Принцесса пепла и золы

– Могу, еще как! В обоих случаях речь идет о неповиновении и разуме. Ты ожидала от принца разумного поведения, хотя ему было всего восемь лет. А сама – в семнадцать – готова приставить оружие к моей груди, если я не выполню твоих вымогательских требований? С каких это пор упрямство стало героическим и уместным?

– Как ты вообще со мной разговариваешь?

– Открыто и честно – именно так, как это нужно делать со своей будущей женой. По крайней мере, так принято в недоброй и ужасной Кинипетской Империи. Может быть, в Амберлинге вам нравится лгать друг другу и при этом чувствовать себя намного свободнее!

У меня вдруг перехватывает дыхание – по разным причинам. Во-первых, потому что он такой невероятно наглый! Во-вторых, у меня заканчиваются аргументы, хотя я совершенно уверена, что моя точка зрения не настолько глупая и вызывающая, как он пытается показать. А в-третьих, он только что назвал меня своей будущей женой. И лучше я остановлюсь на третьем пункте, потому что появляется много мыслей в голове на эту тему!

– Так я твоя будущая жена, да?

– С ударением на слово будущая, – отвечает он. – Я не собираюсь жениться на тебе завтра, но с удовольствием включу тебя в свои планы сейчас. Я занимаюсь этим с прошлого лета и признаю, что это помогло мне пережить тяжелые часы. Я знаю, что бедняге Випу пришлось гораздо хуже, чем мне. Вероятно, в эту суровую зиму он то и дело страдал от насморка, а иногда у королевского повара даже кончался паштет из оленины, потому что из-за сильного снегопада охотники не могли доставить мясо во дворец. Зато война была сплошным наслаждением. Никакой скуки, которая подстерегает тебя в мирное время, когда тебе приходится бороться с голодом, опасностями, напряжением и ежедневной неуверенностью в том, выживешь ли ты на следующий день. Так что, если хочешь выйти за него замуж, потому что он заслуживает твоего сострадания, сделай это, не стесняйся. Я не буду тебе запрещать!

– Хотя ты, конечно, достаточно силен, чтобы добиться запрета!

– Я бы продумал путь и способы…

– А как насчет твоей любимой, ответственной, великой, героической кинипетской императорской семьи? Твой отец случайно не против, чтобы ты женился на иноземной девушке, которая не умеет колдовать?

– Ну, что касается иноземной, так это скоро перестанет быть актуальным.

– Но магического дара у меня не появится.

– Да, это действительно проблема. Я приложил много усилий, чтобы убедить отца в нашей связи, или, по крайней мере, добился, чтобы он не запрещал мне такой союз полностью и окончательно. Ты не можешь судить об этом, потому что не знаешь его, но, скажу я тебе, эти аргументы потребовали от меня столько же боевого духа и тактического мастерства, что и вся война.

– И все это, не спрашивая у невесты, хочет ли она?

– Я подумал, что лучше спрошу невесту, когда она узнает условия.

Я чувствую в животе что-то среднее между паникой, восторгом и желанием. Всего понемногу, но ощущаю себя при этом предателем. Сначала упрекать императорского сына в корыстолюбии, а потом его желать – да куда такое годится?!

– Что за условия? – как можно холоднее спрашиваю я.

– У тебя не будет прав на собственность моей семьи, ни у тебя, ни у твоих – наших – детей, если они появятся. Они будут исключены из наследственной преемственности. Кроме того, мой отец не желает тебя видеть, а это значит, что тебе придется держаться подальше от всех императорских резиденций, особенно от дворца в Толовисе. Он не признает тебя частью семьи, но не станет препятствовать браку – если я не смогу с этим справиться и прийти в себя. Обязательное требование состоит в том, чтобы ты подписала договор, в котором откажешься от всех прав и титулов, в том числе от имени своих потомков.

– Ах, и верно, это еще одна мера, которая предпринимается только для моей пользы!

– Поскольку у тебя, как у члена кинипетской династии, и в самом деле имелись бы некоторые неудобные обязанности, такой договор имеет свои преимущества.

– А теперь я должна возрадоваться и повиснуть у тебя на шее?

– Как я уже сказал, я не намерен жениться на тебе завтра. Мы ведь еще молоды. Просто подумай об этом.

И вот мы стоим лицом к лицу в башенной комнатке, почти целиком погруженной в темноту ночи, если не считать призрачного света луны. Мне так хочется отбросить все, что стоит между нами, пусть даже на одну ночь. Хочется, чтобы мы снова целовались, как в саду во время бальной ночи, но на этот раз без лишних глаз и не торопясь. Нам не пришлось бы останавливаться, и мы могли бы продолжать до самого утра.

– Я, кстати, не дочь торговца, – говорю я, чтобы сказать еще хоть что-то наперекор. – Настоящая Клэри умерла. Поэтому мой отец пошел в «Хвост Аллигатора», взял ребенка проститутки и вырастил его как свою дочь. Что ты на это скажешь?

– Это и вся история о таинственном имени на надгробии? Я немного разочарован.

– Меня не волнует, разочаровывает тебя история или нет. Я хочу знать, что ты думаешь о моей матери!

Он оглядывает меня очень внимательно: его взгляд тщательно изучает меня от макушки до кончиков пальцев на ногах и обратно, словно дразня. Словно раздевая меня глазами!

– Ну, я думаю, если она хоть немного похожа на тебя, то, разумеется, имела большой успех в своем ремесле.

Я не могу не улыбнуться.

– Ты не презираешь нас? А как же твой отец?

– Тут я хотел бы попросить тебя держать эту информацию при себе. Моего отца это совсем не обрадует и к тому же может привести к осложнениям. Мы с братом всегда придерживались этого правила: не говорим ему то, что может только без надобности его расстроить. С настолько влиятельным человеком от этого не выиграет никто.

– Ты вообще-то единственный, кому я рассказала об этом. Я не собираюсь звонить об этом во все колокола.

– Вот и хорошо.

– Разве тебя это не беспокоит? Я имею в виду – это же не примерные родители! Хотя, мне кажется, моя мама тебе понравилась бы. Я, во всяком случае, очень ее любила.

– Тогда она понравилась бы и мне. Как ее звали?

– Джана. Ее звали Джана.

Я словно произнесла волшебное слово, какое-то магическое заклинание. Кажется, я никогда не произносила этого имени с тех пор, как мой отец сказал, что Джана уплыла в дальние страны. Моя фея верит в магию слов и доверяет силе предков. И прежде всего она верит в связь между матерью и ребенком, с которой не может соперничать даже смерть. Нерушимая связь.

И когда произношу имя матери, я знаю – знаю наверняка, – что она где-то рядом и незаметно и очень ненавязчиво заботится обо мне. Легкая, словно крылья бабочки, ее забота окутывает меня, и так было всегда. Я никогда не чувствовала ее веса, и, возможно, поэтому мне казалось, что со мной никого нет. Но она была. Все это время любовь и уверенность, которые она мне дарила, поддерживали меня.

Духи, утверждает моя фея, уже не так привязаны к жизни, как мы. Они свободны и великодушны, смотрят на все гораздо более спокойнее, чем делали это при жизни. Их цепи разорваны, а души танцуют. Танцующая душа моей матери может познать мир куда лучше, чем я. Ее не терзают сомнения или замешательство. Она видит все четко и ясно. И поэтому она шепчет мне: «Ты любишь его! Так чего же ты ждешь?»


Она совершенно права. Чего я жду?

Я подхожу к нему, встаю на цыпочки и касаюсь его губ своими. Этого хватает, чтобы мы позабыли все то, о чем только что спорили. Наши инстинкты преследуют нас, и потому что мы так долго были лишены объятий, бросаемся друг на друга, отбросив любые приличия.

Когда мы прикасаемся друг к другу, что-то происходит. Что-то неистовое.

Мною движут силы, которые сильно отличаются от обычных, и пусть мне кажется, что я застигнута врасплох и поглощена этими чувствами, я ощущаю единение с собой как никогда раньше.

Каждый сантиметр моего тела, который я отдаю и уступаю ему, – в выигрыше. Каждая его частичка, которую я с жадностью завоевываю, стоит мне контроля над своим сердцем. Внезапно мое сердце оказывается скованным, объединенным с этими переживаниями. Я уже не смогу просто забрать свое сердце и уйти. Оно никогда больше не будет целым: на нем следы – те же самые следы, что я оставила на его сердце.

И вот мы оба сдаемся, бросаемся очертя голову в эту капитуляцию, чувствуем сладкую боль утраты и упиваемся поражением. Связь скреплена печатью, все решено, пути назад нет. Мы еще можем оспаривать детали – и делаем это, то дико, то смело, то нежно.

Думаю, мы всегда так будем делать: бороться за детали своим сердцем и разумом, потому что мы такие. Гордые праволюбцы, влюбленные и упрямые. Для него это не будет легкой игрой, потому что любовь – моя стихия. С этой ночи я знаю это. Владею этой наукой, как никакой другой магией, а потому всякий раз, когда буду сражаться с этим завоевателем, я буду побеждать.





20




На следующее утро меня будит воркование голубя. Я вяло моргаю, выпрямляюсь и потягиваюсь, насколько это возможно в кольце обхватывающих меня рук, и обнаруживаю, что проспала. Солнце уже давно взошло, обычно в это время уже убираю завтрак!

На одеяле, под которым мы лежим, сидят пять белых голубей. Пока я гадаю, почему голубям этим утром так удобно сидеть на мне – или на нас, – вдруг слышу такой нереальный звук, что сомневаюсь в своем рассудке. Кто-то поднимается по ступенькам в мою башенную комнату, и это не фея-крестная! Ее легкие удаляющиеся шаги мне знакомы, а человек, который приближается к моей двери сейчас, скорее топочет. Решительно и яростно.

– Проснись! – шепчу я Испе́ру. – Ты должен замаскироваться. Немедленно!

Слишком поздно. Он, правда, просыпается, но явно не маскируется, потому что в следующий момент Этци, шагнув в открытую дверь, демонстрирует степень ужаса, которая может быть вызвана только видом мужчины в моей постели, да к тому же мужчины с оголенным торсом. Его одежда, как и моя, разбросана по всей комнате.

Этци застывает, как соляной столб, однако сопровождающие ее Гворрокко и Наташа менее застенчивы и потрясены. Они бросаются к кровати, охваченные охотничьей лихорадкой и жаждущие свежих голубей, и тогда я впервые вижу своего волшебника в действии. Он поднимает руку: на самом деле это совсем небольшое движение, но Наташа с Гворрокко сталкиваются с невидимым сопротивлением. Как они ни стараются, до кровати и голубей им не добраться!

– ЧТО… РАДИ… ВСЕГО… НА… СВЕТЕ… ЭТО… ЗНАЧИТ? – спрашивает Этци, которая тем временем обретает дар речи.

После каждого слова Этци приходится хватать ртом воздух, что, вероятно, связано не только с ее возмущением, но и с усилием, которое девушке пришлось приложить, чтобы преодолеть ступени. С тех пор, как она в последний раз поднималась по многочисленным лестницам в мою комнату, прошло, должно быть, уже много лет! И это доказывает, что она действительно любит сестру, несмотря на то, что иногда по отношению к ней бывает по-настоящему мерзкой. Каникла ни за что на свете не преодолела бы все ступеньки, поэтому Этци героически вмешалась, чтобы спасти свою сестру от голодной смерти.

– Мы помолвлены, – говорю я в свою защиту.

– Ах вот как? – презрительно спрашивает Этци. – Ну конечно. Как я могла подумать иначе? А когда свадьба?

Мы с Испе́ром смотрим друг на друга. Его глаза так же свободны от сомнений, как и мои.

– Летом, – сообщает он.

– Так-так, летом, значит, – повторяет Этци, явно не веря ни единому нашему слову. – Знала бы наша мать! Это просто ужасно – теперь ты встанешь на кривую дорожку! А нам придется расплачиваться за это. Тебе вообще приходило в голову, как сильно пострадает наша репутация? Мы с Ники никогда не найдем себе мужей, если ты будешь вытворять такие вещи!

Теперь Этци чуть ли не плачет, и самое странное то, что ей действительно меня жаль. Больше всего на свете мне хочется немедленно найти ей мужа, чтобы она поняла, что ее опасения – беспочвенны.

– У Испе́ра наверняка есть парочка друзей, с которыми он может вас познакомить! – говорю я. – На свадьбе.

– Что ты несешь? – растроенно восклицает Этци. – Как ты собираешься праздновать свадьбу? У нас нет денег, мы не можем позволить себе такое торжество.

– У него есть деньги, – говорю я, указывая на мужчину рядом со мной. – Правда ведь? Или отец запрещает тратить деньги на свадьбу?

– Я могу тратить сколько захочу, – отвечает он. – И на что захочу. Твоим сестрам не о чем беспокоиться.

Этци морщится. Неодобрительно. У нее на лице написано, о чем она думает: «Зачем Золушка упустила принца? Как она могла сделать такую глупость? Никто не богаче кронпринца! Особенно парень, который просто так ложится в постель к порядочной девушке. Без официальной помолвки. Кто так делает! Кронпринц никогда бы так не поступил!»

– Ты сейчас мне не поверишь, – объясняю я Этци, – но у него и в самом деле есть деньги и он может себе позволить свадьбу. Помнишь бал? Сына кинипетского императора, который там ненадолго появился? Ну?

Я жду, когда до Этци наконец дойдет. Когда она поймет, что выдающийся молодой джентльмен, который, как сказал наследный принц, придал событию блеск и очарование, – тот самый парень, который лежит рядом со мной в постели. Но до Этци не доходит – что-то застряло на полдороге.

– Ну? И что?

– Так это он! Он – сын императора!

Вот бы кто изобразил на холсте выражение лица Этци прямо в эту секунду, в мельчайших подробностях, – я бы повесила эту картину на кухне, над раковиной для мытья посуды! И каждый раз, когда она забегала бы на кухню, дабы указать мне на все, что я сделала слишком рано, слишком поздно, слишком быстро, слишком медленно, слишком неправильно, слишком криво или слишком небрежно, – я могла бы бросать взгляд на эту картину! Вот было бы здорово!

– Теперь я вообще ничего не понимаю, – нерешительно произносит она. – А как же принц?

– Он на своем месте. Может, даже приедет на нашу свадьбу. Кстати, Этци, если хочешь, можешь заказать себе новые модные журналы. Обещаю, на мою свадьбу ты получишь именно то платье, в котором мечтала пойти на бал! Можешь выбрать даже наряд ежевичного цвета, потому что, боюсь, цвета Кинипетской Империи больше не вызывают осуждения. Хотя лично я надеюсь, что на свадьбе будут преобладать наши цвета.

Этци не знает, что сказать. Выражение ее лица колеблется между смутной надеждой и абсолютным отсутствием понимания происходящего.