Пробуждение

Размышления о Джеке ненадолго отвлекают меня от страха перед Фарраном. Его дар не только уникальный, но и впечатляющий. И он полон амбиций. Не говоря уже о преданности Фаррану. Идеальный кандидат. Когда мысли рассеиваются, я чувствую, как уголки рта дергаются.

– Да? – спрашивает Фарран, внимательно изучая мое выражение лица.

– Думаю, Армани резко повысит объем продаж, если вы спросите Джека.

В этом весь Фарран. Блеск в глазах, который я видела всего несколько раз, напоминает кожу дельфина. Его смех удивительно приятный для того, кто планирует меня убить.

– Извини, Эмма, – он трет глаза рукавом, – знаю, что ситуация серьезная. Но ты сейчас невероятно похожа на отца. Никто, кроме него, так открыто не бросил бы правду мне в лицо. Твои циничные шуточки удивительно хороши.

– Это, должно быть, знаменитый юмор висельника перед лицом смерти.

– Может быть, – он кивает, – ах, Эмма, что за расточительство убивать тебя! Но ты слишком могущественна. У тебя намного больше возможностей, чем ты хочешь признать. Не могу позволить тебе переметнуться к моему врагу и поставить под угрозу все, что я строил и планировал долгие годы.

Я чувствую себя насекомым, застрявшим в паутине, которое наблюдает, как паук медленно приближается к нему.

– Ничего не понимаю, – задумчиво говорит он, – у тебя же был шанс остаться с ними, когда на вас напали в парке? Мне сказали, что ты отбивалась от Намары.

Да, почему? Оглядываясь назад, осознаю, что это глупейшая ошибка, совершенная мной за всю жизнь.

– Ну… ничего не могла поделать, – шепчу я. Во рту пересохло, и что-то стянуло горло.

Да, все получилось бы, если бы я прислушивалась к своим чувствам, а не к разуму.

– Но ты написала, что любишь Монтгомери как отца, – его голос слегка вибрирует. Он теряет контроль, признает обиду на мои слова.

Нет, ему просто больше ничего не нужно объяснять, ведь он в любом случае тебя убьет.

– Сама не понимаю навалившихся чувств! Это происходит внутри меня. Как… как можно ненавидеть вас? Думаете, я этого хочу?

Слезы текут по щекам, но мне все равно. Надоело быть сильной. Встретить смерть храбро, с высоко поднятой головой. Какая глупость! Мне хочется кричать, извиваться, умолять его о пощаде. Боже, мне семнадцать! Существует столько вещей, которые мне не удалось даже попробовать. Я не хочу умирать.

– Я не ушла с Намарой, потому что не могу убить вас, Фион. А Монтгомери обязательно попросил бы меня об этом. Но вы многое сделали для меня за последние несколько месяцев. Кроме вас и воронов у меня ничего не осталось после смерти родителей. Скажите, почему я все еще испытываю ненависть. Уверена, причина вам известна.

Гнев в его глазах сменяется удивлением, я тут же ощущаю это. Фарран без проблем может прочитать мои мысли о произошедшем в Центральном парке. Через некоторое время он начинает вышагивать передо мной и задумчиво разминает пальцы. Затем останавливает на мне серьезный взгляд.

– Эйдан не убивал твоего отца, Эмма.

– ЧТО? Кто же тогда?

– Ты.

Нет. Невозможно. Недолго думая, я ныряю в его чувства, проскальзываю сквозь узкую щель стены его защиты. Он не удосужился скрыть ее. Я становлюсь единым целым с его страхом необходимости убить меня, ощущаю нежелание и в то же время решимость и что-то еще. Скорбь. Страшное горе. Гнев на то, что он потерпел неудачу. И в нем прячется крошечная искра надежды, словно лучик света, запрятавшийся в царстве теней. Издали слышится его приглушенный голос.

– Ты приказала отцу выпрыгнуть из окна, когда я как раз собирался убрать из его головы мучительные воспоминания о твоей матери. Я хотел, чтобы он обрел счастье с тобой и чтобы смерть близкого человека больше не обременяла его. Но воспоминания о Катарине играли для тебя большую роль. Ты старалась помешать моим планам. Любой ценой.

Его слова чисты, как свежевыпавший снег. Ни следа лжи.

Почему я так поступила? И как он вообще мог повлиять на воспоминания папы? Ужасная мысль пронзает меня, и я сильно отвлекаюсь от его чувств.

– Вы манипулировали МОИМИ воспоминаниями тоже! Вот почему у меня постоянно возникают противоречивые эмоции! – срываюсь я.

– Да.

Фарран подтверждает это. Просто так. Таращусь на него, не в состоянии ответить на возмутительное признание подобного рода, но он продолжает:

– После того как твой отец упал в бездну, ты осознала совершенную ошибку и от вины чувствовала себя сломленной, – Фион поднимает руки и медленно опускает их обратно на колени, – я лишь собирался помочь, понимаешь, Эмма? Ты взбесилась, сделав меня ответственным за это несчастье – возможно, это причина ненависти, которая мучила тебя, но затем гнев вышел из-под контроля. Я очень боялся, что ты навредишь себе.

Убила собственного отца.

Слова, словно маятник, бьются в голове, оставляют болезненные шрамы на всем, во что я верила до сих пор.

– Удивительно, насколько сильны твои чувства. В канун Нового года ты сказала мне, что я понятия не имею, как мои манипуляции влияют на эмоционального ныряльщика, и что придет день, когда твоя память вернется, и ты убьешь меня.

Лицо Фиона становится расплывчатым от моих слез. Смерть отца, должно быть, сводила меня с ума.

Внезапно очередная мысль вспыхивает внутри, и я вытираю лицо.

– Вы забрали воспоминания Эйдана тоже? Когда мы столкнулись в парке, он сказал, что хочет отвести меня к папе. Так страшно. Мне казалось, что он хотел убить меня.

Фарран вздыхает.

– Я звонил Кейт и Джеку чуть более получаса назад, однако Эйдан, к сожалению, до сих пор не пришел в себя. Не могу объяснить, что именно творится с ним. Для этого мне сначала пришлось бы проникнуть в его мысли. Не делай поспешных выводов. Я никогда не манипулировал Эйданом, потому что ты выступала против любых изменений в его памяти и не слушала меня. Ничего подобного не должно было произойти. Я подозреваю, это связано с особыми отношениями между вами.


Неужели… Руки дрожат, и сердце стучит, словно вот-вот разобьется на кусочки.

– Обвинить его в убийстве папы? Как вы могли толкнуть меня на такой поступок, если знали, насколько сильна моя любовь к Эйдану? Все внутри разрывается! Он был для Эйдана лучшим отцом, чем Каллахан. Хотя бы представьте его чувства. Вы… монстр, до ужаса бесчеловечный…

Он без усилий принимает взрыв бездумной ярости, который я выплескиваю. И с помощью своих способностей заставляет меня упасть на деревянный пол, я ударяюсь затылком. Но внутренний гнев намного сильнее, чем телесная боль. Я тут же поднимаюсь снова. Но когда поворачиваю голову к нему, внезапно съеживаюсь. Лицо Фаррана потеряло весь цвет.

– Значит, я МОНСТР? БЕСЧЕЛОВЕЧНЫЙ? – он противно шипит и подходит ближе, наклоняясь ко мне так, что его лицо находится всего в нескольких сантиметрах от моего. Я задерживаю дыхание и не смею даже шелохнуться. – Ты приказала отцу выпрыгнуть из окна и погрузилась в сознание Эйдана. Он вообще не должен помнить этих событий! Кстати, идею подбросил Каллахан, который планировал настроить тебя против Эйдана. Знаешь ведь прекрасно, я бы никогда не причинил вреда тебе, но Джеймса преследовало желание разлучить вас. Без его помощи я не могу манипулировать воспоминаниями. Я пытался вылечить твоего своенравного отца от неимоверного горя.

Это определенно в духе Каллахана! Кто еще мог придумать нечто настолько ужасное?

– Получается, связь между вами и Каллаханом похожа на мою с Эйданом?

– Вполне вероятно, – дыхание Фаррана учащается, вены пульсируют на висках, глаза сужены до узких щелей.

Его гордость пострадала? Кому-то давно следовало высказать ему всю правду в лицо. Тому, кто серьезно ранил его. И вдруг я осознаю промашку в его рассуждениях.

– Значит, Каллахан поставил условие обвинить Эйдана в смерти моего отца? – Фарран неохотно кивает. Его терпение на пределе. Я уже ощущаю, как вина терзает меня, и продолжаю говорить быстрее: – Но это не имеет смысла. Тогда вы бы предвидели падение отца в пропасть!

Неприятные ощущения исчезли, словно я опрокинула карточный домик. Страшно, с какой легкостью он контролирует чужие эмоции. Фарран горько улыбается и вздыхает.

– Изначально у Каллахана в рукаве были припрятаны и другие козыри, с помощью которых он собирался настроить вас друг против друга. Подумай! Что случилось в канун Нового года, когда ты обвиняла Эйдана в наших манипуляциях?

В желудке появляются дикие спазмы, когда я предвкушаю всю горечь правды.

– Не Эйдан, а Каллахан выстрелил Джареду в живот?

– Заметки, – указывает он на блокнот, лежащий на полу рядом со мной, – действительно удивительны. Они доказывают, что твои воспоминания продолжают существовать в подсознании, проникая сквозь сны, мы смогли изменить лишь то, что плавает на поверхности. Джеймс и я никогда не видели последствий наших манипуляций. Твои чувства невероятно сильны, поэтому и опасны.

– Эйдан невиновен, – бормочу я, игнорируя его слова. Раздражение внутри меня настолько сильно, что я изо всех сил стараюсь не вскочить и не побежать к нему.

Помоги Эйдану. Все равно как. Что бы ты ни обещала Фаррану за это. Не позволяй ему убить тебя. Сражайся!

Я сосредотачиваюсь на глубоком вдохе и выдохе, скрывая тот возмутительный факт, что мой наставник манипулировал моими мыслями, не спрашивая разрешения, поддался на провокации Каллахана и скрыл его преступления, и вместо этого отчаянно пытаюсь сосредоточиться на добрых намерениях Фаррана.

Он должен чувствовать, что ты серьезна. Не пытайся лгать ему.

– Вы вообще осознаете, что сделали, пытаясь оказать помощь мне и отцу? Чувство вины и ненависти к вам почти сводили меня с ума и влияли на телекинез. В начале года я столкнулась с Яном в столовой и чуть не швырнула в него ножом. И, к сожалению, он был не единственным учеником среди воронов, который издевался надо мной и находился под угрозой удара телекинеза, вышедшего из-под контроля. В январе я заставила вашего охранника Джейми пообещать застрелить меня, если сойду с ума в Sensus Corvi. Без каких-либо сомнений.

– О чем ты? – Глаза Фаррана расширяются. Он крепко хватает меня за плечи. – Почему ты молчала до сих пор?

– Я боялась, что вы потеряете авторитет, если продолжите защищать меня, предательницу. Вам следовало рассказать правду! Все, все происходило бы иначе! Зачем вы врали? Чтобы утаить, что Каллахан убил Джареда? Это действительно так важно для вас?

Ему требуется много времени, чтобы дать ответ. Покалывание в голове, Фарран проникает в мои мысли и считывает эмоции, крепко держа за плечи, словно собирается помешать побегу. Как будто у меня есть шанс вырваться из его лап.

– Нет. Больше нет, Эмма, я спрашиваю тебя в последний раз, – он наконец отпускает меня, вытирая слезу со щеки, – ты готова стать моей наследницей? Никто в мире не значит для меня больше. Но я должен убедиться, что ты на моей стороне. Правда о случившемся в канун Нового года теперь раскрыта, но в моем прошлом могут быть и другие вещи, которые тебе не понравятся. Вещи, которые осознаешь только тогда, когда вырастешь, наберешься опыта. Ты клянешься, что будешь верна своему решению, что бы ни ответила мне, что бы ни случилось?

Я прислушиваюсь к внутреннему голосу.

Там, где бушевала чернота моей ненависти к нему, сейчас пульсирует маленькое темное пятнышко. Оно должно раствориться, чтобы я могла начать новую жизнь с Эйданом.

– Обещание не покидать вас, данное мной в больнице, все еще в силе. Сделайте меня наследницей. Но если хотите, чтобы я дала такую клятву, убедитесь, что, если передумаете, передадите это право в любое время, если найдете кого-то, более подходящего. Потому что я не уверена, что чувства, которые вы испытывали к папе, не ослепили вас и моя кандидатура является достойной лидера воронов.

Красочные силуэты света скользят по его фигуре, и на его лице появляется теплая, расслабленная улыбка.

– Отец гордился бы тобой.





Якоб

Проклятый дар




Сияние от фонарика Якоба скользит по красочным подушкам с вышитой картой Центрального парка, бирюзовым галстукам, различным стеклянным шарам с цветами и птицами внутри, кофейным кружкам, которые всегда можно найти в сувенирных магазинах.

Мучительный стон слева указывает ему дорогу. Якоб обходит вокруг кассовую стойку. Филлис сидит на корточках рядом с боссом, лежащим на полу. Его взгляд сразу падает на ногу. Давящая повязка, которую Филлис наложила примерно на десять сантиметров выше правого колена Монтгомери вместе с компрессом и, по-видимому, шелковым шарфом из магазина в Центральном парке, стали такими же красными, как пол под коленом. Но не только серьезное огнестрельное ранение заставляет Якоба жадно ловить ртом воздух и выдавить на гаэльском языке несколько ругательств. Лицо Ричарда изуродовано, словно его тащили по земле головой вниз. Раны особенно глубоки в области нежной кожи век, по его бледным щекам течет слезная жидкость и смешивается с кровью, на лице набухают алые узоры. Его глаза смотрят вдаль, по коже проходят судороги боли, грудь поднимается и опускается в рваном, беспокойном ритме.

– Кто это сделал? – Якоб опускается на колени рядом с мантиком. Даже если он понимает его, все равно никак не реагирует. Филлис называет имя, и горький, быстрый тон ее голоса такой же жестокий, как и сами слова:

– Ричард Монтгомери.