Прежде чем иволга пропоет

Он нащупал в кармане струну. Натянул перчатки, радуясь, что захватил их. «Как чувствовал, как чувствовал!» Черт возьми, Дина приносит ему удачу!

Только в этот раз все получилось скомканно. Его неприятно удивило, как легко она сдалась. «Такая мощная добыча — и так мало сил», — укоризненно подумал он, пряча тело.

А когда вернулся за ним два часа спустя, вырыв для Татьяны могилку (славное место, хоть и сырое), трупа не было.

«Ушла!» — ужаснулся Кирилл.

Но изучив следы, понял, что тело волочили.

Он прополз на коленях от того места, где оставил труп, до тропы, обнюхивая каждую травинку. И нашел то, что искал: крошечную наклейку с пандой.

Впервые в жизни Кирилл не знал, что ему предпринять. Он ничего не понимал. В глубине его души проснулась слабая надежда, но он задавил ее, не позволив выйти на свет.

Динка была в коттедже. Выглядела совершенно спокойной. Хороший признак, подумал он.



— …На чем ты ее тащила?

— На подстилке. — Голос тоже был спокойный.

— И где она сейчас?

— Тебе не нужно об этом беспокоиться.

ТЕБЕ НЕ НУЖНО ОБ ЭТОМ БЕСПОКОИТЬСЯ!

У Кирилла перехватило дыхание. То, на что он не смел надеяться, сбылось. Динка была на его стороне! Она такая же, как он!

Он едва удержался, чтобы не закричать от радости.

«Девочка моя милая, я ведь сразу распознал тебя, буквально с первого взгляда, даже не видя твоего лица». Она наткнулась на труп, испугалась, что улики выдадут того, кто это сделал… И перепрятала тело.

Динка защищала его. Она была из той же породы охотников.

«Где она взяла лопату? Должно быть, в сарае».

Кирилл был уверен, что таких, как он, немало. Может быть, он сталкивается с другим охотником, проходя по коридорам своего офиса. Или здоровается в тренажерном зале.

Но никогда не предполагал, что это может быть женщина.

«Интересно, она уже убивала?»

Ему хотелось расспросить, где она зарыла Татьяну, хорошо ли замаскировала могилу… Но Кирилл понимал, что его любопытство может быть расценено как подозрительность. Нельзя ее обидеть. Потом, может быть, он аккуратно постарается все выяснить… А сейчас — рано. Ей ведь тоже нужно время, чтобы привыкнуть.

В приливе сентиментальности Кирилл вывел Динку полюбоваться закатом. Он обнимал ее за плечи, девушка прижималась к нему, и не нужно было никаких слов, чтобы понять: они оба никогда не забудут этот вечер. Даже вопившие у озера брат с сестрой растрогали его. Однако умиление сменилось беспокойством, когда он вспомнил, что они шныряют по всему лесу, и вновь задался вопросом, достаточно ли глубока могила Татьяны.

«Нет. Не сегодня».

Кирилл был так возбужден, что едва они вошли, сразу потащил Динку в постель. Но она уклонилась, забормотала про месячные — и пришлось отступить. Он догадался, что никаких месячных у нее нет, просто болит спина. Не каждый день перетаскиваешь семидесятикилограммовую тушу. Она стеснялась признаться ему, бедная девочка!

Ничего, у них все впереди. Он всему ее научит.





Глава 7





Динка


Всю ночь Кирилл прижимал меня к себе. Боялся, сволочь, что я дам деру, начхав на детей. Если на то пошло, ему стоило куда больше опасаться, что я отправлюсь среди ночи в туалет, по дороге заверну на кухню, вернусь с ножом для мяса и тихо перережу горло моему милому дружку.

И даже нельзя будет сказать, что нож использован не по назначению.

Я тихо хихикнула. Мать всегда считала, что у меня извращенное чувство юмора. Она, ясное дело, не выражалась именно такими словами, а просто давала мне оплеуху всякий раз, как я, по ее мнению, неудачно шутила. Но еще сильнее ее бесило, когда она не могла распознать, шучу я или нет.

Однажды нас с бабулей, стоявших на остановке, окатил из грязной лужи какой-то хрен, пронесшийся мимо точно бразильский автогонщик Сенна. Я проорала ему вслед: «Гондон!» — просто чтобы отвести душу.


Смотрю: бабуля поджала губы и осуждающе качает головой.

— Рыбонька, так нельзя выражаться!

А у самой даже шарфик и тот мокрый.

— Что же, — говорю, — делать, если он это самое слово?

— Есть прекрасный эвфемизм, дорогая моя: ночной носочек!

Не могу представить, с каких пыльных антресолей бабуля достала это выражение. Я так хохотала, что позабыла об идиоте-водителе. Ночной носочек, вы подумайте!

Когда у матери завелся новый ухажер, жирный мужик лет шестидесяти, любивший вылавливать волосатыми пальцами мясо из общей кастрюли и швырять в меня ботинками, я прозвала его Ночным Носочком. Обнаглела до такой степени, что в разговоре с матерью спрашивала, как поживает ее Носочек. До нее не доходило, потому что фамилия этого типа была — Носов.

Через пару месяцев она додумалась сама обратиться к нему с этими словами. Ха-ха! Жаль, я при этом не присутствовала! Он взбесился, как осел с репейником в заднице, и свалил навсегда. Мать вечером отделала меня по полной, и следующие две недели я прогуливала физру, чтобы не светить синяки, но, черт возьми, оно того стоило.



Идею с ножом я отвергла. Кишка у меня тонка. Я лежала, таращилась в окно и грызла себя поедом. Как можно было не распознать конченого урода, как? Кому-нибудь другому это было бы простительно. Но уж мне-то!

Потом я подумала, что если бы я не приехала сюда вместе с ним, Безымянная точно была бы мертва. Это меня немного утешило.



Утром я первым делом рванула к ней. Еле дождалась, когда Кирилл уйдет на прогулку. Даже если бы он вздумал следить за мной, в моем поведении не было ничего удивительного: я и раньше пару раз вскакивала с постели и мчалась в сарай, чтобы зарисовать приснившееся.

Безымянная спала, но при моем появлении проснулась. Глаза у нее были ясные, разговаривать со мной она не пыталась. След от удавки распух, как дохлый дождевой червяк, но хотя бы не гноился. Я снова промыла рану, стараясь не вздрагивать, когда она морщилась.

Моего одноклассника как-то вытащили из петли соседи. Провалявшись две недели в больнице, он рассказывал, что, когда очнулся, не мог глотать — захлебывался пищей. Его кормили через специальный зонд. Этот идиот забыл все, что с ним происходило, и еще долго разговаривал как дурачок, спотыкаясь на полуслове. Почему идиот? Он решил вешаться из-за того, что предки отобрали у него мобильник.

Если бы Безымянная стала захлебываться, я оказалась бы в ловушке.

Первую порцию воды она проглотила с таким трудом, будто я положила ей в рот камень размером с куриное яйцо. Но все-таки у нее получилось! В тот момент я поняла чувства мужа, на глазах у которого благополучно разродилась любимая жена.

— Умничка, умничка! Теперь ещё!

Когда она осилила половину, я вытерла вспотевший лоб. Он был такой мокрый, словно содержимое чашки вылили мне на голову.

Губы у Безымянной пересохли, потрескались, и я обругала себя за то, что не догадалась оставить питье рядом с ней на ночь. Теперь нужно было подумать о еде и еще об одной потребности.

— Ничего не бойся, — сказала я, присев на корточки возле больной. — Я скоро вернусь.

Она два раза мигнула.

Бабуля утверждала, что любого больного можно поставить на ноги крепким куриным бульоном. Я сбегала к Валентине Юхимовне и выпросила у нее курицу под предлогом, что хочу порадовать своего парня. Пока на плите тихо кипел бульон, я притащила на кухню пятилитровую пластиковую бутыль и взяла тот самый нож, которым собиралась прирезать Кирилла.

Если бы он вернулся, то сильно удивился бы, увидев, чем я занята.

Сначала я разрезала бутылку вдоль, так, чтобы на одной части осталось горлышко с завинченной крышкой. Получились две миски с зазубренными краями, большая и поменьше. На маленькой я тренировалась: подносила зажигалку, пытаясь опалить огнем края. Хорошо, что я отошла подальше от коттеджа! Вонь была такая, что даже дятел в ужасе перестал барабанить по сосне и улетел, зажимая нос. Про комаров и говорить нечего.

Не то чтобы во мне была развита изобретательская жилка, но если у вас в сарае лежит женщина весом под семьдесят кило, которая не может самостоятельно даже перевернуться на живот, вам волей-неволей придется включить воображение.

Ко второй половине бутыли я подошла иначе. Для этого пришлось без спроса позаимствовать у Чухрая изоленту. Я обматывала обрезанный край, круг за кругом, точно ласточка, обмазывающая глиной бортик гнезда, и спустя полчаса в моих руках было отличное корытце.

Что ж, с уткой разобрались.

Подкладывать ее я умела. Когда пришлось ухаживать за бабулей, быстро обучилась. Сиделок мать не признавала.

У бабули была присказка: помереть не померла, только время провела. Простуда ли, артрит, — она повторяла это с оттенком благородного негодования в голосе. Когда она слегла, я на второй месяц осознала, что ни разу не слышала от нее этих слов.

Наверное, тогда мне все стало понятно.

Бабуля до самого конца была в полном сознании. Я-то боялась, что она станет забывать меня, растворяться в смерти раньше, чем та наступит.

Но бабушка ушла, сохраняя достоинство. Должно быть, она сказала смерти, когда та явилась за ней:

— Рыбонька, буквально одну минуту!

Обернулась ко мне, забившейся в кресло с книгой, в которой я не видела ни слова, отчетливо проговорила:

— Славно посидели!

И кивнула смерти: все, теперь можно.