Приключения Тома Сойера

На что Том дрожащими губами ответил, запинаясь:

— Я помогу. Ты иди вон туда, а я у ручья пошарю. Нет, Гек, ты не ходи… мы его сами найдем.

Гек снова уселся на землю и прождал целый час. Наконец, ему это наскучило, и он пошел искать своих товарищей. Он нашел их, очень бледных, крепко спавших в разных, далеко отстоявших один от другого уголках леса. Впрочем, приглядевшись к каждому, Гек понял: если с его друзьями и случилось что-то неладное, они с этим уже справились.

За ужином они все больше униженно помалкивали, когда же Гек набил свою трубку и взялся за их, оба сказали — не надо, им как-то не по себе, наверное, съели в обед что-то не то.

Около полуночи Джо проснулся и разбудил товарищей. Какое-то задумчивое, томительное ожидание висело в воздухе. Мальчики сбились в кучку, поискали дружеского утешения у костра, даром что воздух и без того был жарок и душен. Они сидели, настороженные, неподвижные, и ждали. Стояла торжественная тишь. Все, что лежало за кругом излучаемого костром света, поглощала непроглядная тьма. Но вот трепетный, тусклый всполох на миг вырвал из нее листву и тут же угас. Спустя недолгое время за ним явился другой, поярче. За ним еще один. А следом какой-то тихий стон прозвучал среди ветвей леса, и мальчики ощутили коснувшееся их лиц легкое дуновение и задрожали, решив, что это сам Дух Ночи пронесся мимо них. Снова безмолвие. И внезапно жутковатая вспышка обратила ночь в день, показав мальчикам каждую травинку, что росла у их ног, отдельно и явственно. Показала она и три белых испуганных лица. Глухой раскат грома прокатился по небесам, обратившись вдали в угрюмый гул и стихнув. За ним последовал порыв холодного ветра, взъерошивший листву и взметнувший над костром белые хлопья пепла. Еще одна яростная вспышка озарила лес, и сразу за нею последовал страшный треск, заставивший, как показалось мальчикам, деревья пригнуться. По листьям ударили редкие, крупные капли дождя.

— Живо, ребята, под навес! — воскликнул Том.

Они вскочили на ноги и побежали кто куда, спотыкаясь во мраке о корни, увязая в плетях дикого винограда. Бешенный порыв ветра пронесся по лесу, заставив его взвыть. Била одна слепящая молния за другой, и их сменяли оглушительные раскаты грома. И наконец, ударил ливень, и ураганный ветер понес над землей полотнища воды. Мальчики перекликались, но голоса их тонули в реве ветра и громовых раскатах. Впрочем, им все же удалось отыскать друг друга и забиться под навес — продрогшим, перепуганным и мокрым до нитки, — а обрести в такой беде компанию, это уже утешение, за которое следует быть благодарным. Они не разговаривали — старый парус колыхался и хлопал с таким неистовством, что заглушил бы их голоса даже в отсутствие прочего шума. Гроза все разгуливалась и, в конце концов, ветер сорвал парус и унес его с собой. Мальчики схватились за руки и побежали, спотыкаясь, падая и покрываясь ссадинами, под защиту огромного дуба, стоявшего на берегу реки. Небесная битва достигла теперь высшего ее разгара. Непрестанные молнии сжигали небо, и все под ним словно замирало в резко очерченной, лишенной теней отчетливости: гнущиеся деревья, покрытая волнами и кипенью река, хлопья сорванной с нее пены, смутные, едва различимые за летящими клочьями тумана и завесой косого дождя силуэты высоких обрывов противоположного берега. Время от времени какой-нибудь лесной великан не выдерживал натиска бури и с треском рушился в юный подлесок; неустанные раскаты грома обратились в надрывавшие уши взрывы, резкие, мощные, неописуемо страшные. И наконец, буря набрала новую, невиданную до этого силу, способную, казалось, разодрать остров на куски, спалить его, затопить по самые верхушки деревьев, сорвать с места и оглушить на нем каждое живое существо — и все это в одно и то же мгновение. Страшная была ночь для бесприютных мальчишек.

И все-таки, битва закончилась, небесные армии разошлись со становившимися все слабее угрозами и ропотом, и на землю вновь опустился мир. Перетрусившие мальчики вернулись в свой лагерь и обнаружили, что им есть, за что благодарить судьбу, — огромный платан, под которым они ночевали, разбила молния, а они, когда это случилось, были вдали от него.

Все в лагере пропиталось водой, в том числе и костер, — беспечные, как то и положено в их возрасте, мальчики не потрудились принять какие-либо меры предосторожности на случай дождя. Отсутствие огня привело их в уныние, ибо они промокли насквозь и озябли. Они принялись описывать друг другу свое горе, прибегая к выражениям самым живописным, но вскоре обнаружили, что огонь успел проложить себе путь под упавшее дерево, у которого был разведен костер (там, где оно изгибалось, приподнимаясь над землей), и под ним сохранилась в сухости покрытая горячими углями полоска земли примерно в ладонь шириной; мальчики начали терпеливо обхаживать эти угли, подкармливая их щепками и кусками коры, которые они отдирали с исподов других лежачих стволов, и наконец, костер разгорелся снова. Мальчики наваливали на него давно иссохшие сучья, пока пламя не заревело, точно в топке, наполнив радостью их сердца. Они обсушили на нем ветчину, поели, а затем уселись у огня и до самого утра, благо ни одного сухого места, на котором можно было прилечь, вокруг все равно не осталось, обсуждали свое полуночное приключение, обраставшее, что ни миг, новыми, великолепными подробностями.

Когда же к ним начали подбираться первые лучи солнца, на мальчиков напала сонливость и они, выйдя на песчаный берег, завалились спать. Но скоро солнце стало припекать всерьез, и они проснулись, и хмуро занялись приготовлением завтрака. После еды они помрачнели еще пуще, руки и ноги не слушались их и каждый снова затосковал по дому. Быстро заметивший дурные предзнаменования Том постарался, как мог, развеселить пиратов. Однако друзьям его не милы уже были ни каменные шарики, ни цирк, ни купание, ни вообще все на свете. Том напомнил им об их замечательной тайне, сумев немного поднять настроение друзей. И пока оно не упало снова, постарался увлечь их новой затеей. Состояла она в том, чтобы на время забросить пиратство и побыть, разнообразия ради, индейцами. Идея пришлась им по душе и скоро все трое, сбросив одежду, с головы до пят изукрасились полосками черной грязи, обратившись в подобия зебр — каждый, разумеется, стал вождем своего собственного племени, — и помчались по лесу, намереваясь разорить поселение англичан.

Затем они разделились на три враждебных племени и принялись, испуская ужасные боевые кличи, наскакивать один на другого из засады, убивая и скальпируя друг друга целыми тысячами. Кровавый выдался денек. А стало быть, и до крайности удовлетворительный.

К ужину мальчики вернулись в лагерь счастливыми и голодными. И тут возникло серьезное затруднение — враждующие индейцы ну никак не могут преломлять друг с другом хлеб гостеприимства, не заключив прежде мира, а заключить его без трубки мира дело решительно немыслимое. О других возможностях мальчики отродясь не слыхали. И двое из дикарей почти пожалели о том, что не остались пиратами. Однако иного выхода не было, и они, изобразив, насколько им то было по силам, радостную веселость, раскурили трубку и положенным образом сделали по затяжке каждый.

И нате вам — вскоре Том и Джо уже радовались, что подались в дикари, ибо это наделило их новым опытом: они обнаружили, что могут курить понемногу, не ощущая потребности отправляться на поиски посеянных ножиков: их, конечно, мутило, но не так уж и сильно. Упускать, по одной только лености, такую многообещающую возможность не следовало. И потому после ужина они осторожно попрактиковались еще раз — и добились порядочного успеха, так что вечер у них получился просто-напросто праздничный. Новое достижение наполнило их гордостью и счастьем, каких они не изведали бы, даже оскальпировав и освежевав всю Лигу ирокезов. Что же, оставим их ненадолго — пусть себе курят, болтают и хвастаются, нам они пока не нужны.





Глава XVII

Пираты являются на собственные похороны




В городке же тем же тихим субботним днем никакой веселости не наблюдалось. Семейства тети Полли и Харперов облачились, проливая горестные слезы, в траур. Необычная тишь пала на городок, бывший, сказать по правде, и так-то не очень шумным. Обитатели его предавались своим обычным занятиям с каким-то отсутствующим видом, разговаривали мало, зато часто вздыхали. Детям субботняя свобода показалась просто-напросто тягостной. Игры у них не задавались и вскоре были заброшены.

Бекки Тэтчер бродила после полудня по пустому школьному двору, изнывая от великой печали. А умерить эту печаль ей было нечем. Она сказала себе:

— Ах, если бы я сохранила ту медную шишечку! А теперь у меня ничего на память о нем не осталось, — и Бекки с трудом подавила рыдание.

А затем:

— Вот здесь это и было. Ах, если бы все повторилось снова. Я бы не сказала ему таких слов — ни за что на свете не сказала бы. Но его больше нет, и я никогда, никогда, никогда не увижу его.

Мысль эта сразила ее окончательно и Бекки, заливаясь слезами, покинула двор. Скоро в нем появилась стайка детей, девочек и мальчиков, друзей Тома и Джо, — они постояли, глядя на забор и делясь благоговейными воспоминаниями о Томе, сделавшем, в последний раз, как они видели его, то-то и то-то, о Джо, сказавшем такие-то незначительные слова (теперь дети хорошо понимали, какое ужасное пророчество крылось в его высказываниях!) — и каждый указывал точное место, на котором стояли в то время погибшие мальчики, и добавлял что-нибудь наподобие «а я вот здесь стоял — совсем как сейчас, а он там, где ты, — и я подошел к нему, — а он улыбнулся, вот так, — и на меня как будто что-то нашло — ужас такой, понимаете? — я, конечно, не задумался тогда, что бы это значило, но уж теперь-то мне все понятно!».

Следом затеялся спор о том, кто видел усопших мальчиков самым последним, на это скорбное отличие претендовали многие и предлагали тому доказательства, более или менее подтверждаемые свидетелями; и когда было, наконец установлено, кто именно последним попрощался с усопшими и обменялся с ними последними словами, эти удачливые ребятишки исполнились значения почти священного, а все прочие стали взирать на них с завистью. Один бедолага, у которого никаких иных притязаний на славу не отыскалось, не без скромной гордости поделился со всеми таким достижением:

— А меня Том Сойер однажды здорово вздул.

Однако это покушение на величие обернулось провалом. Похвастаться подобным успехом могло большинство мальчиков городка, и это сильно сбавляло его цену. И дети медленно покинули двор, продолжая пересказывать почтительными голосами все, что они помнили о падших героях.

На другое утро, по окончании занятий в воскресной школе, церковный колокол зазвонил не весело, как то бывало обычно, но погребально. Этот День отдохновения выдался очень тихим и скорбные звуки колокола казались вполне уместными в задумчивом безмолвии, осенившем природу. К церкви начали сходиться горожане, останавливавшиеся ненадолго у входа в нее, чтобы прошептать друг другу несколько слов о скорбном событии. В самой же церкви никто не шептался, безмолвие нарушалось здесь лишь траурным шелестом платьев, с которым рассаживались по своим местам женщины. Никто не помнил, чтобы в церкви когда-нибудь собиралось столько народу. И наконец, наступила полная ожидания пауза, настороженная тишь, и вошла тетя Полли, за нею Сид с Мэри, а следом и семейство Харперов, все в черном, — прихожане вместе со старым священником встали, как один человек, и стояли, пока скорбящие не опустились на первую скамью. Еще одна минута общего молчания, нарушаемого лишь приглушенными рыданиями, а затем священник простер перед собою руки и приступил к молитве. Прихожане пропели трогательный гимн, за ним последовала проповедь на тему: «Я есмь воскресение и жизнь».

Служба продолжалась, священник рисовал картины такой добродетельности, обаяния и редкостной одаренности усопших детей, что каждый из прихожан, признавая истинность этих картин, проникся горькими сожалениями о том, что не смог углядеть в бедных мальчиках всех названных достоинств, а видел одни лишь изъяны да недостатки. Затем священник стал пересказывать трогательные случаи из жизни покойных, также доказывавшие доброту их и великодушие, и у всякого, кто слушал его, открылись глаза, всякий увидел, сколько благородства и красоты содержали в себе поступки мальчиков, и укорил себя за то, что счел когда-то каждый из них шкодливой выходкой, заслуживавшей лишь хорошей порки. Прихожане умилялись все пуще, речи священника становились все более трогательными и, наконец, вся церковь соединилась со скорбящими родственниками мальчиков в хоре горестных рыданий, — да и сам священник дал волю чувствам и заплакал, склонившись над кафедрой.

Между тем, с хоров донеслись некие шорохи, коих никто не заметил; а миг спустя скрипнула дверь церкви. Священник отнял от мокрых очей носовой платок и ошеломленно замер! Одна, другая пара глаз последовала за взглядом священника, и вот вся паства в едином порыве вскочила на ноги и уставилась на троицу вышагивавших по проходу новопреставленных отроков — впереди шел Том, за ним Джо, а следом оробелый, весь в обвислых лохмотьях Гек! До этой минуты они прятались на пустых хорах, слушая посвященную им заупокойную службу!

Тетя Полли, Мэри, Харперы бросились к своим воскресшим детям и осыпали их поцелуями, вознося благодарения богу, а бедный Гек стоял тем временем в сторонке, сконфуженно переминаясь с ноги на ногу, не понимая, как ему поступить и куда укрыться от множества неприязненных взглядов. Постояв так немного, он совсем уж собрался улизнуть, но тут Том схватил его за руку и сказал:

— Это неправильно, тетя Полли. Должен же кто-то и Геку обрадоваться.

— И обрадуются, все обрадуются! Я так рада видеть его, бедного сиротку!

И любовное внимание тети Полли излилось на Гека, сконфузив его еще и сильнее прежнего.

Но тут священник воскликнул во весь голос:

— Восславим Господа, подателя всех благ — и споем! — споем от всего сердца нашего!

И все запели. Благодарственный гимн вознесся в торжествующем порыве к стропилам церкви и сотряс их, а Том Сойер Пират, оглядев обступивших его, снедаемых завистью мальчиков, признался себе, что это — величайший миг его жизни.


Покидая церковь, «облапошенные» прихожане говорили друг другу, что готовы еще раз оказаться в дураках, лишь бы услышать такое же исполнение старинного гимна.

В этот день Том получил больше подзатыльников и поцелуев — настроение тети Полли то и дело менялось, — чем зарабатывал прежде за год, однако решить, которые из них лучше выражают ее благодарность Богу и любовь к нему, так и не смог.





Глава XVIII

Том пересказывает свой удивительный сон




Вот в этом-то и состояла великая тайна Тома — в замысле касательно того, как он и его собратья-пираты вернутся в родной городок, чтобы поприсутствовать на собственных похоронах. До миссурийского берега они добрались, едва забрезжила субботняя заря, переплыв реку верхом на бревне и высадившись в пяти-шести милях ниже городка, потом поспали немного на опушке ближайшего к нему леса, а когда совсем рассвело, прокрались задними проулками и улочками к церкви и доспали свое на хорах, среди неразберихи поломанных скамей.

В понедельник утром, за завтраком, тетя Полли и Мэри обходились с Томом необычайно ласково, наперебой исполняя любое его желание. Да и разговор за столом велся непривычно живой. И, помимо прочего, тетя Полли сказала:

— Что же, Том, я бы не назвала это удачной шуткой, — заставить всех промучиться почти неделю, пока вы, мальчики, весело проводили время, и уж совсем нехорошо, что тебе хватило жестокосердия причинить такие страдания мне. Если ты смог переплыть на бревне реку, чтобы явиться на ваши похороны, то мог бы, наверное, переплыть ее и раньше, и подать мне какой-нибудь знак, что ты не умер, а всего-навсего убежал.

— Верно, Том, уж это ты сделать мог бы, — сказала Мэри, — да я не сомневаюсь, и сделал бы, если бы подумал об этом.

— Ведь правда, Том? — спросила тетя Полли и лицо ее осветила робкая надежда. — Скажи, сделал бы, если бы подумал?

— Я… ну, не знаю. Ведь я тогда все испортил бы.

— Ах, Том, я надеялась, что ты меня любишь хотя бы настолько, — сказала тетя Полли горестным тоном, от которого сердце мальчика сжалось. — Как было бы хорошо, если бы ты оказался до того заботливым, чтобы хоть подумать об этом, пусть даже не сделать.

— Право, тетушка, он же это не со зла, — заступилась за Тома Мэри, — а от одного только легкомыслия. Таков уж наш Том — все впопыхах, а подумать у него и времени нет.

— Ну и тем хуже. Вот Сид подумал бы. И не только подумал, Сид вернулся бы и сделал это. Когда-нибудь, Том, ты оглянешься назад и пожалеешь, что совсем обо мне не заботился, хоть это ничего тебе и не стоило, пожалеешь — да поздно будет.

— Но, тетя, вы же знаете, как я вас люблю, — сказал Том.

— Знала бы, если бы за твоими словами следовали поступки.

— И я сам жалею теперь, что не подумал об этом, — покаянно сказал Том, — зато вы мне приснились, это ведь тоже что-нибудь да значит, правда?

— Не так уж и много, — меня вон и кот во сне видит, — но все-таки лучше, чем ничего. И что же тебе приснилось?

— Да вот, ночью в среду мне привиделось, что вы сидите здесь, у кровати, а вон там, у дровяного ящика, Сид сидит и Мэри тоже.

— Да, так мы и сидели. Мы всегда так садимся. Что же, спасибо и на том, что ты потрудился хотя бы во сне повидаться с нами.

— И еще мне приснилось, что здесь была мать Джо Харпера.

— Верно, была! А что еще ты видел?

— Да много чего. Правда, теперь у меня все как-то смазалось, замутилось.

— Ну, постарайся, припомни, — ведь ты же можешь!

— Я вроде бы помню, что ветер… ветер чуть не задул эту… ну как ее…

— Ах, да постарайся же, Том! Ветер чуть не задул… Ну же!

Том с минуту просидел, прижав ко лбу пальцы, а после объявил:

— Вспомнил! Вспомнил! Свечу он чуть не задул!

— Милость Господня! Продолжай же, Том — продолжай!

— И вы, помнится, сказали: «Сдается мне, дверь у нас…».

— Да продолжай же, Том!

— Постойте, дайте подумать немного — ну хоть секунду. Ах да… вы сказали, что, кажется, она отворилась.

— Не сойти мне с этого места, так все и было! Ведь правда, Мэри? А дальше?

— А дальше… дальше… ну, тут я не уверен, но, по-моему, вы велели Сиду встать и… и…

— Ну? Ну? Что я ему велела, Том? Что велела сделать?