Поворот ключа

Покачав головой, я натянула футболку, согнулась и осторожно поцеловала Джека в щеку. Он перевернулся на другой бок и пробормотал что-то неразборчивое, вроде «Доброй ночи, Линн».

У меня замерло сердце. Впрочем, наверное, мне послышалось. Это могло быть «доброй ночи, любимая». А даже если бы он сказал «Линн», «Лиз» или еще какое-то имя, что с того? Мы взрослые люди, у каждого есть прошлое. Я тоже не святая, своих секретов невпроворот.



Надо возвращаться. Взять радионяню и тихонько пройти к двери. Я не удержалась от искушения бросить последний взгляд на Джека, лежащего в золотистом свете камина с сомкнутыми веками и соблазнительно приоткрытыми губами, которые так и хотелось поцеловать еще раз.

Отведя взгляд от Джека, я вдруг заметила на столе фиолетовый цветок. С минуту я не могла понять, почему он притягивает мой взгляд и кажется таким знакомым. И внезапно сообразила: это тот самый цветок, что я нашла на кухне и поставила в кофейную чашку. То есть его принес в кухню Джек? Нет, он тогда уехал по поручению Билла… Или то было в другой день? Из-за вечного недосыпания дни сливались друг с другом, и я плохо помнила, что за чем произошло.

Мучительно напрягая память, я неожиданно заметила нечто еще более странное и потрясенно замерла. Желудок скрутился в тугой узел. Рядом с цветком лежал ничем не примечательный моток веревки. Что же меня так напугало? Я прошла через комнату и взяла его в руки. Белая хозяйственная веревка, небрежно смотанная, с «бабушкиным узлом» на одном конце. Она была разрезана острым ножом, а может, секатором, что я нашла в ядовитом саду.

До меня наконец дошло: я узнала ту самую веревку, которую лично обмотала вокруг калитки, чтобы девочки не могли пройти в сад. Что она делает у Джека на кухне? Почему лежит рядом с цветком, вполне невинным с виду?

Вытащив телефон и открывая браузер, я уже догадывалась, что найду. Мое сердце выскакивало из груди. «Ядовитый фиолетовый цветок», — напечатала я в поисковой строке, выбрала картинки и увидела его.

Aconitum napellus — борец, клобук монаха, волчья отрава, род многолетних трав семейства лютиковых. Одно из самых ядовитых растений, произрастающих на территории Великобритании. Наиболее сильный яд, оказывающий смертельное воздействие на сердечную деятельность и нервную систему. Все части растения — стебель, корень, листья и цветы — смертельно ядовиты. Большинство летальных исходов связаны с приемом внутрь, однако садовникам рекомендуется проявлять осторожность, поскольку симптомы отравления может вызвать даже контакт с кожей.



Ниже приводился список смертей и убийств, связанных с растением. Меня затошнило. Я закрыла телефон и посмотрела на Джека. Неужели это он? Ухаживал за растениями в ядовитом саду, разрезал веревку на калитке, оставил на кухне ядовитый цветок… Вдруг бы его нашли дети или собаки? А я только что трахалась с этим парнем.

Только зачем Джеку это делать? И что еще он скрывает? Неужели именно он взломал систему и поднял нас среди ночи оглушительной музыкой? Звонил в дверь, вырывая меня из сна, и сводил с ума пугающим скрипом шагов? А самое страшное — мог ли он написать на чердаке эти жуткие слова и заколотить за собой проход, чтобы открыть его в нужное время?

Мое дыхание участилось, я трясущимися руками спрятала в карман телефон и поняла, что надо бежать отсюда любой ценой. Не беспокоясь больше о том, что могу разбудить Джека, я толкнула дверь и шагнула в ночь. Вновь начался дождь. Крупные капли били в лицо, перед глазами все плыло.

Уходя, мы оставили черный ход незапертым. Я заскочила в буфетную, прижалась спиной к двери и вытерла футболкой лицо. Надо взять себя в руки. Черт, что за фигня? Почему мне так не везет с мужчинами? Почему они все такие уроды?

Я постояла, стараясь отдышаться, и вдруг подумала о странном звуке, который услышала, когда одевалась. В доме все было точно так, как до моего ухода. Я не обнаружила никаких признаков возвращения Рианнон: ни сброшенных в холле «шпилек», ни забытой у подножия лестницы сумочки. Собственно, я этого и не ожидала — услышала бы машину. Наверное, собаки бесились.

Я вновь вытерла глаза, сбросила туфли и прошла на кухню, чувствуя босыми ногами приятное тепло бетонных плит. Хиро с Клодом тихонько похрапывали. Они сонно приподняли головы и тут же уронили их обратно на подстилки. Я села за стойку, пытаясь решить, что делать. Я не могла лечь спать. Что бы ни говорил Джек, Рианнон еще не вернулась, и это не давало мне покоя. Я решила, раз уж все равно не сплю, написать Сандре. Нормальное письмо, в котором я все объясню. Но прежде кое-что другое.

Чем больше я размышляла, тем более странным казалось мне поведение Джека. Дело не только в ядовитом саду. Когда что-то случалось, он всегда был поблизости. У него есть ключи от всех помещений, он имеет доступ к управлению умным домом. Как он смог перехитрить приложение в ночь, когда нас разбудил бешеный шум? Где взял ключ от запертой двери на чердак? Недаром он Грант! Неужели он все-таки приходится родственником доктору Кенвику Гранту и приехал в Хетербро, чтобы выгнать Элинкортов из своего родового гнезда?

Нет, это уже слишком. Мы живем не в девятнадцатом веке. Чего добьется Джек, выгнав Элинкортов из их собственного дома? Ничего. На их месте поселится другая английская семья. И вообще, при чем здесь Элинкорты? Все это направлено против меня.

Факт в том, что от них ушли четыре няни, даже пять, если считать Холли. Не просто ушли. Их систематически выгоняли, одну за другой. И я бы поверила, что всему виной шаловливые ручки Билла, если бы лично не столкнулась с мистикой. Кто-то в этом доме намеренно, целенаправленно заставлял девушек уходить. Вот только кто? Или что?

Боль в порезанном пальце отдавалась тупыми толчками в затылке, головокружение от вина, выпитого пару часов назад, постепенно начинало переходить в тяжелое, болезненное похмелье, однако сдаваться я не собиралась. Я медленно сползла с табурета, неверной походкой прошла к раковине и плеснула в лицо холодной водой, чтобы прогнать сон и взбодриться.

Я постояла, опираясь руками на мойку, потихоньку приходя в себя, и вдруг заметила нечто странное. Когда я уходила, этого не было, во всяком случае, так мне казалось. Я уже ни в чем не была уверена.

Недопитая бутылка вина так и стояла справа от мойки, только теперь в ней не было ни капли жидкости, остатки вина куда-то исчезли. А в углублении раковины лежала раздавленная ягода. То могла быть помятая до неузнаваемости голубика или малина, но я знала, что это не то и не другое. Осторожно просунув руку в отверстие, я нащупала на дне стока мягкую липкую массу с попадающимися кое-где целыми ягодками и захватила немного пальцами. Кашица из ягод. Тис, остролист, лавровишня. И хотя я включала воду, из раковины несло вином.

Что за бессмыслица? Когда я уходила, никаких ягод в вине не было. Откуда им там взяться? Я сама откупоривала бутылку. Значит, их кто-то положил. Причем вечером, после того, как дети уснули. А кто, спрашивается, вылил вино с ягодами?

Казалось, в этом доме присутствуют две таинственные силы. Одна хочет меня прогнать, а другая защищает. Кто же все это делает, черт побери? Я пока не понимала, где искать ответ, но начинала догадываться. Чувствуя, что задыхаюсь, я нащупала в кармане ингалятор и вдохнула лекарство. Легче не стало. Тяжело дыша, я прошла к лестнице и стала подниматься.



Приближаясь к верхней лестничной площадке, я вновь вспомнила, как стояла перед дверью, не в силах повернуть круглую ручку и шагнуть в пугающую темноту. Теперь я начала подозревать, что призрак, витающий над Хетербро, имеет вполне человеческую природу. И почему-то была уверена, что в этот раз у меня хватит духу открыть дверь и найти доказательства, которые я смогу предоставить Сандре, рассказывая о событиях сегодняшнего вечера. Однако меня ждал сюрприз — дверь была открыта. А я оставила ее закрытой. Я четко помнила, как стояла перед дверью, глядя на темную щель, не решаясь повернуть ручку.

В комнате стоял ледяной холод — как той ночью, когда я проснулась, дрожа, и обнаружила, что термостат выставлен на минимум, а вентиляция работает на полную мощность. Только сейчас в комнате было не просто холодно, по ней гулял ветер. Моя решительность тут же испарилась.

Откуда ветер? С чердака? Если дверь туда открыта, несмотря на то что ключ у меня в кармане, а Джек спит у себя в квартире, я взвою.

Я взяла себя в руки. Глупости. Привидений не бывает. На чердаке нет ничего, кроме столетней пыли и поломанных игрушек, оставшихся от уже пятьдесят лет как мертвых детей.

Решительно переступив через порог, я нажала кнопку на панели. Ничего. Я попробовала другой квадратик, с помощью которого — я точно помнила — прошлым вечером включила свет. Лампы не загорелись, зато включился невидимый вентилятор. Я долго стояла в темноте, обдумывая, что предпринять. Из замочной скважины несло пыльным холодом, и еще оттуда слышался непонятный звук: не скрип половиц, как раньше, а какое-то механическое гудение.

Внезапно меня охватил гнев. Что бы это ни было, я не позволю себя запугать! Хотите выгнать меня из Хетербро? Не дождетесь!

Не знаю, что придало мне храбрости: остатки вина, бродившего в венах, или мысль, что после разговора с Сандрой все равно придется ехать домой. Я достала телефон, включила фонарик и решительно направилась к чердачной двери. Над головой вновь что-то загудело. Звук казался знакомым… так жужжит разозленная оса… только в нем чувствовалось что-то механическое, не присущее жизни.

Я нащупала в кармане джинсов ключ, лежавший там со вчерашнего дня, и очень осторожно вставила в замочную скважину. Он продвигался с усилием, но не так туго, как в прошлый раз. Смазка сделала свое дело. Ключ повернулся без скрежета.

Я толкнула дверь. В нос ударил все тот же затхлый, тяжелый дух смерти и запустения. Тем не менее меня что-то смущало, и я не могла понять что. Откуда-то струилось слабое сияние, освещавшее паутину над ступеньками. Видно было, что после нас с Джеком лестницей никто не пользовался. Об этом говорил не только ключ в моем кармане, но и нетронутые паучьи сети, которых стало еще больше. Приходилось идти очень осторожно, выставив руку перед лицом, чтобы эта гадость не лезла в глаза и в рот.

Странно, откуда свет, неужели от луны в окошке? Наверное, хотя во время нашего прошлого визита окно покрывал такой толстый слой грязи, что через него и солнце не пробилось бы.

На верхней ступеньке я помедлила секунду, собираясь с духом, и шагнула на чердак. На первый взгляд все было точно так, как оставили мы с Джеком. Не хватало лишь кукольной головы, выкатившейся на середину комнаты. Она исчезла.

Второе, что бросилось мне в глаза, — на чердак действительно проникал лунный свет, и довольно яркий. Потому что оконце, которое закрыл в прошлый раз Джек — забыв про задвижку? — было распахнуто. Наверное, его открыло ветром.


Я сердито прошла по скрипучим половицам, с силой захлопнула окошко и стала нащупывать задвижку. В конце концов нашарила длинный язычок с дырочками, весь в паутине. Я очистила его рукой, чувствуя, как хрустят под пальцами дохлые сверчки, и вставила на место, чтобы окно не открылось снова.

Вытерев руки о джинсы, я с чувством исполненного долга отошла от окна. На чердаке стало гораздо темнее — заплесневелое окошко почти не пропускало света. Я повернулась к лестнице, освещая дорогу тонким лучом телефонного фонарика, и заметила в противоположном, самом темном углу комнаты странное голубоватое сияние. С громко бьющимся сердцем я подошла ближе. Может, там какой-то люк?.. Источник света прятался за сундуком. Я торопливо отодвинула его, больше не пытаясь соблюдать тишину. Плевать, кто меня здесь обнаружит, главное — выяснить, в чем дело.

В первую секунду я недоверчиво отшатнулась, затем встала на колени и посмотрела внимательнее.

За старым сундуком лежала кучка вещей. Книга. Обертки от шоколадок. Браслет. Цепочка. Горстка привядших веточек и ягод. И мобильный телефон.

Свет исходил именно от него. Когда я взяла гаджет в руки, он вновь загудел, и я узнала испугавший меня звук. Телефон, очевидно, обновлялся, пытался включиться и перезапускался вновь, начиная гудеть.

Подобная старая модель была у меня пару лет назад, и я применила способ, которым пользовалась тогда: одновременно нажала кнопку включения и громкости, чтобы включить перезагрузку. Экран потемнел. Пока я ждала, мне бросилось в глаза серебристое мерцание в кучке мусора, который я отодвинула в сторону, чтобы взять телефон.

На половице, поблескивая в луче фонарика, лежало мое пропавшее сокровище! У меня чуть не выскочило сердце. Мой кулон! Как он здесь оказался?

Не знаю, сколько я просидела на кухне с чашкой чаю, теребя пальцами вновь обретенное украшение и пытаясь понять, что все это значит.

Телефон я тоже взяла с собой, но без пин-кода не могла посмотреть, кому он принадлежит. Хотя, судя по всему, сим-карту из него вытащили, он был подключен к Интернету. Однако в тот момент меня больше волновал не телефон, а любимое украшение. Как оно попало на чердак, в зловещую тьму, в кучу гниющих перьев?

Я должна была думать о возвращении Рианнон, беспокоиться, где она, готовиться к неизбежному разговору. И о том, что скажу Сандре, как объясню свое поведение. И я, конечно, об этом думала, но мои мысли постоянно возвращались к многострадальному кулону. Я восстанавливала хронологию событий, пытаясь понять, как он мог оказаться в запертой комнате, за дверью, ключ от которой лежал у меня кармане, куда можно пройти только по лестнице, увешанной паутиной. Может, он лежал там, еще когда мы с Джеком пробрались на чердак? Это ничего не объясняло. Шкаф не открывался долгие годы. Пыль, нетронутые паучьи сети… Этой лестницей не пользовались сто лет, а окно совсем маленькое и выходит на крышу.

Обнаружив кулон, я тщетно обшарила весь чердак в поисках секретных дверей или потайных люков. Старые половицы вплотную примыка- ли друг к другу, в стенах и потолке не было ничего подозрительного. Я даже мебель передвигала и теперь могла поклясться, что единственный путь на чердак проходит через лестницу в моей комнате.

Когда я наконец услышала шорох шин по гравиевой дорожке и приглушенный смех на крыльце, часы над плитой показывали половину четвертого утра. Дверь со щелчком распахнулась и тихонько закрылась. Потом машина зашумела, удаляясь, а в коридоре раздались приглушенные шаги.

Несмотря на екнувшее сердце, мне удалось сохранить хладнокровие.

— Здравствуй, Рианнон, — как можно более спокойным тоном произнесла я.

Поняв, что ее застукали, Рианнон выругалась и спотыкающейся походкой прошла на кухню. Макияж растекся, по колготам поползли стрелки, и от нее несло смесью сладких ликеров — кажется, «Драмбуи» и «Малибу», и чем-то еще, похожим на «Ред булл».

— Ты пьяна, — сказала я.

— Кто бы говорил, — презрительно хихикнула моя подопечная. — А что там за винные бутылки?

Я пожала плечами.

— Один — один. Только знаешь, Рианнон, смехом ты не отделаешься. Придется позвонить твоим родителям. Тебе всего четырнадцать. Вдруг что-то случится, а я не буду знать, где ты и с кем?

— Ладно, — сказала она, плюхнувшись за стол и придвигая к себе жестянку с печеньем. — Валяй, Рейчел, рассказывай. Удачи. За последствия я не отвечаю.

— Мне все равно, — отозвалась я, тоже взяв печенье и макнув в чай.

Как я ни старалась оставаться спокойной, мои руки едва заметно дрожали.

— Я решила рассказать все твоей маме. Если потеряю работу, так тому и быть.

— Если? — презрительно фыркнула Рианнон. — Ты приехала сюда под чужим именем, и неизвестно вообще, кто ты такая. Тебе повезет, если дело обойдется без суда.

— Вероятно, — согласилась я, — только я готова рискнуть. А теперь ступай наверх и умойся.

— Пошла на хрен! — пролаяла она с набитым ртом, и мне в лицо полетел целый фонтан бисквитных крошек.

— Ах ты, сучка! — взорвалась я, отшатываясь и ошеломленно моргая. — Что с тобой такое?

— Со мной?!

— Да, с тобой. Со всеми вами. За что вы меня ненавидите? Что я вам сделала? Ты правда хочешь остаться здесь одна? Это неминуемо произойдет, если ты будешь вести себя с обслугой как последняя стерва.

— Заткнись, ты ничего не знаешь, — злобно выплюнула Рианнон, оттолкнув табурет, который со звенящим лязгом упал на бетонный пол. — Проваливай отсюда, и чем быстрее, тем лучше, ты нам не нужна!

Она стояла посреди кухни, спутанные светлые волосы горели в свете ламп золотым огнем, лицо искажала гримаса ярости и отчаяния. Она была так похожа на Мэдди… и на меня, что мое сердце замерло от жалости.

Я вспомнила себя в пятнадцать лет, как приходила домой позже установленного времени, стояла на кухне, приняв вызывающую позу, и кричала маме: «Мне плевать, что ты волновалась, я не просила меня ждать!»

Разумеется, я лгала. Ведь все, что я делала — каждый сданный экзамен, каждое нарушение «комендантского часа», каждая уборка в комнате или отказ от нее, — все преследовало одну цель — заставить маму обратить на меня внимание. Чтобы ей стало не все равно.

Четырнадцать лет я напрасно старалась быть идеальной дочерью. Маме всегда чего-то не хватало. Как бы аккуратно я ни писала, какие высокие оценки ни получала по диктанту, как ни блистала в творческом задании, ей было мало. Я могла целый день раскрашивать для нее картинку, а она замечала только то место, где я чихнула и вышла за линию. Я могла угробить все воскресенье на уборку комнаты, а она ворчала, что я не поставила на место туфли в прихожей.

Я все делала не так. Чересчур быстро росла, и ей приходилось тратить слишком много денег на мою одежду. Мои друзья слишком шумели. Я была то слишком прожорливой, то чрезмерно привередливой в еде. Мои густые, непослушные волосы не желали сплетаться в любимые ею косички и завязываться в аккуратные хвостики.

Превращаясь из ребенка в подростка, я начала делать все наоборот. Поскольку попытки стать образцовой дочерью не увенчались успехом, я теперь старалась уйти как можно дальше от совершенства: сбегала гулять, пила спиртное, пропускала школу, перешла от полного послушания к абсолютному неповиновению.

Ничего не изменилось. Что бы я ни делала, мама все равно хотела видеть меня другой. Мои мятежи только подливали масла в огонь.

Я испортила ей жизнь. Этот невысказанный упрек накладывал отпечаток на все наши отношения. Чем отчаяннее я цеплялась за мать, тем сильнее ей хотелось от меня отмежеваться. В конце концов правда, написанная у нее на лице, стала для меня совершенно невыносимой.