Признание Лусиу
Часть 8 из 16 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Отныне я готов прилагать все силы, чтобы только сохранить эту тайну, помешать любому свету пролиться на неё. Если бы она разрушилась, неизмеримой стала бы моя боль. Более того: если бы она шла к разрушению, я, вопреки всему, продолжал бы её поддерживать, как иллюзию!
Мой разум уткнулся в тайну – эта тайна должна стать моей защитой, огнём и золотым следом моей жизни…
Тем не менее это я открыл не сразу; мне понадобилось много недель, чтобы понять – и, осознав это, я в ужасе отступил. Я испугался; очень испугался… Тайной была эта женщина. Я любил только тайну…
… Я любил эту женщину! Я страстно желал её! Я вожделел!
………………………………………………………………………………
Боже мой, как я терзался…
В страшных метаниях раскалывался мой разум; бесконечный озноб зигзагом пронизывал плоть. Я не спал, ни разу не видел сон. Всё вокруг меня состояло из ломаных линий, ложных пятен света, фальшивых звуков…
Именно тогда я, собрав всю волю, осознанно и решительно начал искать способ спастись от пропасти, к которой я подступил вплотную… Вскоре я нашёл. То, что влекло меня к этой женщине и распаляло моё сознание, была не её душа и не её красота – а только одно: её тайна. Спадёт её тайна – отступят чары: я ступил на твёрдую почву.
И тогда же я решил полностью открыться Рикарду, поверить ему свои страхи и упросить его рассказать мне всё, всё, чтобы покончить с этой тайной и заполнить пробелы в моей памяти.
Но выполнить такое решение оказалось для меня невозможным. Мужество оставило меня, когда я догадался, что буду страдать намного сильнее, намного изощрённее, если колдовство угаснет, чем если оно продолжит меня насыщать.
И я ухватился за другую надежду: бежать.
Я укрылся на неделю у себя дома и только и делал, что ходил кругами по комнате. Вскоре посыпались записки от моего друга, и так как я ни разу ему не ответил, то в один из дней он сам навестил меня. Ему сказали, что меня нет, но Рикарду, не слушая, ворвался в мою комнату и закричал:
– Дружище! Что, чёрт возьми, всё это значит? Снова рядитесь в неврастеника? Сделайте одолжение, немедленно одевайтесь и идёмте ко мне.
Я не нашёл ни одного довода, ни одного предлога отказаться. Только улыбнулся, отвечая:
– Не стоит внимания. Это всё мои причуды…
И в тот же момент я решил больше не бежать прочь от бездны; отдаться течению и плыть туда, куда оно меня вынесет. С этим решением ко мне вернулась полная ясность сознания.
Я пошёл с Рикарду. За ужином разговор шёл только о моём «чудачестве», и больше всех пытался острить над этим я сам.
Марта была прекрасна в тот вечер. Она надела чёрную шёлковую блузку с глубоким декольте. Зауженная юбка позволяла предугадать скульптурную линию её ног, почти обнажённых внизу благодаря открытым туфлям и чулкам из металлических нитей, сквозь ромбовидный рисунок которых просвечивала кожа…
И впервые за ужином я сел рядом с ней, так как поэт отказался сесть на своё обычное место, сославшись на сквозняк…
* * *
Какими были две недели после этого вечера, я не знаю. И всё же моя ясность сохранялась. Никакие странные мысли не ранили мой разум – ни сомнения, ни раскаяние… И всё же я сознавал себя насильно уведённым, блаженно заключённым в какое-то световое облако, которое окутывало меня со всех сторон и притупляло мои чувства, хотя я ясно отдавал себе отчёт в том, что они у меня в полном подчинении. Как будто я хранил свой разум в ящике стола…
………………………………………………………………………………
Спустя два вечера после моего возвращения её руки впервые очень естественно встретились с моими…
Ах! какими пурпурными были сегодня те часы, что мы провели наедине друг с другом… Наши слова превращались – по крайней мере, я полагаю, что так – в бессвязные фразы, за которыми мы скрывали то, что чувствовали и всё ещё не хотели раскрывать, не из-за какого-то опасения, а исключительно из-за извращённого желания чувственности.
Так, однажды вечером, не говоря ни слова, она охватила мои пальцы и погладила ими свои соски, возбуждая их так, чтобы они взъерошили рыжую ткань шёлкового кимоно.
И каждый вечер приносил новое безмолвное наслаждение.
То мы впивались друг в друга зубами, то она протягивала мне обнажённые ноги, чтобы я их грыз, или трепала мои волосы; давала мне искусать её гримированное лоно, её сладострастное чрево в лиловых узорах…
И лишь после стольких раскалённых изысков, после стольких распутных экстазов, не в силах больше продолжать наши извращения, мы на самом деле отдались друг другу.
Был грустный, дождливый, чёрный февральский вечер. Четыре часа. Я грезил о ней, как вдруг чаровница возникла передо мной…
Я вскрикнул от удивления. Марта, однако, тут же закрыла мне рот жалящим поцелуем…
Тогда она впервые пришла ко мне домой, и я восхищался собой и опасался её смелости. Но я не мог ей этого сказать: она всё время страстно целовала меня…
………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………
Наконец наши тела переплелись, распутно содрогаясь в огненном вожделении…
… Но на самом деле не я обладал ею – это она, полностью обнажённая, она, да, она обладала мной…
………………………………………………………………………………
Вечером, как обычно, я ужинал в доме Рикарду.
Любопытным было моё душевное состояние: ни капли раскаяния, ни тени смущения, ни облака сомнения. Напротив, я давно не видел себя в таком приподнятом расположении духа. Даже мой друг это заметил.
Тем вечером мы оба обстоятельно беседовали, чего давно уже не случалось. Рикарду как раз в этот вечер закончил свою книгу стихов. Поэтому он нас не покидал…
… И, погружённый в задушевный разговор, я даже забыл золотую интермедию. Оглядываясь вокруг, мне ни разу не пришло в голову, что Марта благополучно сидела рядом с нами…
* * *
На следующее утро, проснувшись, я припомнил одно странное замечание поэта:
– Знаете, Лусиу, что сегодня мне привиделось нечто невероятное? Это было вечером. Часа в четыре… Я дописал последнюю строчку. Вышел из кабинета. Направился к себе в спальню… Случайно взглянул в зеркало гардероба – и не увидел себя в нём! Правда! Я видел всё вокруг; всё, что меня окружает, я видел в зеркале. Только не видел своего отражения… О! представьте, как я был поражён… какое мистическое ощущение пронзило меня… А знаете что? Я не испытал страха, я испытал гордость.
Однако, всё тщательно обдумав, мне стало ясно, что на самом деле мой друг ничего такого не говорил. Наоборот, это мне самому припомнилось – в очень сложном и очень отдалённом воспоминании – не то, что на самом деле он мне говорил, а то, что он должен был мне сказать.
V
Наша связь продолжалась безмятежно.
Ах! как я, воспарив, гордился своей любовью… Я жил в колдовстве, в беспрерывном ослеплении торжеством белоснежной плотью…
Какие экстазы сотрясали наши безумные тела… как слабо я ощущал, когда она вторгалась в меня, светящаяся и сумрачная, вся обнажённая и литургическая…
Я ходил ошеломлённый её чарами – своим триумфом. Я обладал ею! Я обладал ею!… И так безгранично было моё возбуждение, безмерной была моя страсть, что иногда, как дешёвые любовники пишут в своих дурацких романтических письмах – я не мог поверить в свою славу, я даже боялся, что всё это только сон.
* * *
Моё общение с Рикарду оставалось неизменным, равно, как и моя привязанность к нему. Я не раскаивался и не осуждал себя. Более того, в грёзах о разных возможных ситуациях, я заранее предвидел себя в моих нынешних обстоятельствах, обретая уверенность, что так оно и будет.
Ведь, по своим ощущениям, я ничем не навредил моему другу, не причинил ему боль – он ничуть не потерял в моих глазах уважения.
Я никогда не разделял общепринятых представлений о некоем оскорблении, о некой добросовестности. Всё это никоим образом не действовало против моего друга; и, ставя себя на его место, я не видел, как можно возмутиться тому, что я с ним сделал.
Даже если моё поведение и было фактически преступным, в нём не было злого умысла, то есть преступления. Вот почему я просто не мог раскаяться.
Если я и обманывал Рикарду, то одновременно продолжал уважать его с прежним расположением.
Лгать не значит меньше любить.
* * *
Но – вот что странно – эта полноценная любовь, эта нераскаянная любовь, одновременно болезненно, безответно трепала меня. Заставляла меня сильно, очень сильно страдать. Но почему, Боже мой? Жестокая загадка…
Я любил её, и она, конечно, тоже желала меня… она вся отдавалась мне в свете… Чего мне не хватало?
У неё не было внезапных капризов, резких отказов, как у других любовниц. Она не убегала от меня, не изводила меня… Откуда тогда эта боль?
Тайна…
Несомненно то, что в обладании ею я весь был страхом – беспокойным страхом и стоном: стоном вознесения, страхом, пронизанным синевой; в общем, смерть и ужас.
Мой разум уткнулся в тайну – эта тайна должна стать моей защитой, огнём и золотым следом моей жизни…
Тем не менее это я открыл не сразу; мне понадобилось много недель, чтобы понять – и, осознав это, я в ужасе отступил. Я испугался; очень испугался… Тайной была эта женщина. Я любил только тайну…
… Я любил эту женщину! Я страстно желал её! Я вожделел!
………………………………………………………………………………
Боже мой, как я терзался…
В страшных метаниях раскалывался мой разум; бесконечный озноб зигзагом пронизывал плоть. Я не спал, ни разу не видел сон. Всё вокруг меня состояло из ломаных линий, ложных пятен света, фальшивых звуков…
Именно тогда я, собрав всю волю, осознанно и решительно начал искать способ спастись от пропасти, к которой я подступил вплотную… Вскоре я нашёл. То, что влекло меня к этой женщине и распаляло моё сознание, была не её душа и не её красота – а только одно: её тайна. Спадёт её тайна – отступят чары: я ступил на твёрдую почву.
И тогда же я решил полностью открыться Рикарду, поверить ему свои страхи и упросить его рассказать мне всё, всё, чтобы покончить с этой тайной и заполнить пробелы в моей памяти.
Но выполнить такое решение оказалось для меня невозможным. Мужество оставило меня, когда я догадался, что буду страдать намного сильнее, намного изощрённее, если колдовство угаснет, чем если оно продолжит меня насыщать.
И я ухватился за другую надежду: бежать.
Я укрылся на неделю у себя дома и только и делал, что ходил кругами по комнате. Вскоре посыпались записки от моего друга, и так как я ни разу ему не ответил, то в один из дней он сам навестил меня. Ему сказали, что меня нет, но Рикарду, не слушая, ворвался в мою комнату и закричал:
– Дружище! Что, чёрт возьми, всё это значит? Снова рядитесь в неврастеника? Сделайте одолжение, немедленно одевайтесь и идёмте ко мне.
Я не нашёл ни одного довода, ни одного предлога отказаться. Только улыбнулся, отвечая:
– Не стоит внимания. Это всё мои причуды…
И в тот же момент я решил больше не бежать прочь от бездны; отдаться течению и плыть туда, куда оно меня вынесет. С этим решением ко мне вернулась полная ясность сознания.
Я пошёл с Рикарду. За ужином разговор шёл только о моём «чудачестве», и больше всех пытался острить над этим я сам.
Марта была прекрасна в тот вечер. Она надела чёрную шёлковую блузку с глубоким декольте. Зауженная юбка позволяла предугадать скульптурную линию её ног, почти обнажённых внизу благодаря открытым туфлям и чулкам из металлических нитей, сквозь ромбовидный рисунок которых просвечивала кожа…
И впервые за ужином я сел рядом с ней, так как поэт отказался сесть на своё обычное место, сославшись на сквозняк…
* * *
Какими были две недели после этого вечера, я не знаю. И всё же моя ясность сохранялась. Никакие странные мысли не ранили мой разум – ни сомнения, ни раскаяние… И всё же я сознавал себя насильно уведённым, блаженно заключённым в какое-то световое облако, которое окутывало меня со всех сторон и притупляло мои чувства, хотя я ясно отдавал себе отчёт в том, что они у меня в полном подчинении. Как будто я хранил свой разум в ящике стола…
………………………………………………………………………………
Спустя два вечера после моего возвращения её руки впервые очень естественно встретились с моими…
Ах! какими пурпурными были сегодня те часы, что мы провели наедине друг с другом… Наши слова превращались – по крайней мере, я полагаю, что так – в бессвязные фразы, за которыми мы скрывали то, что чувствовали и всё ещё не хотели раскрывать, не из-за какого-то опасения, а исключительно из-за извращённого желания чувственности.
Так, однажды вечером, не говоря ни слова, она охватила мои пальцы и погладила ими свои соски, возбуждая их так, чтобы они взъерошили рыжую ткань шёлкового кимоно.
И каждый вечер приносил новое безмолвное наслаждение.
То мы впивались друг в друга зубами, то она протягивала мне обнажённые ноги, чтобы я их грыз, или трепала мои волосы; давала мне искусать её гримированное лоно, её сладострастное чрево в лиловых узорах…
И лишь после стольких раскалённых изысков, после стольких распутных экстазов, не в силах больше продолжать наши извращения, мы на самом деле отдались друг другу.
Был грустный, дождливый, чёрный февральский вечер. Четыре часа. Я грезил о ней, как вдруг чаровница возникла передо мной…
Я вскрикнул от удивления. Марта, однако, тут же закрыла мне рот жалящим поцелуем…
Тогда она впервые пришла ко мне домой, и я восхищался собой и опасался её смелости. Но я не мог ей этого сказать: она всё время страстно целовала меня…
………………………………………………………………………………
………………………………………………………………………………
Наконец наши тела переплелись, распутно содрогаясь в огненном вожделении…
… Но на самом деле не я обладал ею – это она, полностью обнажённая, она, да, она обладала мной…
………………………………………………………………………………
Вечером, как обычно, я ужинал в доме Рикарду.
Любопытным было моё душевное состояние: ни капли раскаяния, ни тени смущения, ни облака сомнения. Напротив, я давно не видел себя в таком приподнятом расположении духа. Даже мой друг это заметил.
Тем вечером мы оба обстоятельно беседовали, чего давно уже не случалось. Рикарду как раз в этот вечер закончил свою книгу стихов. Поэтому он нас не покидал…
… И, погружённый в задушевный разговор, я даже забыл золотую интермедию. Оглядываясь вокруг, мне ни разу не пришло в голову, что Марта благополучно сидела рядом с нами…
* * *
На следующее утро, проснувшись, я припомнил одно странное замечание поэта:
– Знаете, Лусиу, что сегодня мне привиделось нечто невероятное? Это было вечером. Часа в четыре… Я дописал последнюю строчку. Вышел из кабинета. Направился к себе в спальню… Случайно взглянул в зеркало гардероба – и не увидел себя в нём! Правда! Я видел всё вокруг; всё, что меня окружает, я видел в зеркале. Только не видел своего отражения… О! представьте, как я был поражён… какое мистическое ощущение пронзило меня… А знаете что? Я не испытал страха, я испытал гордость.
Однако, всё тщательно обдумав, мне стало ясно, что на самом деле мой друг ничего такого не говорил. Наоборот, это мне самому припомнилось – в очень сложном и очень отдалённом воспоминании – не то, что на самом деле он мне говорил, а то, что он должен был мне сказать.
V
Наша связь продолжалась безмятежно.
Ах! как я, воспарив, гордился своей любовью… Я жил в колдовстве, в беспрерывном ослеплении торжеством белоснежной плотью…
Какие экстазы сотрясали наши безумные тела… как слабо я ощущал, когда она вторгалась в меня, светящаяся и сумрачная, вся обнажённая и литургическая…
Я ходил ошеломлённый её чарами – своим триумфом. Я обладал ею! Я обладал ею!… И так безгранично было моё возбуждение, безмерной была моя страсть, что иногда, как дешёвые любовники пишут в своих дурацких романтических письмах – я не мог поверить в свою славу, я даже боялся, что всё это только сон.
* * *
Моё общение с Рикарду оставалось неизменным, равно, как и моя привязанность к нему. Я не раскаивался и не осуждал себя. Более того, в грёзах о разных возможных ситуациях, я заранее предвидел себя в моих нынешних обстоятельствах, обретая уверенность, что так оно и будет.
Ведь, по своим ощущениям, я ничем не навредил моему другу, не причинил ему боль – он ничуть не потерял в моих глазах уважения.
Я никогда не разделял общепринятых представлений о некоем оскорблении, о некой добросовестности. Всё это никоим образом не действовало против моего друга; и, ставя себя на его место, я не видел, как можно возмутиться тому, что я с ним сделал.
Даже если моё поведение и было фактически преступным, в нём не было злого умысла, то есть преступления. Вот почему я просто не мог раскаяться.
Если я и обманывал Рикарду, то одновременно продолжал уважать его с прежним расположением.
Лгать не значит меньше любить.
* * *
Но – вот что странно – эта полноценная любовь, эта нераскаянная любовь, одновременно болезненно, безответно трепала меня. Заставляла меня сильно, очень сильно страдать. Но почему, Боже мой? Жестокая загадка…
Я любил её, и она, конечно, тоже желала меня… она вся отдавалась мне в свете… Чего мне не хватало?
У неё не было внезапных капризов, резких отказов, как у других любовниц. Она не убегала от меня, не изводила меня… Откуда тогда эта боль?
Тайна…
Несомненно то, что в обладании ею я весь был страхом – беспокойным страхом и стоном: стоном вознесения, страхом, пронизанным синевой; в общем, смерть и ужас.