Поверхностное натяжение

Боевой клич пронесся по всему кораблю подобно раскату грома. В родном мире Лавона коловратки были практически истреблены, но каждый знал на память трудную историю долгой борьбы, которую вели с ними люди и их союзники.

Внезапно женщина увидела корабль и замерла, объятая отчаянием при виде нового чудовища. По инерции ее занесло и перевернуло, а она то не сводила глаз с корабля, то оборачивалась через плечо во тьму. Жужжание, доносившееся оттуда, становилось громче и громче.

– Не мешкай! – звал Лавон. – Сюда, сюда! Мы друзья! Мы поможем тебе!..

Три полупрозрачных раструба хищной плоти приподнялись над склоном, густая поросль ресничек на их венцах издавала жадный гул. Дикраны – забрались в свои гибкие кольчуги и уверены в собственной неуязвимости… Лавон старательно взвел самострел, поднял его к плечу и выстрелил. Стрела, пропев, вонзилась в воду, но быстро потеряла силу, и случайное течение отнесло ее гораздо ближе к женщине, чем к всееду, в которого целился Лавон.

Незадачливый стрелок прикусил губу, опустил оружие, снова взвел его. Он явно недооценил расстояние, придется повременить. Еще одна стрела рассекла воду, по-видимому, из бортового иллюминатора, тогда Лавон отдал приказ прекратить пальбу: «Пока, – добавил он, – не станут различимы их глазные пятна».

Появление коловраток вблизи заставило женщину решиться. Неподвижное деревянное чудовище, пусть невиданное, по крайней мере ничем ей не угрожало, а что такое три дикрана, следующие по пятам и пекущиеся лишь о том, чтобы вырвать друг у друга самый крупный кусок добычи, она знала слишком хорошо. Мгновение – и она устремилась к иллюминатору. Три всееда взревели от бешенства и алчности и бросились вдогонку.

Вероятно, она все же не сумела бы оторваться от них, если бы в последний момент притупленное зрение плывущего впереди дикрана не уловило контуров деревянного судна. Дикран затормозил, жужжа, два остальных кинулись в стороны, чтобы избежать столкновения. И Лавон, воспользовавшись замешательством, проткнул ближайшего всееда стрелой навылет. Уцелевшие тут же схватились не на жизнь, а на смерть за право пожрать своего сородича.

– Фан, возьми отряд и заколи обоих, покуда они поглощены дракой, – распорядился Лавон. – Похоже, что этот мир нуждается в небольшом переустройстве…

Женщина проскользнула в иллюминатор и распласталась у дальней стены, трясясь от страха. Лавон попытался подойти к ней, но она молниеносно выхватила откуда-то осколок хары, заостренный как игла. Одежды на ней не было никакой, и оставалось неясным, где же она прятала оружие, однако вид у нее был решительный и действовать кинжалом она, без сомнения, умела. Лавон отступил и сел на табурет возле пульта, дав ей время свыкнуться с рубкой, Шаром, другими пилотами, бесчувственным Пара – и с собой.

Наконец она выговорила:

– Вы… боги… пришедшие из-за неба?..

– Мы пришли из-за неба, это верно, – ответил Лавон. Но мы не боги. Мы люди, такие же, как и ты. Много ли вас здесь?

Женщина, хоть и дикарка, освоилась на удивление быстро. У Лавона возникло странное, немыслимое подозрение, что он уже когда-то встречался с ней – не то чтобы с ней именно, но с такой же высокой, обманчиво беспечной рыжеватой блондинкой, разумеется, то была женщина из другого мира, и все же…

Она засунула нож обратно в глубь своих светлых спутанных волос – ага, отметил Лавон не без смущения, вот трюк, про который не стоит забывать, – и покачала головой:

– Нас мало. Всееды повсюду. Скоро они прикончат последних из нас…

Ее фатализм был столь непоколебимым, что казалось – подобная судьба ее вовсе не заботит.

– И вы не пробовали объединиться против них? Не искали союзников?

– Союзников? – Она пожала плечами. – Все вокруг беззащитны против всеедов. У нас нет оружия, убивающего на расстоянии, как ваше. И даже оно уже не спасет нас. Нас слишком мало, всеедов слишком много.

Лавон выразительно покачал головой.

– У вас есть оружие. Единственно ценное оружие. И всегда было. Против этого оружия бессильны легионы всеедов. Мы покажем вам, как им пользоваться, и, может статься, у вас это получится еще лучше, чем у нас. Только попробуйте…

Женщина опять пожала плечами.

– Мы всегда мечтали о подобном оружии, но так и не нашли его. А вы не обманываете? Что это за оружие?

– Разум, конечно, – ответил Лавон. – Не один отдельно взятый ум, а коллективный разум. Много умов вместе. Умы во взаимодействии.

– Лавон говорит правду, – вдруг донесся голос с палубы.

Пара чуть-чуть шевельнулся. Женщина уставилась на него широко раскрытыми глазами. Тот факт, что Пара заговорил человеческим языком, произвел на нее впечатление куда больше, чем корабль со всем экипажем.

– Всеедов можно победить, – продолжал слабенький, слегка картавый голос. – Наши сородичи в этом мире помогут вам, как мы помогли людям там, откуда прибыл наш корабль. Мы выступали против путешествия в пространство, мы отобрали у людей важные записи, но люди совершили это путешествие и без записей. Больше мы никогда не станем возражать людям. Мы уже побеседовали со своими близкими в этом мире и сообщили им главное: что бы ни задумали люди, они добьются своего независимо от нашей воли. Шар, твои металлические записи здесь. Они спрятаны в самом корабле. Мои братья покажут тебе где. Данный организм умирает. Он умирает во всеоружии знаний, как и подобает разумному существу. Этому тоже научили нас люди. Нет ничего… неподвластного знаниям. С их помощью… люди пересекли… пересекли пространство…

Голос угас. Поблескивающая туфелька внешне не изменилась, однако что-то внутри нее потухло безвозвратно. Лавон посмотрел на женщину, их взгляды встретились. Он ощутил непривычную, необъяснимую теплоту.

– Мы пересекли пространство, – тихо повторил он.

Шар произнес шепотом, слова пришли к Лавону будто издалека:

– Неужели правда?

Лавон все глядел на женщину. Шару он не ответил. Вопрос мудреца, казалось, утратил всякий смысл.





Водораздел




Недовольство экипажа корабля «Несокрушимый», воспринимаемое капитаном Горбелом как подстрекательство к мятежу, достигло того уровня, когда его уже невозможно было не принимать во внимание, а до цели оставалось еще пятьдесят световых лет.

«Рано или поздно, – думал Горбел, – рано или поздно это тупое тюленеобразное создание обратит внимание на всеобщий ропот».


Капитан Горбел не был уверен, обрадует ли его то, что приспособленный человек все поймет, или же напротив – опечалит. В каком-то смысле такое понимание значительно упростит ситуацию. Но это, конечно, окажется весьма неприятным моментом не только для Хоккуа и остальной команды пантропии, но и для самого Горбела. Может, лучше подавлять недовольство, пока Хоккуа и другие альтаирцы не будут высажены на этой планете… как там ее? Ах да, на Земле.

Но экипаж наверняка не позволил бы Горбелу и дальше тянуть волынку.

Что касается Хоккуа, то, похоже, в его мозгу начисто отсутствовал участок, отвечающий за внимательность. Ему было настолько же неудобно в этих подводных, скрытых течениях эмоционального состояния экипажа, насколько некомфортно в тонком и холодном воздухе, который ригелийский экипаж поддерживал внутри своего боевого корабля. Укутанный шубой из теплого подкожного жира, он день-деньской просиживал на командном пункте, расположенном в передней части корабля, и смотрел своими влажными, коричневыми, жизнерадостными глазами на то, как постепенно звезда под названием Солнце увеличивается в размерах в черной мгле прямо по курсу.

И еще он постоянно болтал. О боги звезд, что за балабол! Капитан Горбел уже знал о древней, неимоверно древней истории программы засева, больше, чем он когда-либо хотел знать, но впереди его ожидало множество нудных лекций. А ведь программа засева была отнюдь не единственной темой, которую предпочитал обсуждать Хоккуа. Делегат Совета по колонизации получил так называемое вертикальное образование, набираясь знаний по большому количеству дисциплин, тогда как обучение Горбела велось совершенно горизонтальным способом, охватывая все аспекты космических перелетов, исключая изучение каких-либо других предметов.

Похоже, Хоккуа поставил себе цель расширить горизонты познания капитана, невзирая на его неудовольствие по этому поводу.

– Возьмем сельское хозяйство, – продолжал свой треп Хоккуа. – Планета, которую нам предстоит засеять, представляет собой превосходный аргумент в пользу долгосрочной аграрной политики. Когда-то там росли джунгли; почва была весьма плодородной. Но люди начали заниматься сельским хозяйством, применяли огневое подсечное земледелие, что, в конце концов, их и погубило.

– Каким образом? – вопрос прозвучал на автомате, промолчи Горбел, Хоккуа все равно бы продолжил свою лекцию; но не стоило быть невежливым перед Советом по колонизации, даже имея дело с отдельным его представителем.

– Если мы углубимся в предысторию, за пятьдесят тысяч лет до официальной нулевой даты, то увидим, что они очищали землю для своих сельскохозяйственных работ, полностью выжигая растительность. Затем они сажали желаемую культуру, собирали урожай и снова позволяли вырасти джунглям. После чего вновь сжигали джунгли и весь цикл повторялся заново. Такой способ ведения хозяйства привел к истреблению огромного количества диких животных, популяции которых впоследствии так и не восстановились на Земле. Более того, этот метод оказался губительным для верхнего плодородного слоя почвы.

Но разве они чему-то научились? Конечно же нет. Даже когда они стали совершать космические перелеты, этот способ ведения сельского хозяйства по-прежнему превалировал практически во всех остальных джунглях, хотя к тому времени повсюду уже торчали голые скалы, – Хоккуа вздохнул. – А сейчас, конечно же, джунгли исчезли без следа. Нет и морей. Ничего нет, только пустыня, голые скалы, ужасный холод и тонкий, практически лишенный кислорода воздух. Вернее, так люди воспринимали бы эту планету, если бы оказались на ней. Конечно, описанный способ ведения сельского хозяйства не является единственной роковой причиной, однако он внес значительный вклад в общую картину.

Горбел бросил быстрый взгляд на согнутую спину лейтенанта Авердора, своего адьютанта и штурмана. Авердор каким-то образом умудрялся сохранять тишину, ни слова не говоря ни Хоккуа, ни другим пантропистам с самого начала их полета. Конечно, ему не нужно было думать о поддержании дипломатических отношений, это был крест Горбела, однако постоянное уклонение лейтенанта от обычного общения с людьми-тюленями уже наложило отпечаток усталости и озлобленности на его лицо.

Рано или поздно Авердор сорвется. Ему некого будет винить за это, кроме самого себя, но пострадают из-за его бездумной стратегии все.

Включая Горбела, который потеряет первоклассного штурмана и адьютанта.

Однако заставить Авердора обменяться хотя бы парой фраз с приспособленными людьми было совершенно не во власти Горбела. Он мог лишь внести предложение, чтобы Авердор заставлял себя время от времени произносить что-нибудь вежливое во благо всего экипажа. Единственным ответом на это был один из самых твердокаменных взглядов, который Горбел когда-либо видел. И это – Авердор, с которым они ходили в невообразимо дальние походы более тридцати галактических лет!

И самым скверным было то, что Горбел, чисто по-человечески, был полностью на стороне Авердора.

– Через определенное количество лет условия меняются на любой планете, – торжественно бубнил Хоккуа, помахивая своей рукой-плавником, словно в попытке охватить все источники света за пределами командного пункта. Он то и дело возвращался к своей основной страсти – программе засева. – Логично предположить, что человек должен меняться вместе с ними, а если же нет, ему придется искать себе новое пристанище. Предположим, что он примется колонизировать только планеты, подобные Земле. Но даже эти планеты не остаются таковыми вечно, во всяком случае, не в биологическом смысле.

– Зачем нам вообще было ограничивать себя планетами, похожими на Землю? – спросил Горбел. – Я, конечно, многого не знаю об этом месте, однако известные нам климатические характеристики вовсе не свидетельствуют о том, что это оптимальный для человечества мир.

– Это несомненно, – сказал Хоккуа, хотя, как обычно, Горбел не мог и предположить, с какой частью его реплики Хоккуа действительно согласился. – Нет никакой ценности для выживания, если привязать расу исключительно к одним лишь характеристикам. Единственное, что имеет смысл, – это развиваться вместе со вселенной, чтобы не зависеть от таких вещей, как старение миров или взрыва их звезд. И посмотрите на результаты! Человечество существует сейчас в таком множестве форм, что униженные и оскорбленные всегда смогут найти для себя уютное убежище. Это огромное достижение – по сравнению с ним древние споры о верховенстве формы уже ничего не значат.

– Почему же? – спросил Горбел, тогда как его второе «я» говорило: «Ага! Он, наконец, почувствовал враждебность. Приспособленный человек бывшим не бывает, поэтому он всегда бьется за равные права с людьми, имеющими изначальную человеческую форму. Но это тебе не поможет, слюнявый тюлень-бюрократ. Ты можешь спорить всю свою оставшуюся жизнь, но твои вибриссы всегда будут подрагивать, когда ты говоришь.

И очевидно, что ты просто не в состоянии заставить себя заткнуться».

– Вам, как военному, в первую очередь должны быть очевидны военные преимущества, – искренне добавил Хоккуа. – С помощью пантропии человечество покорило тысячи миров, которые в противном случае оставались бы совершенно недоступными. Это значительно повысило наши шансы стать властителями галактики, занять ее целиком, не отбирая при этом планеты у других существ. Оккупация без незаконного овладения собственностью и уж точно без кровопролития. Однако если какая-либо раса, отличная от людей, взрастит в себе имперские амбиции и попытается аннексировать наши планеты, она окажется в подавляющем меньшинстве.

– Это правда, – сказал капитан Горбел, заинтересовавшийся разговором, несмотря на свою предвзятость. – Наверное, хорошо, что мы так оперативно сработали в самом начале заселения галактики. Прежде чем кто-либо другой додумался до этого метода, я это имею в виду. Но почему именно мы? Казалось бы, первыми существами, которые смогли бы изобрести пантропию, должны быть те, у которых она уже существовала в той или иной форме, если вы понимаете, о чем я.

– Не совсем, капитан. Прошу, приведите пример…

– Как-то раз мы проводили разведку в системе, где существа занимали две разные планеты попеременно, перемещаясь туда-сюда, – сказал Горбел. – Их жизненный цикл состоял из трех различных форм. В своей первой форме они зимовали на внешней планете. Затем они меняли форму на ту, что позволяла им пересекать космическое пространство в чем мать родила, безо всяких кораблей, после чего весь остаток года они проводили на внутренней планете, уже в третьей форме. Затем снова принимали вторую форму и перемещались на более холодную планету.

Довольно трудно это описать. Но суть в том, что они не сами придумали себе такую жизнь, все было вполне естественно. Так уж для них расстаралась эволюция, – он бросил взгляд на Авердора. – Во время периода роевого перелета навигация в тех местах была довольно-таки сложным делом.

Авердор не клюнул на приманку.

– Понимаю. Я с вами совершенно согласен, – сказал Хоккуа, кивнув с комически-задумчивым видом, – однако позвольте заметить вот что, капитан. Если они что-то умеют, это еще не означает, что в них возникнет желание довести это умение до совершенства. О, я тоже видел существ, похожих на описанных вами. Существ, которые отличаются полиморфизмом, сменой пола у всего поколения, насекомоподобными метаморфозами и так далее. Есть планета под названием Лития, около сорока световых лет отсюда. Доминирующие существа на ней проходят эволюционную рекапитуляцию после рождения, а не до него, как люди. Но почему они должны считать изменение своих форм чем-то особенным, к чему необходимо стремиться? В конце концов, это стандартная рутина их жизни.

На командном пункте зазвенел звонок. Хоккуа тут же встал. Его движения были точными и почти изящными, несмотря на бочкообразную форму.

– Засим завершается день, – бодро сказал он. – Капитан, благодарю за вашу обходительность.

И ушел, переваливаясь из стороны в сторону. Однако, что не подлежало сомнению, завтра он опять будет здесь.

И послезавтра.

И на следующий день, если только экипаж не вымажет дегтем и не обваляет в перьях этих надоевших всем тюленей.

«Если бы только эти проклятые приспособленцы, – рассеянно думал Горбел, – не так нагло пользовались своими привилегиями!»

В качестве делегата Совета по колонизации Хоккуа был немаловажным лицом, поэтому ему нельзя было запретить приходить на командный пункт, за исключением тех случаев, когда вводилось военное положение. Но разве ему не было ясно, что не стоит пользоваться этой привилегией изо дня в день, тем более что экипаж корабля состоит из людей базовой формы, большинство из которых попросту не могли заходить на командный пункт без прямого приказа?

А остальные пантрописты были ничуть не лучше. Пассажиры, технически имевшие статус человеческих существ, могли беспрепятственно разгуливать по всем помещениям корабля, доступным экипажу. Так они и поступали: постоянно и бесцеремонно, как будто находились среди равных себе. Чисто юридически они, конечно, были людьми, но разве к этому времени уже не стало очевидным, что экипаж испытывает к ним… по меньшей мере то, что называется предрассудками. И что у обычных звездолетчиков проявление предрассудков к их виду, как и к любым приспособленным людям, не так уж далеко ушло от нетерпимости?

Раздалось тихое жужжание, и Авердор повернулся в своем кресле, прямо взглянув в лицо капитану. Как у большинства ригелиан, черты худого лица лейтенанта были резкими, как у религиозного фанатика, а звездный свет на командном пункте ничуть их не смягчал. Но капитану Горбелу, который знал это лицо до последней морщинки, оно казалось сейчас особенно отталкивающим.

– Итак? – сказал он.

– Я думал, что тебе уже должен был надоесть до чертиков этот безостановочно балаболящий придурок, – сказал Авердор. – Что-то нужно сделать, капитан, прежде чем экипаж настолько выйдет из себя, что нам придется бросить их всех в карцер.

– Я терпеть не могу всезнаек, так же, как и ты, – угрюмо сказал Горбел, – особенно когда они мелют чепуху. Половина того, что он наговорил о космических перелетах – стопроцентная чушь. Но этот человек – делегат Совета. У него есть право находиться здесь по собственному желанию.