Поворот ключа

— Ладно, Рианнон, пойдем спать, — сказала наконец я. — Мы обе устали и, пожалуй, слишком много выпили. Поговорим завтра.

Я позвоню Сандре и все объясню, расскажу правду. Голова раскалывалась от похмелья и усталости, и я не могла подобрать слова, но знала, что обязательно их найду. Нельзя позволить Рианнон меня шантажировать.

Поднимаясь вслед за девочкой по лестнице, я на мгновение представила, что Сандра встретит меня с распростертыми объятьями, примет в семью. В глубине души я понимала: это совершенно невозможно. Даже самой великодушной женщине нелегко было бы смириться с появлением взрослой падчерицы, о существовании которой она не подозревала, да еще при таких обстоятельствах. Я не питала иллюзий по поводу предстоящей беседы.

Ну что ж, сама виновата. Разумеется, она меня уволит. Однако я была почти уверена, что Билл не станет подавать в суд на собственную дочь, матери которой он бросил жалкую подачку, прежде чем навсегда исчезнуть из ее жизни. Скандал представит семейство Элинкортов не в лучшем свете. Они отпустят меня на все четыре стороны. Я вновь останусь одна, и не видать мне Хетербро как собственных ушей.

Пока Рианнон не повернула ручку двери с угрожающей надписью и не закинула туда свои туфли, я как-то не задумывалась, где собираюсь спать.

— Спокойной ночи, — непринужденно сказала она, словно между нами произошла всего лишь легкая семейная пикировка.

— Спокойной ночи, — ответила я, сделала глубокий вдох и открыла дверь своей комнаты.

Телефон с чердака лежал у меня в кармане, а кулон, который я прятала от Билла, покоился на груди.

Дверь шкафа была заперта, как я ее и оставила. Я уже хотела схватить пижаму и спуститься, чтобы провести остаток ночи на диване, как вдруг по комнате пронесся порыв ветра, а деревья под окном застонали. Шторы затрепетали, в комнату ворвался сосновый аромат шотландской ночи.

В спальне стоял ледяной холод, и я наконец поняла: чердак ни при чем, все это время здесь было открыто окно. Просто раньше я думала только о том, что скрывается на чердаке, и мне не пришло в голову заглянуть за шторы.

Ну вот, теперь все ясно. Ничего сверхъестественного, просто холодный ночной воздух. Одно только меня смущало — я не открывала окно. Вообще не прикасалась к нему с тех пор, как закрыла несколько дней назад.

Меня затошнило от страха. Я выбежала из комнаты, хлопнув дверью, и помчалась вниз.

— Какого черта? — сонным голосом крикнула мне вслед Рианнон.

Под грохот собственного сердца я распахнула дверь в комнату Петры и стала всматриваться в полумрак. Малышка спокойно спала, как всегда, разметавшись на кроватке, и хотя мое сердце забилось ровнее, я знала, что не успокоюсь, пока не проверю остальных детей.

Я повернула ручку и осторожно толкнула дверь с надписью «Принцесса Элли и королева Мэдди». В комнате царила непроглядная тьма, глухие шторы не пропускали даже лунный свет, и я выругала себя, что забыла включить ночники. Глаза еще не успели привыкнуть к темноте, а я уже услышала тихое посапывание. Слава богу, с ними все в порядке.

Ступая на цыпочках по мягкому ковру, я прошла вдоль стены, нащупала провод от ночника и включила лампу. Девочки лежали в кроватках. Элли свернулась калачиком, словно хотела от чего-то спрятаться, а Мэдди накрылась с головой, так что я видела только очертания тела.

Мгновенно успокоившись, я сделала шаг к двери, готовая рассмеяться над своими страхами. И вдруг замерла. Я знала, что это глупо, но должна была убедиться. Подойдя на цыпочках к кровати Мэдди, я потянула за одеяло. Под ним лежали две подушки, которым кто-то придал форму человеческого тела.

У меня заколотилось сердце.



Сначала я заглянула под кровать. Затем проверила шкафы.

— Мэдди, — громко шепнула я, боясь разбудить Элли. — Мэдди, ты где?

Ничего. Тишина. Я выбежала из комнаты и позвала громче:

— Мэдди!

Я толкнула дверь ванной, она распахнулась. Там было пусто, лишь холодный свет луны струился в окно.

— Мэдди!

Хозяйская спальня встретила меня нетронутой белизной кровати и заливающим ковер лунным серебром. По обе стороны высокого окна стояли, как часовые, белые колонны портьер. Я распахнула шкафы, в которых не обнаружила ничего, кроме вешалок с костюмами и стеллажей с обувью.

— Чего ты шумишь? — донесся сверху сонный голос Рианнон. — Что случилось?

— Мэдди пропала, — отозвалась я, стараясь не поддаваться панике. — Ее нет в кровати. Можешь посмотреть наверху?

Мои крики разбудили Петру. Малышка недовольно закряхтела, и я знала, что она вот-вот расплачется, но даже не подумала ее успокоить. Надо найти Мэдди. Может, она искала меня внизу, когда я ушла с Джеком? Мне стало дурно.

Вдруг она пошла за мной? Я оставила черный ход открытым. Могла ли она убежать в парк? О боже, нет! Перед глазами вставали кошмарные видения. Пруд. Ручей. Дорога. Забыв о Петре, я слетела по ступенькам вниз, сунула ноги в первую попавшуюся пару сапог и выбежала на улицу. Во дворе не было ни души.

— Мэдди! — крикнула я уже в полную силу. — Ты где?

Мой голос гулким эхом отозвался от каменных стен конюшни. Не получив ответа, я вспомнила еще более страшную вещь, чем поляна в лесу и заболоченный пруд: ядовитый сад! Джек Грант оставил его открытым. Он уже унес жизнь одной девочки.

«Господи! — молила я, мчась вдоль дома к тропинке в кустах, спотыкаясь и скользя в чересчур больших сапогах. — Боже, только бы она была жива!»

Я увидела ее, как только завернула за угол дома. Мэдди лежала лицом вниз под окном моей спальни, распластавшись на булыжниках, в белой ночнушке, пропитанной красной жидкостью. Крови было неправдоподобно много — как она могла поместиться в таком маленьком, тщедушном теле?

Кровь струилась по камням, как ручеек, густая и липкая. Опустившись на колени, я схватила хрупкое тельце девочки и прижала к себе, чувствуя ее тоненькие птичьи косточки, умоляя ее не умирать.

Поздно. Она была мертва.


На протяжении нескольких часов полицейские заставляли меня вновь и вновь вспоминать произошедшие события, нажимая на больные места, бередя мои раны. И все равно, даже после всех этих вопросов, воспоминания приходят урывками, словно ночь, освещаемая вспышками молнии, а между ними — темнота.

Я помню, что истерически кричала, сжимая в объятьях Мэдди. Это длилось целую вечность, пока не появились сначала Джек, а затем Рианнон с плачущей Петрой на руках. Увидев, что произошло, она чуть не уронила ребенка.

Помню ее жуткий вопль при виде тела сестры. Никогда его не забуду.

Помню, что Джек увел Рианнон в дом, а затем пытался оттащить меня от Мэдди.

— Она умерла, Роуэн, понимаешь, нельзя трогать тело, мы должны оставить все, как есть, до прихода полиции.

А я не могла выпустить ее из рук и продолжала плакать.

Помню синие мигалки полицейских машин у ворот и смертельно бледное лицо Рианнон.

Помню, как сидела на бархатном диване, в окровавленной одежде, а они все спрашивали и спрашивали, как это случилось.

А я и сейчас не знаю.



Я до сих пор не знаю, мистер Рэксем, правда. Мне известно, что думает полиция. Я поняла по вопросам, которые они задавали. Они считают, что Мэдди поднялась ко мне в комнату и нашла там нечто меня компрометирующее. Например, она подошла к окну и увидела, как я возвращаюсь от Джека. Или обнаружила в вещах что-то связанное с моим настоящим именем. Полицейские думают, что я застала Мэдди у себя в комнате, поняла, что она может меня выдать, открыла окно и…

Я не могу это произнести. Даже написать трудно. И все же надо. Они считают, что я выбросила ее из окна, постояла рядом с развевающимися занавесками, любуясь, как она истекает кровью, и спокойно отправилась вниз — пить чай и дожидаться возвращения Рианнон.

Они полагают, что я оставила окно открытым намеренно, чтобы создать впечатление, будто девочка упала случайно. Они почему-то уверены, что это не так. Вероятно, тело лежало слишком далеко от здания, словно Мэдди толкнули или она прыгнула.

Могла ли Мэдди прыгнуть сама? Я задавала себе этот вопрос тысячу, если не миллион раз. Не знаю.

Наверное, мы никогда не узнаем правду о происшедшем. Хотя дом напичкан камерами, ни одна из них не показывает, что случилось в ту ночь с Мэдди. В комнате девочек было слишком темно. Что же касается моей комнаты… Боже… Полиция считает это чуть ли не главным доказательством моей вины.

Они добивались ответа, зачем я закрыла камеру, если мне нечего скрывать. Спрашивали об этом снова и снова. Я пыталась объяснить: молодая женщина, одна в чужом доме, и за тобой постоянно следят. Я мирилась с камерами на кухне, в гостиной, в коридорах, даже в детской. Но мне нужно было хоть одно место, где я могла побыть собой — не идеальной няней Роуэн, а Рейчел.

— Вы хотели бы иметь камеру у себя в спальне? — прямо спросила я у следователя, а он лишь пожал плечами: мол, судить-то будут не меня, а тебя.

Я действительно закрыла камеру. Если бы я этого не сделала, мы, вероятно, знали бы, что случилось с Мэдди.

Потому что я ее не убивала, мистер Рэксем. Знаю, я уже говорила. В самом первом письме. Я ее не убивала, и вы должны мне поверить, потому что это правда. Я пишу это письмо в тесной камере, в окно стучит бесконечный шотландский дождь… Смогла ли я вас убедить? Как бы мне хотелось, чтобы вы приехали! Я внесла вас в список посетителей. Приезжайте, хоть завтра. Посмотрев мне в глаза, вы поймете, что я ее не убивала.

Правда, убедить полицию мне не удалось. И мистера Гейтса. Я и себя-то не могу до конца убедить. Ведь если бы я не оставила детей, не провела те несколько часов в объятьях Джека, ничего бы не случилось. Я не убивала свою маленькую сестренку, но ее смерть — на моей совести.

— Если не ты ее убила, то кто? Помоги нам разобраться, Рейчел, — допытывались полицейские. — Расскажи, что, по-твоему, произошло.

А я лишь качала головой. Я действительно не знаю, мистер Рэксем. Я сочинила тысячу версий, одна безумнее другой. Мэдди, птицей вылетающая в темноту, Рианнон, тайком вернувшаяся раньше, Джин Маккензи, притаившаяся на чердаке, Джек Грант, прокравшийся наверх, пока я ждала Рианнон…

Кстати, вам известно, что Джек тоже хранил кое-какие секреты? Не столь грандиозные и трагические, как мне представлялось, — нет, он не приходится родственником Кенвику Гранту, во всяком случае, ни ему, ни полиции ничего об этом не известно. Когда я рассказала полицейским о мотке веревки и ядовитом цветке, Джек дал простое и логичное объяснение. Цветок на кухонном столе показался ему знакомым, и он взял его с собой — сравнить с растениями в ядовитом саду. Чтобы пройти в сад, ему пришлось перерезать веревку, а когда подозрения подтвердились, он повесил на калитку цепь с амбарным замком.

Нет, ужасная тайна Джека оказалась куда более прозаичной. И она меня ни в коей мере не оправдывает, скорее служит дополнительной уликой, причиной, почему я могла быть заинтересована в сокрытии нашей связи. Оказалось, что Джек женат. Да уж, когда полицейские поняли, что я не знаю, они постарались представить этот факт во всей красе. Им было приятно давить на больное место. На самом деле мне все равно. Что с того, что у Джека есть жена и двухгодовалый сынишка в Эдинбурге? Он мне ничего не обещал. По сравнению со смертью Мэдди все это такая ерунда!

Не могу сказать, что за долгие дни, недели и месяцы здесь я не думала о нем. Почему Джек скрывал, что у него есть жена и сын? Почему живет отдельно? Возможно, дело в деньгах. Если Элинкорты платили ему хотя бы половину моей зарплаты, он мог согласиться на работу по финансовым соображениям. А может, они расстались: жена выставила его из дома, и он нашел работу с проживанием.

Не знаю — у меня не было возможности спросить. Он не написал, не позвонил, не приехал повидаться.

В последний раз я видела его, когда садилась в полицейскую машину, вся в крови.

— Все будет хорошо, Роуэн, — сказал он, сжав мои руки.

Дверца захлопнулась, меня увезли.

Все ложь. От первого до последнего слова. Я не Роуэн. И ничего никогда не будет хорошо.

До сих пор вспоминаю слова Мэдди в нашу самую первую встречу, когда она вцепилась в меня руками и спрятала лицо у меня на груди.

Не приезжай сюда, это опасно.

А затем последние слова, что прокричала она сквозь слезы мне вслед: Призракам это не понравится.

Я не верю в призраков, мистер Рэксем. Никогда не верила. Я не суеверна. Но шаги, что ночь за ночью раздавались у меня над головой, — не выдумка. И то, что я просыпалась среди ночи от ледяного холода, — не суеверие. И кукольная голова, катившаяся по персидскому ковру, была настоящей, мистер Рэксем. Такой же настоящей, как вы, и я, и надписи на стенах чердака, и это письмо.

Я ведь знаю, когда полиция решила мою судьбу. Дело не в чужом имени и не в украденных документах. И не в том, что я оказалась дочерью Билла, которая якобы решила отомстить новой семье своего отца. Дело в другом.

В том, что я рассказала в ту жуткую первую ночь, сидя перед ними в окровавленной одежде, дрожа от страха, горя и ужаса. Я сломалась и рассказала им обо всем. О шагах на чердаке, о ненависти, сочившейся из стен, когда я открыла дверь и ступила на чердак. Именно тогда повернулся ключ в замке. Именно тогда они меня приговорили.



Здесь у меня было время подумать, мистер Рэксем. С тех пор как я начала писать это письмо, прошло много времени, чтобы думать, размышлять и догадываться. Я сказала полиции правду, и это меня погубило. Они увидели обезумевшую девушку с прошлым, полным черных дыр. Преступницу, у которой был мотив. Настолько далекую от родных, что она пришла в их дом под фальшивой личиной, чтобы совершить безумный акт мести.