Предатели
Часть 16 из 60 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Нужно сосредоточиться.
Придумать, как выжить.
И переиграть их всех.
Потому что если я не постою сама за себя — меня просто раскатают, сотрут с лица земли, как случайный карандашный штрих.
А я, в свои двадцать шесть, еще и не жила. Не видела в жизни ни одной радости. Делала только то, что приказывали другие: мать, сестра, и даже отец. И вот теперь — Островский.
Островский, с его огромными деньгами.
И ребенком, которого я могу родить, который все это унаследует.
Нужно только подумать: очень-очень сильно и взвешенно оценить все риски.
И, наконец, стать той пешкой, которая может выйти в дамки.
Точнее, должна, или ее просто сбросят с доски.
Глава 17: Анфиса
На следующее утро я говорю, что мне нужно снова в больницу — закончить с процедурами.
Водитель со мной, поэтому даже у Агаты не хватает наглости совать свой длинный нос в мои дела.
К доктору захожу подготовленная.
Надеюсь, что подготовленная.
Он почему-то очень удивляется, когда видит меня: спокойную и даже с улыбкой. Наверное, был уверен, что после озвученного диагноза и тяжелого разговора с мужем, я прибегу вся в слезах и буду умолять сделать со мной что угодно, лишь бы муж был мною доволен.
— Анфиса Алексеевна? — Доктор зачем-то смотрит на часы. — Я… Мы разве договаривались на сегодня? Или вы уже… поговорили с мужем?
Я спокойно усаживаюсь в кресло, и даже закладываю ногу на ногу.
В каком-то фильме видела это, и сейчас пригодилось повторить в точности. По крайней мере, если я не могу быть абсолютно спокойной внутренне, у меня неплохо получается имитировать сильную и готовую на все ради защиты своих интересов, молодую женщину.
— Мне кажется, нам нужно кое о чем поговорить, доктор.
Он не выдерживает мой прямой взгляд в глаза.
Обреченно садится за стол напротив.
Еще одна запуганная и затравленная жертва моего мужа.
Значит, у меня все получится.
— Анфиса Алексеевна, я хочу…
— Нет, дорогой доктор, — перебиваю его сразу и четко. — Теперь мы буем говорить о том, чего хочу я. Или мой муж узнает, что вы рассказали мне о его проблемах. И в случае чего, раз уж от меня, как от негодного товара, все равно избавятся, я могу рассказать это его бывшей жене, например. И по доброте душевной, а так же из личной глубокой неприязни к мудакам, которые используют женщину как инструмент и инкубатор. Возможно, вы слышали о репродуктивном насилии? У меня была целая ночь, чтобы почитать много интересного. И я с радостью расскажу об одном из таких насильников всем известным организациям, которые борются за права женщин и выступают против домашнего насилия. У Островского очень много денег. Он может заткнуть рты полиции, может подкупить судей и прокуроров. Может даже купит врача, чтобы тот рассказал его жене сказочку о ее врожденном бесплодии. Но вряд ли у него хватит связей, чтобы закрыть рот феминисткам. И вряд Островский обрадуется, когда западные инвесторы откажутся иметь дела с человеком, который запятнал себя насилием. Это здесь можно творить, что угодно, но чтобы вести дела за пределами нашей Родины, нужно иметь кристально чистую репутацию.
Доктор сглатывает и нервно теребит узкий край ворота рубашки.
Расстегивает пару верхних пуговиц.
— Мне все равно, что он со мной сделает, — пожимаю плечами. Это правда. У меня не самая радужная перспектива: либо я переиграю всех их, либо Островский просто от меня избавится. Нет никакого третьего варианта, нет никакой альтернативы между жизнью и смертью. Но если уж и выбирать жизнь, то не в бегах и вечном страхе. — А вот что он сделает с вами… Как думаете, доктор?
— Что вы от меня хотите? — с подчеркнутым ударением спрашивает он.
— Очень мало. Вы зря так сильно потеете. — Еще одна услышанная где-то фраза, которая кажется уместной и хорошо оттеняет мой наигранный образ. Расстегиваю сумку и небрежно кладу на стол одно из колец, купленных Островским у той девки, которую он трахает уже который день. — Не советую сдавать его в ломбард, но здесь отличные бриллианты, по одному можно продать очень хорошо. Но имейте ввиду, дорогой доктор: как только вы возьмете его, у вас, как и у меня, уже не будет возможности отступить.
Он думает совсем недолго.
Гораздо меньше, чем мне казалось.
И в этом вся суть продажных трусов: они сначала продажные, а уже потом трусы.
— Какой у нас план, Анфиса Алексеевна? — спрашивает, пряча кольцо в карман брюк.
Я улыбаюсь.
— Очень простой, доктор. Вы скажете моему мужу, что я уже беременна.
Доктор даже не удивляется.
Но я на что-то такое и рассчитывала: когда работаешь с людьми, чьи состояния исчисляются миллиардами, приходится видеть всякое. Наверняка я не первая женщина, которая заходит в этот кабинет с просьбой сказать мужчине, что она «залетела».
Только у нас с доктором совсем другая ситуация: это вранье мне необходимо не для того, чтобы женить на себе богатого холостяка.
Это единственная возможность выжить, чтобы начать играть по правилам жестокого мира.
И хорошо бы, чтобы к концу игры во мне осталось хотя бы что-то человеческое.
— Анфиса Алексеевна, если вы думаете, что Островский не захочет сделать тест на отцовство… — начинает доктор, но я жестом останавливаю его.
— Конечно, я знаю, что он захочет сделать тест. Доктор, прежде чем мы пойдем дальше, давайте договоримся: вы делаете только то, что я вам говорю. Ничего не спрашиваете и не суете нос в мои дела.
Я даже не сомневалась, что каждого из своих детей Островский проверяет на отцовство. Мой не стал бы исключением, даже если бы я сидела на цепи и не выходила за пределы комнаты.
— Лаборатория не будет подделывать тест, — все никак не угомонится этот «чистюля» в белом халате.
— Доктор, вы не услышали, что я сказала? — Немного подаюсь вперед. — От вас необходимо делать лишь то, что я скажу и держать рот на замке.
Мне не нравится эта роль.
Она чужда мне, как третья нога или шестой палец. Быть такой «настолько» не мое, что я начинаю ненавидеть эту женщину в кресле, потому что она собирается сделать много мерзких и гадких вещей.
Но. Кто я такая, чтобы ее осуждать?
— Хорошо, Анфиса Алексеевна, — соглашается доктор, достает носовой платок и промокает пот над верхней губой.
Я снова сажусь ровно.
Не могу позволить себе расслабиться ни на минуту, потому что шкура «корыстной стервы» сидит на мне очень плохо. Одно лишнее движение — и она лопнет по швам.
— Вы скажете моему мужу, что брали у меня анализы, чтобы исключить вероятность ложного теста на раннем сроке. Вам виднее, ка это оформить в красивые и правдивые слова. Будьте убедительны — это в ваших же интересах. Вы скажете ему, что судя по анализу крови, я беременна около недели. И не забудьте сказать про мою повышенную фертильность.
Доктор кивает и снова промокает пот салфеткой.
Надо же, какая метаморфоза.
А вчера сидел в этом же кресле с видом демиурга и его даже не мучила совесть, что своими словами он ломает жизнь ни в чем не виновной женщины. Ему было все равно, через сколько унижений я пройду, что буду вынуждена сделать со своим здоровьем ради того, чтобы родить наследника одному больному ублюдку. А если бы «холостые выстрелы» Островского не попали в цель, меня бы просто списали как отработанный материал.
— В таком случае, доктор, — киваю на лежащий на его столе телефон, — наберите моего мужа и порадуйте его хорошими новостями. Только, пожалуйста, включите громкую связь.
Глава 18: Анфиса
Прежде чем уйти из больницы, я поднимаюсь на третий этаж, где лежат женщины, проходящие терапию перед подготовкой к ЭКО, нахожу аптеку и покупаю пару тестов на овуляцию.
Они мне пригодятся.
На улице уже вечереет.
Голова немного кружится от резкого морозного воздуха, который словно вливают мне в легкие.
На первом этапе все прошло хорошо.
Островский говорил сдержано, но пару раз переспросил, насколько все точно.
Потом поблагодарил.
И между двумя этими этапами его голос изменился. Стал… Мне тяжело подобрать правильное слово, но именно так звучала бы фраза: «я охеренный самец!» если бы ее моно было заключить в один единственный оттенок голоса.
Как говорил Аль Пачино в одной из своих ролей: «Тщеславие — мой самый любимый грех».
Придумать, как выжить.
И переиграть их всех.
Потому что если я не постою сама за себя — меня просто раскатают, сотрут с лица земли, как случайный карандашный штрих.
А я, в свои двадцать шесть, еще и не жила. Не видела в жизни ни одной радости. Делала только то, что приказывали другие: мать, сестра, и даже отец. И вот теперь — Островский.
Островский, с его огромными деньгами.
И ребенком, которого я могу родить, который все это унаследует.
Нужно только подумать: очень-очень сильно и взвешенно оценить все риски.
И, наконец, стать той пешкой, которая может выйти в дамки.
Точнее, должна, или ее просто сбросят с доски.
Глава 17: Анфиса
На следующее утро я говорю, что мне нужно снова в больницу — закончить с процедурами.
Водитель со мной, поэтому даже у Агаты не хватает наглости совать свой длинный нос в мои дела.
К доктору захожу подготовленная.
Надеюсь, что подготовленная.
Он почему-то очень удивляется, когда видит меня: спокойную и даже с улыбкой. Наверное, был уверен, что после озвученного диагноза и тяжелого разговора с мужем, я прибегу вся в слезах и буду умолять сделать со мной что угодно, лишь бы муж был мною доволен.
— Анфиса Алексеевна? — Доктор зачем-то смотрит на часы. — Я… Мы разве договаривались на сегодня? Или вы уже… поговорили с мужем?
Я спокойно усаживаюсь в кресло, и даже закладываю ногу на ногу.
В каком-то фильме видела это, и сейчас пригодилось повторить в точности. По крайней мере, если я не могу быть абсолютно спокойной внутренне, у меня неплохо получается имитировать сильную и готовую на все ради защиты своих интересов, молодую женщину.
— Мне кажется, нам нужно кое о чем поговорить, доктор.
Он не выдерживает мой прямой взгляд в глаза.
Обреченно садится за стол напротив.
Еще одна запуганная и затравленная жертва моего мужа.
Значит, у меня все получится.
— Анфиса Алексеевна, я хочу…
— Нет, дорогой доктор, — перебиваю его сразу и четко. — Теперь мы буем говорить о том, чего хочу я. Или мой муж узнает, что вы рассказали мне о его проблемах. И в случае чего, раз уж от меня, как от негодного товара, все равно избавятся, я могу рассказать это его бывшей жене, например. И по доброте душевной, а так же из личной глубокой неприязни к мудакам, которые используют женщину как инструмент и инкубатор. Возможно, вы слышали о репродуктивном насилии? У меня была целая ночь, чтобы почитать много интересного. И я с радостью расскажу об одном из таких насильников всем известным организациям, которые борются за права женщин и выступают против домашнего насилия. У Островского очень много денег. Он может заткнуть рты полиции, может подкупить судей и прокуроров. Может даже купит врача, чтобы тот рассказал его жене сказочку о ее врожденном бесплодии. Но вряд ли у него хватит связей, чтобы закрыть рот феминисткам. И вряд Островский обрадуется, когда западные инвесторы откажутся иметь дела с человеком, который запятнал себя насилием. Это здесь можно творить, что угодно, но чтобы вести дела за пределами нашей Родины, нужно иметь кристально чистую репутацию.
Доктор сглатывает и нервно теребит узкий край ворота рубашки.
Расстегивает пару верхних пуговиц.
— Мне все равно, что он со мной сделает, — пожимаю плечами. Это правда. У меня не самая радужная перспектива: либо я переиграю всех их, либо Островский просто от меня избавится. Нет никакого третьего варианта, нет никакой альтернативы между жизнью и смертью. Но если уж и выбирать жизнь, то не в бегах и вечном страхе. — А вот что он сделает с вами… Как думаете, доктор?
— Что вы от меня хотите? — с подчеркнутым ударением спрашивает он.
— Очень мало. Вы зря так сильно потеете. — Еще одна услышанная где-то фраза, которая кажется уместной и хорошо оттеняет мой наигранный образ. Расстегиваю сумку и небрежно кладу на стол одно из колец, купленных Островским у той девки, которую он трахает уже который день. — Не советую сдавать его в ломбард, но здесь отличные бриллианты, по одному можно продать очень хорошо. Но имейте ввиду, дорогой доктор: как только вы возьмете его, у вас, как и у меня, уже не будет возможности отступить.
Он думает совсем недолго.
Гораздо меньше, чем мне казалось.
И в этом вся суть продажных трусов: они сначала продажные, а уже потом трусы.
— Какой у нас план, Анфиса Алексеевна? — спрашивает, пряча кольцо в карман брюк.
Я улыбаюсь.
— Очень простой, доктор. Вы скажете моему мужу, что я уже беременна.
Доктор даже не удивляется.
Но я на что-то такое и рассчитывала: когда работаешь с людьми, чьи состояния исчисляются миллиардами, приходится видеть всякое. Наверняка я не первая женщина, которая заходит в этот кабинет с просьбой сказать мужчине, что она «залетела».
Только у нас с доктором совсем другая ситуация: это вранье мне необходимо не для того, чтобы женить на себе богатого холостяка.
Это единственная возможность выжить, чтобы начать играть по правилам жестокого мира.
И хорошо бы, чтобы к концу игры во мне осталось хотя бы что-то человеческое.
— Анфиса Алексеевна, если вы думаете, что Островский не захочет сделать тест на отцовство… — начинает доктор, но я жестом останавливаю его.
— Конечно, я знаю, что он захочет сделать тест. Доктор, прежде чем мы пойдем дальше, давайте договоримся: вы делаете только то, что я вам говорю. Ничего не спрашиваете и не суете нос в мои дела.
Я даже не сомневалась, что каждого из своих детей Островский проверяет на отцовство. Мой не стал бы исключением, даже если бы я сидела на цепи и не выходила за пределы комнаты.
— Лаборатория не будет подделывать тест, — все никак не угомонится этот «чистюля» в белом халате.
— Доктор, вы не услышали, что я сказала? — Немного подаюсь вперед. — От вас необходимо делать лишь то, что я скажу и держать рот на замке.
Мне не нравится эта роль.
Она чужда мне, как третья нога или шестой палец. Быть такой «настолько» не мое, что я начинаю ненавидеть эту женщину в кресле, потому что она собирается сделать много мерзких и гадких вещей.
Но. Кто я такая, чтобы ее осуждать?
— Хорошо, Анфиса Алексеевна, — соглашается доктор, достает носовой платок и промокает пот над верхней губой.
Я снова сажусь ровно.
Не могу позволить себе расслабиться ни на минуту, потому что шкура «корыстной стервы» сидит на мне очень плохо. Одно лишнее движение — и она лопнет по швам.
— Вы скажете моему мужу, что брали у меня анализы, чтобы исключить вероятность ложного теста на раннем сроке. Вам виднее, ка это оформить в красивые и правдивые слова. Будьте убедительны — это в ваших же интересах. Вы скажете ему, что судя по анализу крови, я беременна около недели. И не забудьте сказать про мою повышенную фертильность.
Доктор кивает и снова промокает пот салфеткой.
Надо же, какая метаморфоза.
А вчера сидел в этом же кресле с видом демиурга и его даже не мучила совесть, что своими словами он ломает жизнь ни в чем не виновной женщины. Ему было все равно, через сколько унижений я пройду, что буду вынуждена сделать со своим здоровьем ради того, чтобы родить наследника одному больному ублюдку. А если бы «холостые выстрелы» Островского не попали в цель, меня бы просто списали как отработанный материал.
— В таком случае, доктор, — киваю на лежащий на его столе телефон, — наберите моего мужа и порадуйте его хорошими новостями. Только, пожалуйста, включите громкую связь.
Глава 18: Анфиса
Прежде чем уйти из больницы, я поднимаюсь на третий этаж, где лежат женщины, проходящие терапию перед подготовкой к ЭКО, нахожу аптеку и покупаю пару тестов на овуляцию.
Они мне пригодятся.
На улице уже вечереет.
Голова немного кружится от резкого морозного воздуха, который словно вливают мне в легкие.
На первом этапе все прошло хорошо.
Островский говорил сдержано, но пару раз переспросил, насколько все точно.
Потом поблагодарил.
И между двумя этими этапами его голос изменился. Стал… Мне тяжело подобрать правильное слово, но именно так звучала бы фраза: «я охеренный самец!» если бы ее моно было заключить в один единственный оттенок голоса.
Как говорил Аль Пачино в одной из своих ролей: «Тщеславие — мой самый любимый грех».