с расчетом на наличие гравитации. Здесь имеются столы, табуреты, подставки для пробирок и тому подобное. Здесь нет ни единого предмета из тех, что обычно используются в условиях невесомости: ни ковриков-липучек на стенах, ни компьютерных мониторов, развешанных под разными углами. Пространство используется неэффективно. Все оборудование установлено с расчетом на наличие твердого пола внизу.
Корабль может с успехом обеспечивать ускорение свободного падения. И довольно долгое время. В течение нескольких лет на борту оно поддерживалось на уровне 1,5 g. Неужели создатели корабля полагали, что я не стану выключать двигатели и буду летать кругами, лишь бы в лаборатории поддерживалась искусственная гравитация? Я оглядываю лабораторное оборудование и пытаюсь мысленно расслабиться. Должно же быть какое-то объяснение. И оно спрятано в моей памяти. Хитрость в том, чтобы задуматься на нужную тему, но не слишком давить. Похоже на то, как мы засыпаем. Вы не уснете, если будете слишком активно на этом сосредоточиваться.
Сколько же в лаборатории первоклассного оборудования! Я стараюсь ни о чем специально не думать, пока взгляд скользит вдоль аппаратуры…
Глава 8
Когда мы прибыли в Женеву, я окончательно потерял счет дням. Компьютерные модели биореактора для астрофагов не совпадали с тем, что получалось на практике. Пока мне удалось получить шесть граммов частиц. Когда подготовительный этап был завершен, оказалось, что генератор авианосца попросту не в состоянии обеспечить температуру, нужную для ускорения реакции. Стратт намекала, будто мне скоро предоставят мощный источник тепла, однако время шло, но ничего не происходило.
Я с головой ушел в работу на компьютере и не заметил, как на палубу приземлился роскошный частный самолет. Чтобы привлечь мое внимание, Стратт пришлось потрясти меня за плечо.
Три часа спустя мы ждали в переговорной комнате. Очередная переговорная комната. За последние дни я успел посетить несметное количество переговорных комнат. Эта, по крайней мере, выглядела симпатичнее остальных: с красивыми деревянными панелями на стенах и элегантным столом красного дерева. Интерьер производил сильное впечатление.
Мы со Стратт сидели молча. Я рассчитывал коэффициенты теплопередачи, а она как обычно печатала на планшете. Ждать нам пришлось довольно долго. Наконец, в комнату вошла женщина со строгим лицом и уселась напротив Стратт.
– Благодарю, что обратились ко мне, – произнесла незнакомка с норвежским акцентом.
– Не стоит, доктор Локкен. Я здесь не по своей воле, – ответила Стратт.
– Серьезно? – Я удивленно посмотрел на Стратт. – А я-то думал, что встречу назначили вы.
Не отрывая взгляда от норвежки, она проговорила:
– Мне пришлось назначить встречу, так как в ходе телефонной конференции шесть государственных лидеров очень на этом настаивали. В итоге я сдалась.
– А вы… – Локкен повернулась ко мне.
– Райланд Грейс, – представился я.
Она прямо дернулась от неожиданности.
– Тот самый Райланд Грейс? «Анализ теорий, рассматривающих воду как основу жизни, и переоценка прогнозов эволюционных моделей» – ваша работа?
– Да, – кивнул я. – Вас что-то не устраивает?
– Вы знамениты, – улыбнулась Стратт.
– Скорее, печально известны, – строго поправила Локкен. – Ваша по-детски наивная статья стала пощечиной всему научному сообществу. Он работает на вас? – спросила она у Стратт. – Какая нелепость. Все его гипотезы о внеземных формах жизни оказались неверны.
– Моя гипотеза заключалась лишь в том, что для развития внеземной жизни не требуется вода. И тот факт, что обнаруженные нами организмы нуждаются в воде, еще не доказывает мою неправоту, – парировал я.
– Еще как доказывает. Две разных формы жизни, развивавшиеся независимо друг от друга, нуждаются в воде…
– Независимо? Вы в своем уме?! – вспылил я. – Вы искренне полагаете, будто нечто, столь сложное, как митохондрия, могло сформироваться одинаково дважды?! Ясно, что это результат панспермии![91]
Локкен отмахнулась от моих слов, словно от назойливого насекомого.
– Митохондрия астрофага очень отличается от земной. Очевидно, что они развивались независимо друг от друга, – заявила она.
– Но они на девяносто восемь процентов идентичны!
Стратт деликатно кашлянула.
– Не знаю, из-за чего вы спорите, но давайте…
– Эта идиотка, – я направил обвиняющий перст на Локкен, – считает, будто астрофаги возникли независимо от земных организмов, хотя совершенно очевидно: обе формы жизни связаны между собой!!!
– Очень увлекательно, но… – попыталась вмешаться Стратт.
Локкен грохнула кулаком по столу.
– И как, по-вашему, их общий предок умудрился преодолеть межзвездное пространство?!
– Так же, как его преодолевают астрофаги! – выкрикнул я.
Локкен подалась вперед, нависая над столом.
– Тогда почему мы до сих пор не встречали живые организмы из других звездных систем?
– Понятия не имею! – Я даже привстал со стула. – Может, всему виной случайность.
– Как вы объясните разницу в строении митохондрии?
– Четыре миллиарда лет эволюции, шедшей своим путем.
– Хватит, – негромко произнесла Стратт. – Вы что здесь устроили? Научными знаниями меряетесь? Мы собрались не для этого. Доктор Грейс, доктор Локкен, пожалуйста, сядьте!
Я шлепнулся на стул и скрестил руки на груди. Локкен тоже уселась на место.
– Доктор Локкен, – начала Стратт, вертя шариковую ручку, – вы изводили правительства разных стран назойливыми требованиями, чтобы мне вставляли палки в колеса. Снова и снова. Изо дня в день. Я в курсе, что вы мечтаете участвовать в проекте «Аве Мария», но не допущу разжигания международного конфликта. У нас нет времени на политические интриги и имперские амбиции, которые всегда сопровождают крупнейшие проекты.
– Я тоже не рада нашей встрече, – призналась Локкен. – Я здесь, к своему и вашему огромному неудовольствию, только потому, что у меня нет иного способа указать вам на конструктивный недостаток «Аве Марии».
– Мы выслали предварительные чертежи, ожидая в ответ общие комментарии. А вместо этого нас в приказном порядке вызывают в Женеву, – со вздохом сказала Стратт.
– Ну так запишите мои слова под грифом «общие комментарии».
– Можно было ограничиться электронным письмом.
– Вы бы его удалили. Вам придется выслушать меня, Стратт. Это важно.
Стратт еще немного покрутила ручку.
– Ладно, я здесь, – сказала она. – Говорите.
Прочистив горло, Локкен произнесла:
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но «Аве Мария» – прежде всего лаборатория. Лаборатория, которую мы можем послать на Тау Кита, дабы выяснить, почему эта звезда – и только она – не подверглась заражению астрофагами.
– Верно.
– Тогда, полагаю, вы также согласитесь, что бортовая лаборатория – важнейшая часть корабля?
– Да, – кивнула Стратт. – Иначе миссия бессмысленна.
– В таком случае у нас серьезные проблемы, – Локкен выложила на стол несколько листов бумаги. – У меня здесь список аппаратуры, которую вы хотите установить на борту. Спектрометры, секвенаторы ДНК[92], микроскопы, стеклянная тара для химических исследований…
– Я знаю, что в списке, – перебила Стратт. – Собственноручно его подписывала, давая добро.
– Большинство из перечисленного, – Локкен бросила листы на стол, – не будет работать в невесомости.
– Мы об этом подумали, естественно. – Стратт раздраженно закатила глаза. – Компании по всему миру выпускают специальные серии этого оборудования, рассчитанные на невесомость.
Локкен неодобрительно покачала головой.
– Вы хоть представляете, сколько подготовительных исследований проводилось при разработке электронных микроскопов? Газовых хроматографов? И всего остального из списка? Столетие научного прогресса возникло как результат многих ошибок и просчетов. И вы сочли, будто оборудование, предназначенное для нулевой гравитации, сразу же заработает?
– Не вижу иной альтернативы, если только вы не изобрели способ поддержания искусственной гравитации, – холодно отозвалась Стратт.
– Мы его изобрели. И очень давно, – настаивала Локкен.
Стратт кинула на меня изумленный взгляд. Безусловно, эти слова застали ее врасплох.
– Видимо, доктор Локкен говорит о центрифуге, – подсказал я.
Натягиваю на ладонь рукав и оборачиваю кулак тканью манжеты. Теперь, не опасаясь обжечь костяшки пальцев, я могу оттолкать цилиндр в шлюзовую камеру. Как только он оказывается там, я задраиваю люк. Пусть пока повисит, рано или поздно он остынет до температуры окружающего воздуха.
А пока цилиндр охлаждается, я не хочу, чтобы он плавал по всему кораблю. Вряд ли в шлюзовой камере что-нибудь может выйти из строя из-за небольшого повышения температуры. Насколько горяч цилиндр? Я дотронулся до него обеими руками (как идиот) на долю секунды, но благодаря быстрой реакции избежал ожога. Следовательно, температура цилиндра менее 100 градусов Цельсия.
Я несколько раз сжимаю и разжимаю ладони. Они больше не саднят, но память о боли еще свежа.
– Из-за чего он так раскалился? – бормочу я.
Цилиндр провел в космическом пространстве не менее сорока минут. Все это время он испускал бы жар по закону излучения абсолютно черного тела[90]. Поверхность цилиндра должна быть холодной, а не горячей. Я примерно в одной астрономической единице от Тау Кита – звезды, светимость которой вполовину меньше солнечной. А потому вряд ли тау-свет сильно нагрел бы поверхность цилиндра. Явно не больше, чем она бы охладилась посредством излучения черного тела.
Следовательно, либо внутри цилиндра есть особый нагреватель, либо при отправке он был раскален гораздо сильнее. В ближайшее время это станет понятно. Весит цилиндр немного, значит, стенки корпуса достаточно тонкие. Если внутри нет источника нагрева, тогда цилиндр очень быстро охладится.
В командном отсеке до сих пор воняет аммиаком. Фу! Я перемещаюсь вниз, в лабораторию. Даже не знаю, с чего начать. Столько всего хочется попробовать. Наверное, сперва стоит определить, из какого вещества сделан цилиндр? То, что безвредно для экипажа «Объекта А» может оказаться крайне ядовитым для меня, но ни одна из сторон об этом не догадывается.
Проверю-ка я радиационный фон. Подплываю к лабораторному столу и выставляю вперед руку, чтобы обрести равновесие. Мне все легче справляться с невесомостью. Кажется, я видел документальный фильм про космонавтов, в котором говорилось, что некоторые переносят отсутствие гравитации хорошо, а некоторым приходится нелегко. Похоже, я один из счастливчиков. Как вы понимаете, слово «счастливчик» я использую в широком смысле. Ведь я обречен на гибель. Поэтому… мда…
Лаборатория – загадочное место. По крайней мере, некоторое время так и было. Она явно задумывалась с расчетом на наличие гравитации. Здесь имеются столы, табуреты, подставки для пробирок и тому подобное. Здесь нет ни единого предмета из тех, что обычно используются в условиях невесомости: ни ковриков-липучек на стенах, ни компьютерных мониторов, развешанных под разными углами. Пространство используется неэффективно. Все оборудование установлено с расчетом на наличие твердого пола внизу.
Корабль может с успехом обеспечивать ускорение свободного падения. И довольно долгое время. В течение нескольких лет на борту оно поддерживалось на уровне 1,5 g. Неужели создатели корабля полагали, что я не стану выключать двигатели и буду летать кругами, лишь бы в лаборатории поддерживалась искусственная гравитация? Я оглядываю лабораторное оборудование и пытаюсь мысленно расслабиться. Должно же быть какое-то объяснение. И оно спрятано в моей памяти. Хитрость в том, чтобы задуматься на нужную тему, но не слишком давить. Похоже на то, как мы засыпаем. Вы не уснете, если будете слишком активно на этом сосредоточиваться.
Сколько же в лаборатории первоклассного оборудования! Я стараюсь ни о чем специально не думать, пока взгляд скользит вдоль аппаратуры…
Глава 8
Когда мы прибыли в Женеву, я окончательно потерял счет дням. Компьютерные модели биореактора для астрофагов не совпадали с тем, что получалось на практике. Пока мне удалось получить шесть граммов частиц. Когда подготовительный этап был завершен, оказалось, что генератор авианосца попросту не в состоянии обеспечить температуру, нужную для ускорения реакции. Стратт намекала, будто мне скоро предоставят мощный источник тепла, однако время шло, но ничего не происходило.
Я с головой ушел в работу на компьютере и не заметил, как на палубу приземлился роскошный частный самолет. Чтобы привлечь мое внимание, Стратт пришлось потрясти меня за плечо.
Три часа спустя мы ждали в переговорной комнате. Очередная переговорная комната. За последние дни я успел посетить несметное количество переговорных комнат. Эта, по крайней мере, выглядела симпатичнее остальных: с красивыми деревянными панелями на стенах и элегантным столом красного дерева. Интерьер производил сильное впечатление.
Мы со Стратт сидели молча. Я рассчитывал коэффициенты теплопередачи, а она как обычно печатала на планшете. Ждать нам пришлось довольно долго. Наконец, в комнату вошла женщина со строгим лицом и уселась напротив Стратт.
– Благодарю, что обратились ко мне, – произнесла незнакомка с норвежским акцентом.
– Не стоит, доктор Локкен. Я здесь не по своей воле, – ответила Стратт.
– Серьезно? – Я удивленно посмотрел на Стратт. – А я-то думал, что встречу назначили вы.
Не отрывая взгляда от норвежки, она проговорила:
– Мне пришлось назначить встречу, так как в ходе телефонной конференции шесть государственных лидеров очень на этом настаивали. В итоге я сдалась.
– А вы… – Локкен повернулась ко мне.
– Райланд Грейс, – представился я.
Она прямо дернулась от неожиданности.
– Тот самый Райланд Грейс? «Анализ теорий, рассматривающих воду как основу жизни, и переоценка прогнозов эволюционных моделей» – ваша работа?
– Да, – кивнул я. – Вас что-то не устраивает?
– Вы знамениты, – улыбнулась Стратт.
– Скорее, печально известны, – строго поправила Локкен. – Ваша по-детски наивная статья стала пощечиной всему научному сообществу. Он работает на вас? – спросила она у Стратт. – Какая нелепость. Все его гипотезы о внеземных формах жизни оказались неверны.
– Моя гипотеза заключалась лишь в том, что для развития внеземной жизни не требуется вода. И тот факт, что обнаруженные нами организмы нуждаются в воде, еще не доказывает мою неправоту, – парировал я.
– Еще как доказывает. Две разных формы жизни, развивавшиеся независимо друг от друга, нуждаются в воде…
– Независимо? Вы в своем уме?! – вспылил я. – Вы искренне полагаете, будто нечто, столь сложное, как митохондрия, могло сформироваться одинаково дважды?! Ясно, что это результат панспермии![91]
Локкен отмахнулась от моих слов, словно от назойливого насекомого.
– Митохондрия астрофага очень отличается от земной. Очевидно, что они развивались независимо друг от друга, – заявила она.
– Но они на девяносто восемь процентов идентичны!
Стратт деликатно кашлянула.
– Не знаю, из-за чего вы спорите, но давайте…
– Эта идиотка, – я направил обвиняющий перст на Локкен, – считает, будто астрофаги возникли независимо от земных организмов, хотя совершенно очевидно: обе формы жизни связаны между собой!!!
– Очень увлекательно, но… – попыталась вмешаться Стратт.
Локкен грохнула кулаком по столу.
– И как, по-вашему, их общий предок умудрился преодолеть межзвездное пространство?!
– Так же, как его преодолевают астрофаги! – выкрикнул я.
Локкен подалась вперед, нависая над столом.
– Тогда почему мы до сих пор не встречали живые организмы из других звездных систем?
– Понятия не имею! – Я даже привстал со стула. – Может, всему виной случайность.
– Как вы объясните разницу в строении митохондрии?
– Четыре миллиарда лет эволюции, шедшей своим путем.
– Хватит, – негромко произнесла Стратт. – Вы что здесь устроили? Научными знаниями меряетесь? Мы собрались не для этого. Доктор Грейс, доктор Локкен, пожалуйста, сядьте!
Я шлепнулся на стул и скрестил руки на груди. Локкен тоже уселась на место.
– Доктор Локкен, – начала Стратт, вертя шариковую ручку, – вы изводили правительства разных стран назойливыми требованиями, чтобы мне вставляли палки в колеса. Снова и снова. Изо дня в день. Я в курсе, что вы мечтаете участвовать в проекте «Аве Мария», но не допущу разжигания международного конфликта. У нас нет времени на политические интриги и имперские амбиции, которые всегда сопровождают крупнейшие проекты.
– Я тоже не рада нашей встрече, – призналась Локкен. – Я здесь, к своему и вашему огромному неудовольствию, только потому, что у меня нет иного способа указать вам на конструктивный недостаток «Аве Марии».
– Мы выслали предварительные чертежи, ожидая в ответ общие комментарии. А вместо этого нас в приказном порядке вызывают в Женеву, – со вздохом сказала Стратт.
– Ну так запишите мои слова под грифом «общие комментарии».
– Можно было ограничиться электронным письмом.
– Вы бы его удалили. Вам придется выслушать меня, Стратт. Это важно.
Стратт еще немного покрутила ручку.
– Ладно, я здесь, – сказала она. – Говорите.
Прочистив горло, Локкен произнесла:
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но «Аве Мария» – прежде всего лаборатория. Лаборатория, которую мы можем послать на Тау Кита, дабы выяснить, почему эта звезда – и только она – не подверглась заражению астрофагами.
– Верно.
– Тогда, полагаю, вы также согласитесь, что бортовая лаборатория – важнейшая часть корабля?
– Да, – кивнула Стратт. – Иначе миссия бессмысленна.
– В таком случае у нас серьезные проблемы, – Локкен выложила на стол несколько листов бумаги. – У меня здесь список аппаратуры, которую вы хотите установить на борту. Спектрометры, секвенаторы ДНК[92], микроскопы, стеклянная тара для химических исследований…
– Я знаю, что в списке, – перебила Стратт. – Собственноручно его подписывала, давая добро.
– Большинство из перечисленного, – Локкен бросила листы на стол, – не будет работать в невесомости.
– Мы об этом подумали, естественно. – Стратт раздраженно закатила глаза. – Компании по всему миру выпускают специальные серии этого оборудования, рассчитанные на невесомость.
Локкен неодобрительно покачала головой.
– Вы хоть представляете, сколько подготовительных исследований проводилось при разработке электронных микроскопов? Газовых хроматографов? И всего остального из списка? Столетие научного прогресса возникло как результат многих ошибок и просчетов. И вы сочли, будто оборудование, предназначенное для нулевой гравитации, сразу же заработает?
– Не вижу иной альтернативы, если только вы не изобрели способ поддержания искусственной гравитации, – холодно отозвалась Стратт.
– Мы его изобрели. И очень давно, – настаивала Локкен.
Стратт кинула на меня изумленный взгляд. Безусловно, эти слова застали ее врасплох.
– Видимо, доктор Локкен говорит о центрифуге, – подсказал я.