Поворот ключа

Пока я соображала, как подвести разговор к письменам на чердаке и буквам в тарелке, Мэдди вновь поменяла тему:

— Так что, можно мне шоколадные хлопья?

— Гм…

Я закусила губу. С каждым днем я все чаще позволяла детям еду, которую Сандра рекомендовала давать по особым случаям и в качестве поощрения. С другой стороны, зачем держать эти продукты в доме, если считаешь их вредными?

— Думаю, да. Но только сегодня, ладно? Завтра переходим на цельнозерновые с витаминами. Иди одевайся, а я пока приготовлю. И позови, пожалуйста, Элли.

Она кивнула и пошла наверх, а я потянулась за чайником.



Я кормила Петру овсянкой, держа ложку в левой руке, как вдруг в дверном проеме мелькнуло на секунду личико Элли. На полу остался листок бумаги.

— Элли! — окликнула я, но вместо ответа услышала лишь звук удаляющихся шагов. Вздохнув, я проверила крепления Петры и поплелась поднимать бумажку.

К моему удивлению, это оказалось напечатанное на принтере письмо, похожее на электронное, только без темы и адресата. Слова шли сплошным текстом, без знаков препинания.



Мила Овен извини что я царапалась и убежала и сказала что тебя ненавижу пожалуйста не сердись и не уходи как другие мне жаль с любовью Элли p. s. я оделась сама

Я нахмурила брови. Что еще за Мила Овен? Тем не менее общий смысл послания не оставлял сомнений в чистоте намерений отправителя. Отстегнув Петру, я посадила ее в манеж и взяла со стола листок.

— Элли, ты где? — Молчание. — Элли, я получила твое письмо. Мне очень жаль, что я на тебя кричала. Я тоже хочу извиниться.

— Я здесь, — раздался после долгой паузы тихий голос.

Я прошла через кинозал в гостиную. На первый взгляд там было пусто, я лишь уловила краем глаза какое-то движение в дальнем темном углу, куда еще не добралось утреннее солнце. Из-за дивана виднелись россыпь светлых кудряшек и кончики туфелек. Я присела на корточки, протягивая письмо.

— Элли, ты это сама написала? — Девочка кивнула. — Умница! Ты так хорошо умеешь писать! Или тебе Мэдди помогала?

— Нет, сама. Только… мне помогал желудь.

— Какой желудь? — удивилась я.

— Нажимаешь на желудь и говоришь, что хочешь написать, и он пишет.

— Какой еще желудь? — Я ничего не понимала. — Покажи.

Обрадовавшись случаю продемонстрировать свою смекалку, Элли вылезла из угла: школьная юбка в пыли, туфельки перепутаны. Девочка с деловым видом прошла к стойке, где лежал планшет, открыла почтовый сервис Gmail и нажала на значок микрофона. Он действительно походил на желудь, особенно для человека, не имеющего представления о микрофонах старого образца. Элли заговорила в микрофон.

— Милая Роуэн, в этом письме я хочу сказать, что мне очень жаль, с любовью, Элли, — сказала она, стараясь выговаривать слова как можно правильнее.

На экране, словно по мановению волшебной палочки, появились буквы.

Мила Овен в этом письме я хочу сказать…

— А потом нажимаешь на точечки, и они печатают письмо на принтере в папином кабинете.

— Понятно. — Не зная, плакать или смеяться, я ограничилась тем, что присела на корточки и обняла девочку. — Ты очень умная и написала чудесное письмо. Мне тоже жаль. Я не должна была кричать и обещаю тебе, что никуда не уйду.

Она повисла на мне и прижалась пухлой щечкой к моей шее, громко дыша в ухо.

— Элли, — нерешительно произнесла я, несмотря на опасения утратить тяжело завоеванное доверие, — можно у тебя кое-что спросить?

Она ничего не сказала, только остренький подбородочек уперся мне в ключицу, и я почувствовала едва заметный кивок.

— Элли, это ты положила голову куколки мне на колени?

— Нет! — Она отстранилась и яростно замотала пушистыми локонами.

В широко распахнутых глазах плескалось отчаяние, и я не понимала, лжет она или нет.

— Элли, ты говоришь правду? Я обещаю не сердиться, просто не понимаю, как она туда попала.

— Это не я! — топнула ножкой Элли.

— Хорошо, хорошо, успокойся, я тебе верю, — отступила я, боясь испытывать ее терпение.

Она помолчала и просунула свою маленькую ладошку мне в руку. Вопрос был слишком важным, чтобы останавливаться на полпути, и я осторожно продолжила:


— А ты… ты знаешь, кто это сделал, Элли?

— Другая девочка, — сказала она, отведя взгляд, и я поняла, что больше ничего не добьюсь.



— Мэдди, Элли, скорее!

Я стояла в коридоре с ключами в руках. Мэдди, уже в пальто и туфлях, слетела с лестницы.

— Умничка, сама надела туфельки!

Она проскочила мимо, не давшись мне в руки. Элли, вышедшая из нижнего туалета, была не столь проворной. Я схватила ее, рыча, как медведь, чмокнула в пухлый животик и поставила на пол. Она с веселым визгом вырвалась и побежала за сестрой к машине. Я резко обернулась, чтобы взять их школьные рюкзаки, — и чуть не сбила с ног миссис Маккензи, стоящую со сложенными на груди руками в арочном проходе на кухню.

— Черт! — вырвалось у меня, и я покраснела от досады, поняв, что вновь дала ей повод к неприязни. — Извините, миссис Маккензи, испугалась. Я не слышала, как вы вошли.

— Я зашла с черного хода, у меня туфли грязные, — сказала домработница более мягким, чем обычно, тоном, проводив взглядом девочек. — Вы… Не важно.

— Нет уж, говорите, — раздраженно потребовала я.

Миссис Маккензи поджала губы, и я приготовилась к худшему, однако на суровом лице женщины неожиданно появилась улыбка, сделавшая его на двадцать лет моложе.

— Просто хотела сказать, что вы хорошо управляетесь с девочками. А теперь поторопитесь, не то опоздаете.



По дороге из школы Петра, надежно пристегнутая к автокреслу у меня за спиной, тыкала пальчиком в окно и лепетала что-то на своем детском языке. А я почему-то вспомнила, как впервые ехала со станции с Джеком — закатное солнце, позолотившее верхушки холмов, едва слышное гудение «Теслы», ярко-зеленые луга с пасущимися овцами и коровами, живописные каменные мостики…

Сейчас моросил противный мелкий дождь, и серый унылый пейзаж мало напоминал лето. Даже коровы выглядели грустными — головы опущены, с кончиков рогов капает вода.

Распахнулись ворота, мы начали подниматься по извилистой дороге, ведущей к дому, и я вдруг мысленно вернулась в тот вечер, когда сидела рядом с Джеком, едва дыша от волнения и надежд.

За очередным поворотом показался приземистый серый фасад дома. Я вспомнила, какую бурю эмоций испытала, увидев его впервые — залитый теплым золотистым светом, манящий новыми возможностями.

Сегодня он выглядел совсем другим — безрадостным и зловещим, словно викторианская тюрьма. К тому же теперь я знала, что это своего рода обман: старинный фасад, выходящий на дорогу, — лишь часть общей картины, и если обойти вокруг, я увижу дом, располосованный надвое и склеенный вновь с помощью стекла и металла.

Черепица блестела под дождем. Чердачного окошка, которое закрыл Джек, не было видно — оно выходило на внутренний скат крыши, но я зябко поежилась от одной мысли о его существовании.

Не увидев возле дома ни машины Джин — должно быть, домработница уже уехала, — ни Джека, ни собак, я поняла, что после всего случившегося не смогу заставить себя войти в дом. «Дошло до того, — думала я, вытаскивая из кресла Петру, — что я бы обрадовалась прыгающим на голову собакам, только бы не остаться один на один с молчаливой подозрительностью этого дома, со стеклянными яйцевидными глазами, наблюдающими за мной из каждого угла».

Здесь, на улице, можно было чувствовать и говорить, не следя за каждым словом и выражением лица. Я могла быть собой, не боясь совершить оплошность.

— Идем гулять! — сообщила я Петре, доставая из багажника коляску. Усадила малышку и накрыла защитным чехлом от дождя.

— Я гуять! — закричала Петра, стуча руками по пластику.

— Нет, ты промокнешь и замерзнешь. Сиди там в тепле, — покачала головой я.

— Луза! — сказала Петра. — Пыгать гяза луза!

Лишь проследив за ее взглядом и увидев во дворе перед старой конюшней огромную лужу, я сообразила наконец, что она хочет прыгать по лужам.

— А, как Свинка Пеппа? — Малышка отчаянно закивала. — У тебя нет резиновых сапожек… Ладно, что-нибудь придумаем.

Я ускорила шаг, разогналась и вместе с коляской пробежала прямо через лужу. Брызги так и полетели в разные стороны. Петра завизжала от восторга.

— Исе! Исе луза!

Сбоку от дома красовалась другая лужа, и я послушно пробежала через нее, а затем и через третью. К тому времени как мы добрались до грядок с петрушкой, я задыхалась от смеха, промокла и замерзла, так что дом, набитый камерами и дурацкой техникой, манил по крайней мере сухостью и теплом. На улице ночные страхи казались не просто смешными, а даже глупыми.

— Луза! — заливалась смехом Петра, подпрыгивая в коляске.

Я с улыбкой покачала головой:

— Нет, дорогая, на сегодня хватит. Смотри, я вся мокрая.

Я подошла ближе и указала на свои промокшие джинсы. Малышка вновь засмеялась.

— Оэн мока!

Оэн. Петра впервые попыталась произнести мое имя, и у меня защемило сердце от любви и грусти — как много я не могла ей рассказать!

— Да, Роуэн мокрая, — сказала я, проглотив ком в горле, и невольно улыбнулась.

Разворачивая коляску по направлению к дому, я обнаружила, что мы дошли почти до ядовитого сада. Оглянувшись на него через плечо, я начала толкать коляску по мощеной дорожке и вдруг резко остановилась. Что-то не так. Чего-то не хватает. Я долго не могла понять, в чем дело, и наконец сообразила: веревка, которой я завязала калитку, пропала.