Предатели

Марат молчит, обдумывает и переваривает.

— Ты вернешься к ужину? — пытаюсь увести разговор на безопасную территорию, и ради этого даже изображаю расстройство, потому что начинаю испытывать к нему привязанность и другие «нежные чувства». Пусть думает, что у меня случился Стокгольмский синдром[1]. — Мы могли бы просто… поговорить.

— Не жди меня, — обрубает Марат. Выдыхаю, поднимаю глаза к небу и еще раз благодарю Бога за этот подарок. — И больше не забывай телефон. Ходит с ним даже в туалет, поняла? В следующий раз, когда ты проигнорируешь мой звонок, поблажек не будет.

Марат отключается, и я в сердцах бросаю телефон куда-то на противоположный край кровати.

— Заботливая милая женушка, — кривляется Рэйн, на всякий случай отгораживаясь от меня руками. — «Ты вернешься к ужину?» «Нет, милая, я очень занят, трахая козу».

Мне нужно разозлиться.

Впасть в ярость, потому что его поведение вообще за гранью какого-либо понимания.

Я должна в принципе вышвырнуть его хоть бы и в окно, а не вызволять голым лежать в постели. И тем более не должна лежать рядом.

Но за последние недели, Рэйн — единственное живое в моей жизни.

И хоть он явно не дружит с головой, даже эти ужимки и ухмылки — лучше, чем сидеть в углу и трястись от страха.

— Что за анализы ты сдаешь, Страшилка?

— Еще раз назовешь меня Страшилкой — я разобью об твою голову первое, что попадет под руку.

— Злая мамочка. — Он еще больше загораживается руками, но нарочно заглядывает через «решетки» растопыренных пальцев. — Что, Островский никак не хочет признать, что почти всегда стреляет вхолостую и пытается сделать крайней тебя?

— В смысле? — Напрягаюсь.

— Что именно тебе не понятно в словосочетании «почти всегда стреляет вхолостую»?

— Он не может иметь детей?

— Ага, — ухмыляется. — Поговори с его бывшей — мамашей Лизы. Чтобы забеременеть, она дала накачать себя всякой химией, как свиноматку. Врачи сказали, что проблема в ней. И когда правда всплыла… В общем, не просто так он оставил ей хорошее приданое после развода. Правда, только четверть того, что она хотела. И с уступками, о которых моя старшая сестренка очень не любит говорить.

— Я тебе не верю.

Рэйн безразлично пожимает плечами, и снова начинает перещелкивать каналы телевизора.

— Ты ничего не знаешь о змеиной яме, в которую попала… Красотка.

А он ведь прав — я ничего обо всем этом не знаю.

Понятия не имею, кто и чем дышит в этой семье, какие между ними отношения. Ну кроме того, что Островский запросто, если бы их не разняли охранники, убил бы собственного сына в своем же дом в день своей же свадьбы!

Это до сих пор так сильно будоражит мой мозг, что я непроизвольно потираю плечи.

Рэйн косится в мою сторону, а потом подтягивает к себе поднос, берет с тарелки последний тост и начинает им хрустеть.

— Если твой отец… не может иметь детей, то зачем ему я? У него есть двое детей, и они достаточно… — Я запинаюсь. — Прости. Трое детей.

Рэйн хохочет набитым ртом и не стесняется, когда крошки градом валятся на одеяло.

Я мысленно желаю себе терпения и ставлю «зарубку» не забыть утром попросить горничную перестелить постель. Потому что Марат будет в ярости, если его драгоценные телеса почувствуют хоть какой-то дискомфорт. Неделю назад он устроил разнос за то, что кофе, который ему принесли в постель, был недостаточно горячим. Бедная девушка чуть не получила чашкой в голову. Мне не хочется, чтобы она еще раз попала под удар, но теперь уже по моей вине.

— Не извиняйся, Красотка, — отмахивается Рэйн, когда заканчивает жевать. — Я для Островского — ужасный мерзкий паразит на его прекрасном древе в райском саду. Меня вообще не должно было быть. Я ошибка природы. Плод любви женщины, которая любила эту тварь.

Мне тяжело представить, что кто-то мог действительно любить Островского.

По своей воле и без принуждения. Но, может быть…

На вид Рэйну лет двадцать, плюс минус. В любом случае он старше Лизы, а с ее матерью Островский прожил в законном браке почти двадцать лет, и развелся совсем недавно. Так что, кем бы ни была мать Рэйна, она точно не была женой Марата. Возможно, двадцать лет назад Островский не был таким психом, как сейчас? Возможно, что-то изменило его?

Хотя, о чем это я?

Быстро гоню от себя эту мысль.

— Красотка. — Голос Рэйна отвлекает меня от раздумий. — Если тебе кажется, что ты начинаешь что-то понимать, что-то узнавать и видеть более ясно — поскорее забудь это. В этой семейке всегда и со всеми нужно быть начеку. Потому что я все равно не Островский и все эти несметные сокровища мне никогда не достанутся, на что мне, кстати, абсолютно плевать. А вот у Яна и Лизы, и их мамаш огромные планы на папочкины деньги. Особенно с учетом того, мамаша Яна трахалась одновременно с двумя братьями и то, что Ян оказался сыном Марата — чистая, поверь, случайность. Островский не оставит ему ничего. Из принципа. Ну а Яночка…

Рэйн так громко смеется, что мне приходиться закрыть его лицо подушкой.

Он не без удовольствия закладывает ее за спину, устраиваясь еще удобнее.

— Лиза — папин стыди позор. Наркоманка, алкоголичка, любительница давать всем без разбора. Ну а после скандала с тем порно-роликом прямо-таки королевского минета, который транслировали чуть ли не по всем центральным каналам, Островский вычеркнул из завещания и ее тоже. Он же хочет красивую родословную, безупречную репутацию и чуть ли не доисторический патриархат. Ну и кроме того, мамаша Лизы, мягко говоря, продала дочуркино счастье, когда согласилась на условия развода. Так что… — Рэйн подмигивает мне, делает вид, что собирается наброситься и снова смеется, когда в ужасе отшатываюсь от него и чуть не падаю с кровати. — Твой будущий ребенок, Красотка, будет единственным наследником, который получит сокровища Скруджа.


Меня снова передергивает.

Но на этот раз от вполне понятного страха.

Всевышний, куда я попала?!





Глава 16: Анфиса




— Разве законные наследники не могут отсудить свою часть денег? Даже если их вычеркнули из завещания, они все равно остаются его биологическими детьми и имеют право…

Рэйн вдруг снова оказывается слишком близко, и я даже не сразу понимаю, что меня пугает больше: то, что его ладонь крепко зажимает мой рот, или что его голое плечо прижимается к моему плечу, и я чувствую горячую кожу даже сквозь пижаму.

Мне не нравится, что он все время нарушает границы.

Ведет себя так, словно это — его постель, а я — его жена.

— Помолчи и послушай внимательно, что я тебе скажу, Красотка, — переходит на шепот Рэйн. И так это звучит очень зловеще. — Забудь все, что ты видела в американских фильмах. Забудь все, что ты якобы думаешь, что знаешь о наследственности и законах. Запоминай: ни Ян с мамашей, ни Лиза с мамашей, никогда и ни при каких обстоятельствах не откажутся от такого куска пирога. Законно они его не получат — Островский не дурак, а еще он олигарх без тормозов. У него такой штат адвокатов и юристов, что в завещании все будет как надо, комар носа не подточит. Поэтому, Красотка, догадайся с трех раз, что будут делать все твои «родственнички»?

Я все-таки нахожу силы спихнуть его с себя, выбираюсь из кровати и заворачиваюсь в одеяло, как делала еще в детстве, когда очень сильно чего-то боялась. Отхожу к окну, прикусываю губу до крови, чтобы боль немного протрезвила мысли.

Я могла бы сказать, что пришла к этому выводу путем очень сложных умозаключений, но по проторенной дорожке намеков Рэйном, добраться до единственного логичного ответа совсем не сложно.

Мой ребенок будет крахом всех их надежд.

Ему просто не дадут появится на свет.

А если это все-таки случиться — его жизнь каждый день и каждый час будет в опасности.

Как и моя.

Потому что одно дело — передать все в руки законного наследника, а совсем другое, например, отписать все благотворительному фонду. Тут можно попытаться доказать ну как минимум отцовскую невменяемость. И если даже я за месяц брака видела много примеров его «неадекватности», то у бывших жен и детей наверняка есть чем апеллировать.

— На твоем месте, Красотка, я бы перестал быть таким беспечным.

Рэйн тоже выбирается из кровати, но не для того, чтобы снова донимать меня, а чтобы быстро одеться. Натягивает рваные джинсы прямо на голое тело. И куртку так же. У него как будто вообще нет никакой другой одежды.

— Рэйн… — Я останавливаю его, когда в оконном отражении замечаю, как он берется за ручку двери. — Спасибо.

Я даже не волнуюсь, каким образом Рэйн выйдет из дома незамеченным — очевидно тем же, которым и попал внутрь. Он тут просто какой-то Призрак замка из детского мультфильма: появляется, где хочет, ходит, где вздумается, но пугает только меня.

Мне нужна холодная голова, чтобы переварить все услышанное.

Это нужно как-то сложить и подвести к общему знаменателю.

А с математикой у меня со школы всегда была беда. Это Света запросто подбивала в уме пятизначные числа, а меня хватало на языки и литературу. Так что, убедившись, что за дверь никого нет, я закрываюсь изнутри на защелку, достаю из сумки блокнот и ручку, и начинаю выписывать все, чем теперь владею: про Яна, Лизу и бывших Островского.

На свадьбе Лиза сделала все, чтобы убедить меня, будто наследство отца у нее в кармане. И если бы не Рэйн, я бы даже не подумала, что это был блеф — выглядела она очень убедительной.

Яну ничего не достанется, потому что его мать — изменщица.

Это она крутила роман с братом Марата — теперь я знаю.

Пеня передергивает от осознания, что этот челок из-за ревности мог подстроить смерть собственного брата.

Подумав об этом, опасливо оглядываюсь — не услышал ли кто-то мои мысли?

И ругаю себя за трусость.

Самое главное, что теперь нужно уяснить — мне не выжить здесь, если я и дальше буду тихой, милой и пушистой. Нужно становиться хитрее. Хотя бы попытаться быть на шаг впереди.

Если у Островского проблема с «холостыми выстрелами», возможно, не стоит бояться сказать ему о своих проб…

Я запинаюсь, вдруг подумав о том, что если сложить одно и другое, то для Островского очень кстати моя врожденная патология. Ведь тогда ему не нужно признаваться в своих проблемах — о которых он, очевидно, даже не собирался мне говорить — а достаточно сделать виноватой меня. И в случае с ЭКО я бы никогда ни о чем не узнала.

Прячу блокнот под подушку, укладываюсь и накидываю одеяло на голову.

Закрываю глаза.