Правая рука князя Тьмы

– Меч есть? Или хоть что-нибудь более-менее острое?

– Зачем?

Эйтан, похоже, отчаялся гадать, каких поступков ожидать от моей персоны.

– Хочу тебя зарезать, чтобы никому не достался, – тоном «Что здесь непонятного?» откликнулась я.

Он недовольно поджал губы: кому же понравится, когда над ним смеются?

– Меч остался у моего дорогого несостоявшегося тестя. Не тащиться же с ним было на свадьбу. Кинжал есть.

Меч, значит, на свадьбу нельзя, а клинок покороче – пожалуйста? Очередная непонятная человеческая выдумка. Но в принципе мне было все равно: сгодится и кинжал, даже удобнее.

– Давай сюда.

Эйтан для порядка еще немного посверлил меня глазами, но затем все же наклонился к своему поясу, по-прежнему валявшемуся на земле, вытащил оружие из ножен и передал мне. Не раздумывая и не колеблясь, я сделала на своем запястье довольно глубокий порез. Раштанг всхрапнул, кровь обильно заструилась по руке, закапала на траву. Красное на зеленом – красивое сочетание, тем более когда и то, и другое символизирует жизнь. Нет, даже не так: является самой жизнью.

– Клянусь перед лицом князя Тьмы, что не стану выходить за тебя замуж, – торжественно объявила я. – Пусть шрам, который останется у меня на руке, будет тому свидетельством. – Потом подошла к ошалевшему Эйтану и, сунув рукоять в его ладонь, будничным тоном полюбопытствовала: – Так подойдет?

– Ты точно ненормальная, – покачал головой он, глядя мне в спину, пока я, оттолкнув морду раштанга, шагала к своему платью.

Я фыркнула ненамного тише, чем незадолго до этого моя мнимая лошадь.

– Как по мне, это вы здесь все ненормальные.

– Кто «мы»? – недоумевающе переспросил Эйтан и даже огляделся на всякий случай. Не обнаружил никого, кроме раштанга, и убежденно подытожил: – Ты странная.





Глава 4




Следующим городком, через который мы проехали, оказался Таун. Пришлось заложить порядочный крюк, чтобы туда попасть. Вчера мы основательно отклонились от маршрута, поскольку сосредоточились на том, чтобы уйти от погони, а затем на ощущениях от стремительной езды. Как по мне, все отлично, но теперь приходилось наверстывать упущенное, возвращаясь к цивилизованным местам. Моему спутнику, незапланированно бежавшему со свадьбы, требовались кое-какие вещи. Мне тоже не мешало кое-чем закупиться (к примеру, обзавестись сменным платьем), но, главное, требовалось отточить навыки общения с людьми и вообще жизни в человеческом поселении. Я надеялась не привлекать к себе внимания странностью и неадекватностью поступков (с позиции аборигенов) к тому моменту, когда мы доберемся до Торнфолка.

Таун немногим отличался от Вилля, разве что был чуточку крупнее. Те же узкие улочки, лишь немногие из которых удостоились чести быть вымощенными неровными камнями. Те же дуги деревянных мостиков над мелкими речушками. Такая же площадь перед центральным городским храмом с высоким черным шпилем, врезавшимся в небо наподобие острого копья. Правда, здесь в придачу имелся небольшой фонтан, изображавший странную пирамиду из рыб, которым отчего-то вздумалось запрыгнуть одна на другую. Изо рта верхней текла тонкая струйка воды.

– Пожалуй, я подожду здесь, – бодро заявила я, опуская руку в бассейн, чтобы умыть лицо после пыльной дороги.

Моему спутнику приспичило зайти в местную церковь. Причину он объяснил: дескать, хочет отблагодарить принца Света за свое счастливое спасение от брака. Я, со своей стороны, не понимала двух вещей: во‑первых, при чем здесь принц Света, а во‑вторых – почему для этого нужно обязательно тащиться в храм. Ну, сказал бы «Спасибо!» в сердце своем – и все, пошел заниматься насущными делами. Так нет, Эйтан настаивал, более того, ему взбрело в голову зазвать меня с собой.

– Почему? – недоуменно спросил он. Наивная реакция, которая заставила меня раздраженно возвести глаза к небу. – Это совсем ненадолго, а в здешнем храме, говорят, очень красивые фрески. И еще вроде бы хранится какая-то реликвия, точно не помню, кажется, что-то, связанное с пророком Иокином.

Я прыснула со смеху. Помню этого пророка, тот еще был зануда. Интересно, что у них здесь хранится и подлинное ли оно.

– И потом, тут приезжих не так много, на тебя все будут пялиться, – выдал очередной аргумент Эйтан.

Все доводы в совокупности заставили меня скрепя сердце согласиться. Но к церкви я приближалась медленно и неохотно. Спутник то и дело оборачивался, останавливался, поджидая, когда я его нагоню, и удивленно хмурил брови. Однако особого значения моей неторопливости не придавал: должно быть, решил, что я устала с дороги.

К счастью, когда мы переступили порог (действие, давшееся мне нелегко), он занялся своими делами: прошел к одному из отведенных для молитв мест, начертил указательным пальцем невидимый круг в центре своего лба и опустился на колени. Я же начала потихоньку осматривать внутреннее убранство. Чувствовала себя при этом крайне напряженно. Нет, здесь мне ничто не угрожало. Я не могла рассыпаться в пыль, принять форму дикого зверя или заверещать от невыносимости одновременной молитвы десятков праведников. Все это не более чем выдумки и суеверия. Просто мне было неуютно – как гостю, без спросу вошедшему в дом, где ему не рады.

Я опасливо покосилась на статую очередного ангела. Надеюсь, тот, кто на ней изображен, не смотрит на меня сейчас с ехидной улыбочкой. Дескать, что, Арафель, не справляешься без нас, даже сюда заявилась? Пришлось сжать губы, вдохнуть поглубже и пройти мимо. Ну, где здесь раздают мощи Иокина? Должна же я на них посмотреть, раз уж так сложилось.

Внезапно одна из тихонько молившихся в стороне старушек, невысокая, сгорбившаяся и, казалось, еле-еле передвигавшаяся, встрепенулась и отстранилась от меня с выражением ужаса и одновременно решимости на морщинистом лице.

– Сгинь, нечистая! – воскликнула она и принялась ожесточенно выводить пальцем круги. Сперва на своем лбу, и это бы еще ладно, но затем она потянулась к моему.

Круг, совершенная форма, считался символом принца Света. Сам по себе знак меня не смущал, но вот внедрение в мое личное пространство – очень даже. Хорошо еще, что мы находились в темном углу, храм вообще освещался довольно слабо: эффект узких окон с цветными витражами.

– Что с вами, тетушка? – раздраженно осведомилась я, отклоняясь и одновременно пытаясь разгадать причину такой своеобразной реакции.

Ей ведь неоткуда знать, кто я такая, так почему же…

И тут мой взгляд упал на очередной элемент церковного интерьера, прямоугольное зеркало, делившееся на четыре равных разноцветных квадрата – зеленый, желтый, красный и синий. В таком сочетании тоже заключалась какая-то символика, но поскольку цвета – понятие иллюзорное и существуют исключительно в восприятии отдельных живых организмов, разбиралась я в этом вопросе плохо. Важно другое: пусть и цветные, стекла не утратили своих обычных свойств. А я, вот беда, в зеркалах не отражаюсь.

Конечно, когда я отправлялась на землю, мы с повелителем об этом позаботились: благодаря моей физической оболочке в обычном зеркале меня можно было увидеть. Но в церкви, в доме принца Света, наши ухищрения не действовали. И какого же ангела меня потянуло сюда зайти?! А, главное, до чего наблюдательная попалась старушенция!

– Сгинь, нечистая, сгинь! – все никак не унималась она.

Я с опаской огляделась, совершенно не желая привлекать всеобщее внимание.


– Кто из нас чище – это еще неизвестно, – буркнула я в ответ.

– Исчезни! Рассыпься!

Старушка так отчаянно чертила круги, что я удивлялась, как у нее до сих пор не отвалился палец. Похоже, она значительно крепче, чем кажется на первый взгляд. Внезапно ее, похоже, осенила гениальная мысль. Покопавшись в сумочке, она извлекла оттуда ни больше ни меньше как заранее очищенную головку чеснока.

– Замечательно! А ржаной хлеб у вас там тоже припасен? – поинтересовалась я, но женщина и не думала слушать.

Вместо этого запихнула себе в рот целый зубчик – и даже не поморщилась! – остальными же принялась размахивать перед самым моим носом.

– Чеснок всю нечисть из святого храма изгонит! – убежденно прошипела она.

– Вы таким запахом всех из храма изгоните, включая священника, – не менее убежденно парировала я.

Все эти пляски и размахивания порядком мне надоели, так что, не выдержав, я схватила старую каргу за шкирку и потащила к выходу. Весила она не слишком много, да и сил у меня предостаточно, если умышленно не сдерживать себя в рамках человеческих возможностей. Оказавшись на улице и мельком оглядевшись, я сочла, что площадь слишком близка к храму, а, значит, вернее будет переправить ярую ревнительницу веры куда-нибудь подальше, чтобы она наверняка не юркнула обратно.

Неожиданно кто-то схватил меня за плечо.

– Эй, Арафель, что ты делаешь?!

– То, что надо! – процедила сквозь зубы я. – Перевожу старушку на другую сторону улицы. Кажется, у вас это считается добрым делом!

– Но не тогда, когда она упирается! – возмутился Эйтан.

– Да? Ну ладно. Может, ты где-то прав, – признала я, задумчиво наблюдая, как отпущенная старушенция улепетывает со всех ног. – Кажется, помощь ей действительно не нужна. Хорошо бежит! По-моему, она помолодела лет на десять.

– А что это с ней?

Мой спутник хмурясь смотрел вслед удаляющейся молельщице.

Я неопределенно пожала плечами.

– Похоже, я хорошо влияю на людей. Ну как, ты закончил свое общение с принцем? Можем продолжить путь?

– Да. Конечно.

Эйтан кинул последний взгляд в том направлении, где уже исчезла из виду старушка, и последовал за мной к заждавшемуся раштангу.



Монастырские стены – каменные, массивные, местами поросшие мхом, строившиеся явно давно и готовые к пытке не только осадой, но и временем, – встретили нас на удивление дружелюбно. Солнце клонилось к закату, иных мест для ночлега в округе не наблюдалось, и мы решили постучаться сюда. Принято было считать, что в таких местах всегда рады накормить путника и предоставить ему ночлег.

Ворота и вправду открыли быстро. Монахиня, женщина лет сорока – сорока пяти в традиционном черном платье с белыми вставками и черно-белом апостольнике под стать, встретила нас весьма приветливо, пригласила внутрь и пообещала покой и приют. Первого мы не просили, зато второе было кстати, так что в общем и целом я осталась довольна.

В монастыре, в отличие от церкви, я чувствовала себя комфортно. Храм – это дом принца Света, монастырь же, при всей его важности для религии, – жилище людей. Монастыри бывают разными (женскими или мужскими – лишь самое малое из различий): светлыми, дарящими человеческим душам чувство покоя, или суровыми, вселяющими страх перед загробной жизнью; островками подлинного благочестия или прикрытием для мира интриг и жестокой борьбы за власть. Люди, жившие в монастырях, также бывали самыми разными, равно как и приводившие их туда причины. Именно этот аспект вызывал в данный момент мой живейший интерес.

Внутри нам пришлось разделиться. Путников мужского пола за ворота пускали, но в жилые помещения им ходу не было, так что Эйтану предстояло столоваться и ночевать в некоем подобии военной палатки, раскинутой для таких целей на широком дворе. Помогать ему вызвали местного то ли сторожа, то ли древодела, я толком не разобралась. Меня же провели по располагавшейся на улице лестнице на второй этаж. Сперва я оказалась на террасе, прикрытой от дождя широким навесом, а затем в комнате не совсем понятного назначения: для кельи она была слишком велика, для трапезной – чересчур мала. Судя по деревянному столу, она все же предназначалась для еды – возможно, в тех случаях, когда нескольким монахиням доводилось завтракать или ужинать отдельно от остальных.

В комнате нас было шесть: четыре послушницы, одна монахиня и я. Меню состояло из кружки воды, ломтя черного хлеба и… нескольких головок чеснока. То ли данный овощ стал на земле любимым блюдом, то ли вовсю использовался как средство обнаружения демонов. Если цель гостеприимных хозяек заключалась в последнем, можно сказать, она была достигнута: к чесноку я не притронулась. Терпеть не могу его запах, и к моей, вне всякого сомнения, демонической сущности это ни малейшего отношения не имеет.

Впрочем, к чести местных обитательниц надо сказать, что шума они по данному поводу не подняли, и силой меня накормить не пытались. Обстановка царила довольно доброжелательная. Послушницы – те вообще сгорали от любопытства, желая побольше узнать от человека извне, а заодно просто поболтать о том, о сем. Присутствие монахини являлось помехой: при ней не скажешь всего, что хочется. Приходилось ограничиваться общими, ничего не значащими и «политически выдержанными» фразами. Но у такой проблемы (как, впрочем, и у любой) имелось решение.

– Сестра Кеминья! Мне, право, неловко вас о таком просить… – проговорила я, нервно теребя пальцы рук, – но мой спутник, тот, что остался внизу… Видите ли, он повредил ногу во время пути: то ли подвернул, то ли вывихнул, то ли просто ударился. Трудно сказать. Это точно не перелом, но, возможно, ему все-таки требуется помощь.

Слова мои, разумеется, были ложью от начала до конца, но, полагаю, излишне объяснять, что я по такому поводу не переживала.

– Не беспокойтесь, госпожа, мы это проверим. В монастыре никогда не закроют глаза на человеческие страдания. Я сама спущусь и спрошу его о самочувствии. И, если понадобится, пришлю нашу целительницу. Она отлично справляется с такой работой.

– Благодарю вас, сестра Кеминья, – ответила я, скромно потупившись.

Повезло, что монахиня удалилась сама, а не отправила с поручением кого-нибудь из послушниц. Теперь можно было пообщаться, так сказать, без сдерживающих факторов.

– Ну что, – оживилась я, – как нынче живется в обители?

И подбадривающе подмигнула, давая понять, что здесь все свои.

– Тихо, покойно, несуетно, – ответствовала девушка крепкого телосложения, из-за широкой кости казавшаяся полноватой.

Апостольник надежно скрывал ее волосы, но я была убеждена, что она носила косу – как минимум до удаления в обитель.

Мое лицо приняло чрезвычайно кислое выражение: послушница выражалась так, словно монахиня вовсе не уходила. Или, к примеру, осталась стоять за дверью. Однако на людское присутствие у меня чутье, а потому я не сомневалась: снаружи никто не подслушивает.

– Благостно, – с умиротворенной улыбкой произнесла вторая, из-под платка которой неосторожно выглядывал краешек черной пряди.