Приключения Тома Сойера

— Давай. Надеюсь, мы не собьемся с пути. Это было бы так ужасно! — и мысль о столь страшном исходе заставила ее содрогнуться.

Они выбрали коридор и долго шли по нему в молчании, заглядывая в каждый встречный проход, чтобы понять, нет ли в нем чего-либо уже им известного, однако каждый оказывался незнакомым. Всякий раз, как Том осматривал новый проход, Бекки вглядывалась в лицо мальчика, стараясь увидеть в нем какие-то способные породить надежду знаки, а он весело произносил:

— Все в порядке. Этот не годится, но мы все равно найдем тот, что нам нужен!

Однако у самого Тома уверенности после каждой новой неудачи оставалось все меньше и меньше и, наконец, он начал наугад сворачивать в первые попавшиеся галереи в отчаянной надежде найти уже знакомую. Он еще повторял «все в порядке», но сердце его сковал страх столь тяжкий, что прежнего задора в этих словах не осталось и звучали они теперь так, точно Том говорил: «Все пропало!». Бекки в мучительном страхе жалась к нему, изо все сил стараясь сдержать слезы. И наконец сказала:

— Ах, Том, ничего, что там летучие мыши, давай все же вернемся! По-моему, мы только хуже делаем.

— Послушай! — сказал Том.

Полная тишина — столь глубокая, что даже дыхание детей казалось в ней шумным. Том крикнул. Крик его отдался эхом в пустых проходах и замер вдали, обратившись в звук столь тихий, что он показался детям переливом издевательского смеха.

— Не делай так больше, Том, а то мне жутко становится, — попросила Бекки.

— Пусть оно и жутко, Бекки, а все лучше, чем ничего, — нас ведь могут услышать, понимаешь?

И он крикнул еще раз.

В его «могут» леденящего ужаса было больше, чем в призрачном смехе, ибо слово это свидетельствовало о гибели надежды. Дети стояли неподвижно, вслушиваясь, — нет, ничего! Том развернулся и торопливо пошел назад. Однако недолгое время спустя нерешительность, проступившая во всей его повадке, открыла Бекки еще одну страшную правду: обратной дороги он не знает!

— Ах, Том, ты же не оставлял пометок!

— Я такой идиот, Бекки! Такой идиот! И думать забыл о том, что надо будет как-то вернуться! Все — я сбился с пути. Совсем запутался.

— Том, Том, мы заблудились! Нам больше не выбраться из этого ужасного места! Ах, и зачем только мы ушли от наших!

Она осела на землю и зарыдала, да так бурно, что Том перепугался — а ну как Бекки умрет от горя или лишится рассудка? Он присел рядом с ней, обнял ее, девочка уткнулась лицом в его грудь, приникла к нему и принялась изливать свои страхи, свои бесплодные сожаления, и далекое эхо, глумливо посмеиваясь, возвращало их детям. Том упрашивал ее не отчаиваться, не расставаться с надеждой, она отвечала, что не может. Тогда он стал обвинять и поносить себя за то, что довел ее до такого жалкого положения, и это подействовало. Бекки сказала, что постарается не унывать, что сейчас она встанет и пойдет за ним куда угодно, но только пусть он так больше не говорит. Потому что его вина ничуть не больше, чем ее, сказала она.

И они пошли дальше — без цели, куда глаза глядят, — все, что им оставалось, это идти. Спустя недолгое время надежды их снова ожили — без особой на то причины, а просто потому, что надежде свойственно воскресать, пока старость и привычка к неудачам не отнимут у нее былую живучесть.

Но тут Том взял у Бекки свечу и задул ее. И как же много значило это проявление бережливости! Слова не потребовались, Бекки все поняла и без них, и ее упования угасли снова. Она же знала, что у Тома есть и целая свеча, и еще три или четыре огарка рассованы по карманам — и все-таки, он решил экономить.

Вскоре усталость начала предъявлять им свои притязания. Дети старались не обращать на нее внимания, им страшно было и думать о том, что они сядут и будут сидеть, теряя столь драгоценное для них время — нет, они должны идти, все равно куда, ибо только движение может принести хоть какие-то плоды, сидеть же на месте, значит звать к себе смерть и сокращать ей дорогу.

Но, в конце концов, ноги Бекки отказались нести ее дальше. И она села. Том присел рядом, они заговорили о доме, о том, сколько там друзей, удобных постелей и, главное, света! Бекки расплакалась, Том постарался, как мог, утешить ее, но все произносимые им ободряющие слова, уже истерлись от частого употребления до дыр и приобрели сильное сходство с сарказмами. И скоро уставшая до изнеможения Бекки задремала. Тома это обрадовало. Он сидел, вглядываясь в ее осунувшееся лицо, и видел, как приятные сны разглаживают его, превращают в привычное, в обычное лицо Бекки — мало-помалу и улыбка появилась на нем, да так и осталась. Мир ее лица вселил целительный покой и в душу самого Тома, и мысли его удалились в давние времена, к утешительным воспоминаниям. Так он и сидел, погруженный в раздумья, пока Бекки не издала веселый смешок и не проснулась, — впрочем, смешок этот сразу умер на ее губах, сменившись стоном.

— Ох, как же я могла заснуть! Хотя, лучше бы и не просыпалась! Нет! Нет, Том! Не смотри так! Я этого больше никогда не скажу!

— Это хорошо, что ты поспала, Бекки, ты отдохнула, теперь мы выберемся отсюда.

— Попробуем, Том. Но какие чудесные края мне приснились! Наверное, к ним мы с тобой и идем.

— Может, к ним, может, не к ним. Не унывай, Бекки, и давай попробуем еще раз.

Дети встали и побрели дальше — рука в руке, но без каких-либо надежд. Оба пытались понять, сколько времени уже провели в пещере, и обоим казалось — дни, а то и недели, хоть оба и знали, что этого быть никак не могло: ведь свечи-то еще не догорели. Долгое время спустя, хотя насколько долгое, об этом они никакого представления не имели, Том сказал, что им лучше ступать как можно тише, вслушиваясь, не журчит ли где вода, — нужно найти источник. В конце концов, источник они нашли, и Том объявил, что пора отдохнуть снова. Оба страшно устали, и все же Бекки сказала, что, наверное, стоит пройти еще немного. И удивилась, услышав отказ Тома. Причин отказа она понять не могла. Они сели, Том куском глины прилепил к стене перед ними свечу. Дети задумались и долгое время ничего не говорили. Наконец, Беки нарушила молчание:

— Так хочется есть, Том.

Он достал что-то из кармана.

— Помнишь? — спросил он.

Бекки почти улыбнулась.

— Это наш свадебный торт, Том.

— Да, жаль только, что величиной он не с бочонок, потому что это все, что у нас с тобой осталось.

— Я спрятала его на пикнике в твой карман, хотела потом положить под подушку, как взрослые делают, а теперь он станет нашим…

Она умолкла. Том разделил кусочек кекса на две части, и Бекки быстро проглотила свою, Том же съел лишь половину. Холодной воды хватало — было чем закончить праздничный пир. В конце концов, Бекки предложила идти дальше. Том помолчал немного, а после сказал:

— Выслушай меня, Бекки, ладно? Только спокойно.

Бекки побледнела, но сказала, что выслушает.

— Так вот, Бекки, нам лучше остаться здесь, у воды. Этот огарок — последний.

Бекки заплакала, запричитала. Том утешал ее, как мог, но без большого успеха. А наплакавшись, она вдруг сказала:

— Том!

— Да, Бекки?


— Нас же хватятся, станут искать!

— Конечно, хватятся! Наверняка, уже хватились!

— Может, и ищут уже, а, Том?

— Я думаю, должны. Надеюсь.

— А когда они хватились нас, Том?

— Наверное, когда все вернулись на пароход.

— В то время, скорее всего, темно уже было — они могли и не заметить, что нас нет.

— Ну, не знаю. Но когда все по домам вернулись, мама-то твоя сразу поняла, что тебя нет.

Испуг, появившийся на лице Бекки, сказал Тому, что он дал маху. Бекки же в ту ночь дома не ждали! Дети снова примолкли. И скоро на Бекки накатил новый прилив горя, и Том понял — ей пришла в голову та же мысль, что и ему: раньше середины воскресного утра миссис Тэтчер о том, что Бекки не ночевала у миссис Харпер, не узнает.

Дети неотрывно смотрели на огарок свечи, наблюдая за тем, как он безжалостно тает; вот от него осталось всего полдюйма; язычок пламени слабел, поднимаясь и поникая, и наконец, он потянулся вслед за тонкой струйкой дыма, помедлил немного и — к совершенному ужасу детей, на них опустилась тьма!

Сколько времени прошло после этого, прежде чем Бекки понемногу начала понимать, что плачет в объятиях Тома, ни один из детей сказать не взялся бы. Оба сознавали только одно — прошло его очень много. Оба вышли из мертвого оцепенения сна, но лишь для того, чтобы снова ясно понять, какая с ними случилась беда. Том сказал, что сейчас, пожалуй, уже воскресенье, да нет, скорее всего, понедельник. Он попытался разговорить Бекки, но горе ее было слишком тяжким, а надежд она лишилась совсем. Их, верно, хватились уже давно, сказал Том, так что поиски идут сейчас полным ходом. Вот он сейчас покричит, сказал Том, глядишь, кто-нибудь и придет. Он крикнул, однако далекое эхо его крика прозвучало во мраке так жутко, что новых попыток Том предпринимать не стал.

Тянулись пустые часы и пленников подземелья снова начал терзать голод. Дети разделили то, что осталось от прежней доли Тома и съели ее. И проголодались еще пуще. Жалкие крохи лишь обострили аппетит.

Внезапно Том произнес:

— Чш! Ты слышала?

Оба затаили дыхание, вслушались. И услышали что-то вроде тишайшего, очень далекого крика. Том мгновенно ответил на него и, схватив Бекки за руку, побежал по коридору туда, откуда донесся крик. Потом остановился, прислушался снова; крик повторился и, похоже, чуть-чуть приблизился.

— Это они! — сказал Том. — Они идут к нам! Вперед, Бекки, — мы спасены!

Радость детей охватила почти умопомрачительная. Однако продвижение их замедляли покрывавшие этот коридор и требовавшие постоянной осторожности ямы. И скоро дети натолкнулись на такую, что пришлось и вовсе остановиться. Глубины в ней могло быть три фута, а могло и сто, обойти же ее никакой возможности не было. Том лег на живот, опустил в нее руку — так далеко, как только мог. Дно отстствовало. Оставалось лишь одно — сидеть здесь и ждать прихода спасателей. Дети прислушались — крики явно стихали, становясь еще более далекими! миг-другой и они стихли совсем. Какая надрывающая сердце тоска! Том кричал, пока не охрип, но без толку. Он разговаривал с Бекки, пытаясь обнадежить ее, однако прошли столетия тревожного ожидания, а звуки так и не вернулись.

Дети на ощупь возвратились к источнику. Тянулось усталое время; они снова заснули, изголодавшиеся, убитые горем. Том полагал, что уже настал вторник.

И тут ему явилась новая мысль. Совсем рядом с ними уходило в сторону несколько боковых галерей. Чем сидеть и томиться тягостным бездельем, не лучше ли исследовать хоть некоторые из них? Он достал из кармана клубок бечевки от змея, обвязал ею каменный выступ и отправился вместе с Бекки в путь. Том шел впереди, ощупывая стену и разматывая клубок. Через двадцать шагов галерея уперлась во что-то вроде обрыва. Том встал на колени, пошарил ладонью по его уходящей вниз стене, потом по углу, который она образовывала с другой стеной, потом потянулся, как мог дальше, вправо, и тут ярдах в двадцати от него из-за угла появилась рука со свечой! Том восторженно завопил, но следом за рукой появилось и тело, которому она принадлежала — тело Индейца Джо! Том закоченел, он даже шелохнуться не мог. И в следующий миг с великой радостью увидел, как «испанец» круто развернулся и скрылся из глаз. Том не понимал, как же это Джо не узнал его голос, не набросился на него и не убил за выступление в суде. Должно быть, голос исказило эхо. Да, конечно, так и было, решил Том. От испуга каждая мышца его обмерла. И Том сказал себе, что, если ему хватит сил вернуться к источнику, так он там и останется и ничто не заставит его рискнуть еще одной встречей с Индейцем Джо. Рассказывать Бекки об увиденном Том не стал. Сказал, что крикнул просто так, «на всякий случай».

Однако, в конечном счете, голод и ощущение обреченности взяли верх над страхами Тома. Еще одно томительное ожидание у источника, еще один долгий сон изменили его настроение. Дети проснулись измученными неистовым голодом. Том полагал, что уже настала среда или четверг, а то и пятница — может быть, даже суббота. Он предложил Бекки заняться еще одной галереей. Теперь он готов был и к встрече с Индейцем Джо, и к любым другим ужасам. Но Бекки совсем ослабла. Она впала в сумрачную апатию и даже встать не пожелала. Сказала, что подождет его здесь, на этом месте, а после умрет — теперь уже ждать не долго. Пусть Том возьмет клубок и займется, если ему так хочется, исследованием коридоров, но только, с мольбой попросила она, пусть время от времени возвращается к ней и пусть пообещает, что когда придет ужасный срок, он останется рядом и будет держать ее за руку до самого конца.

Том, у которого перехватило горло, поцеловал ее, изобразил уверенность в том, что он непременно отыщет спасателей или выход из пещеры, взял в руку клубок и на четвереньках пополз по новому проходу, мучимый голодом и предчувствием неотвратимой смерти.





Глава XXXII

«Вставайте! Нашлись!»




Наступил и истаял в сумерках вечер вторника. Городок Санкт-Петербуг по-прежнему скорбел. Пропавших детей так и не нашли. За них молились в церкви, возносили, горячо и от всего сердца, мольбы во многих домах, однако никаких радостных вестей из пещеры по-прежнему не поступало. Большая часть спасателей сдалась, бросила поиски и вернулась к своим обычным занятиям, говоря, что все уже ясно — отыскать детей не удастся. Миссис Тэтчер слегла и большую часть времени проводила в бреду. Говорили, что она то и дело окликает свое дитя, да так, что у тех, кто слышит ее, просто сердце надрывается, а иногда приподнимает голову и целую минуту вслушивается, но затем со стоном опускает ее на подушку. Тетя Полли впала в полное уныние, волосы ее почти совсем побелели. И с наступлением ночи городок заснул, несчастный и опечаленный.

И вдруг, в самую полночь, в нем забили все колокола, а миг спустя улицы наполнились исступленными полуодетыми людьми, кричавшими: «Вставайте! вставайте! они нашлись! нашлись!». К этим крикам добавился лязг жестяных сковородок и рев рожков, все понеслись к реке и увидели детей, которые ехали в открытой коляске, запряженной восторженно вопившими жителям городка, и столпились вокруг и величавым маршем пошли с ними к дому Тэтчеолв, ревя по пути «ура! ура!».

Городок осветился, никто и не думал о том, чтобы снова забраться в постель, то была величайшая из когда-либо виданных им ночей. В первые полчаса через дом судьи Тэтчера текла череда горожан, желавших обнять спасенных, расцеловать их, пожать руку миссис Тэтчер, сказать что-нибудь, — но это мало кому удавалось и люди просто покидали дом, потопляя его в слезах.

Счастье тети Полли было полным и окончательным, счастье миссис Тэтчер почти таким же. Впрочем, этому «почти» предстояло устраниться, как только посыльный доставит великую новость ее мужу, еще остававшемуся в пещере. Том лежал на софе и излагал жадно внимавшей ему публике историю своего великого приключения, добавляя к ней множество поразительных подробностей и прикрас, а закончил всю историю рассказом о том, как он оставил Бекки и отправился в исследовательскую экспедицию, как прошел по двум коридорам на всю длину бечевки, как пробирался по третьему, пока бечевка не натянулась, точно струна, и совсем уж надумал повернуть назад, когда углядел далеко впереди искорку света, похожего на дневной; как бросил бечевку и на ощупь направился к этой искорке, и просунул голову и плечи в маленькую прореху в стене пещеры, и увидел широкую Миссисипи, катившую мимо него воды свои! А ведь случись это ночью, никакой искорки он не увидел бы и от дальнейшего исследования прохода просто отказался! Следом Том поведал о том, как он принес благую весть Бекки, а та попросила не приставать к ней с такой ерундой, потому что она устала, и знает, что скоро умрет, и желает этого. Том подробно описал, как уговаривал ее и убеждал, как она едва не померла от радости, когда добралась с ним до места, с которого различалась та самая голубая искорка дневного света, как он выбрался из прорехи и помог выбраться Бекки; как они опустились на землю и заплакали от счастья; как увидели проплывавших мимо в ялике людей, и как он, Том, окликнул их и рассказал, что произошло с ним и с Бекки, и как они оба изголодались; поначалу эти люди рассказу его не поверили, «потому как», говорили они, «до долины, в которой пещера, отсюда пять миль вверх по реке», но затем посадили детей в лодку, догребли до своего дома, накормили, дали им, когда стемнело, отдохнуть часа два или три и отвезли в город.

Судью Тэтчера и горстку оставшихся с ним спасателей удалось отыскать в пещере еще до зари — по двум веревкам, которые они оставляли за собой, — и сообщить им великую новость.

Три дня и три ночи тяжких усилий и голода не могли, конечно, пройти даром, и Том с Бекки скоро поняли это. Всю среду и четверг они провели в постелях и обоим показалось, что за это время они только сильнее устали. В четверг Том начал понемногу ходить, в пятницу погулял по городку, а в субботу почти пришел в себя; Бекки же пролежала до воскресенья, а когда встала, выглядела пережившей изнурительную болезнь.

Том, прослышав, что Гек занедужил, отправился в пятницу повидаться с ним, но к Геку его не допустили, — то же повторилось и в субботу, и в воскресенье. А потом пускали уже что ни день, предупреждая, впрочем, что и о приключении его, и о прочих волнующих предметах ему надлежит помалкивать. За соблюдением этого правила следила остававшаяся у постели Гека вдова Дуглас. О событиях на Кардиффской горе Том же знал от домашних; знал он и о том, что труп «оборванца» в конце концов обнаружили в реке у переправы; по-видимому, негодяй утонул, пытаясь сбежать из городка.

Недели через две после его выхода из пещеры Том направлялся к Геку, который уже успел окрепнуть и для разговоров волнующих, — а у Тома имелось, как он полагал, что рассказать другу. Дорога вела мимо дома судьи Тэтчера и Том заглянул туда, чтобы повидаться с Бекки. Судья принимал гостей, они попросили Тома присесть, поговорить с ними, и кто-то шутливо спросил, не желает ли он еще разок заглянуть в пещеру. Том ответил, что, пожалуй, не отказался бы. На что судья сказал:

— Что же, Том, нисколько не сомневаюсь, что ты такой не один. Но мы приняли необходимые меры. Больше в этой пещере никто не заблудится.

— Почему?

— Потому что две недели назад я распорядился обшить ее дверь котельным железом да запереть на три замка, а ключи отдать мне.