Поверхностное натяжение

Салазки отлетели в сторону, быстро уменьшаясь в ярком свете звезд. Давление на спину прекратилось, и все еще работающий реактивный ускоритель умчался далеко вперед.

Суини на мгновение замутило от жара выхлопов, но ускоритель быстро исчез. Он ударится о поверхность планеты с такой силой, что не оставит по себе ничего, кроме воронки.

Здесь же, в холодном космосе, оставался только Суини, падающий на Ганимед головой вниз.

Практически с самого начала, с того самого дня в безнадежно ускользающем из его памяти детстве, когда он впервые понял, что подземный купол на Луне – это и есть вся его вселенная, где не будет никого, кроме него одного, Суини хотел стать человеком. Жаждал этого с непонятной обезличенной болью, которая быстро выродилась в горечь, повлияв на его поведение и отношение к собственной уникальной повседневной жизни, и проявляла себя в снах, прерываемых приступами осознания своего всепоглощающего одиночества, которые с его взрослением становились все менее частыми, но все более сильными. Ночь за ночью он просыпался в ознобе, не в силах издать ни единого звука, словно подавленный шоком, наступившим после тяжелой травмы.

Занимавшийся им кадровый персонал – психологи, психиатры и аналитики – делал все, что мог, но этого было недостаточно. Во всей жизни Суини не произошло ничего такого, что можно было эффективно использовать в системе психотерапевтического лечения, разработанной, чтобы помогать людям. К тому же кадровый состав не мог договориться между собой об основной цели такой терапии: нужно ли помогать Суини справиться с тем, что фактически он не является человеком, или же следует подпитать тлеющую искру надежды, которую обычные, не связанные с медициной люди на Луне, постоянно раздували в Суини, преподнося как единственную цель его жизни.

Действительность же была проста и безжалостна: Суини – приспособленный человек. В данном случае он был адаптирован к пронизывающему холоду, малой силе тяжести и тонкому подобию атмосферы – всему тому, что преобладало на Ганимеде. Кровь, что текла в его венах, и каждая клетка его организма на девять десятых состояли из жидкого аммиака; кости – из льда IV; а его дыхание представляло собой комплексный водородно-метановый цикл, основанный не на катализе с участием железосодержащего пигмента, а на блокировке и разблокировке двойной связи серы; кроме того, он мог неделями питаться исключительно каменной пылью, если бы возникла в этом потребность.

И он всегда был таким. Эти изменения появились еще до зачатия: к зародышевым клеткам, которые позже соединились и стали им, применили целый ряд методик: выборочное митотическое отравление, точечное рентгеновское облучение, тектогеническая микрохирургия, конкурентное метаболическое ингибирование и еще, возможно, не менее пятидесяти других наименований различных процедур, о которых он никогда не слышал и которые в совокупности своей окрестили «пантропией». В свободном переводе слово это означало «изменение всего», и термин быстро прижился.

Так как пантрописты заведомо изменили химические и физиологические свойства организма Суини, им пришлось менять также его образование, его «мир», мысли и даже предков. «Нельзя взять и создать приспособленного человека взмахом волшебной палочки», – так с гордостью объяснял доктор Алфвен молодому Суини по внутренней связи. Даже первичные половые клетки появлялись как результат деятельности сотен предыдущих поколений, прежде чем стали зиготой, они размножались, вели себя как одноклеточные животные, каждая из них все больше и больше обретала формы цианида, льда и всего того, из чего только были сделаны такие милые мальчики, как Суини. Психиатры убрали доктора Алфвена в конце первой же недели после регулярной оценки записей того, что говорилось Суини, и его реакций на это, но больше их ничего не смущало. Суини никогда не слышал детских стишков, у него не было никакой родовой травмы и уж точно его не мучил Эдипов комплекс. Ребенок, предоставленный исключительно собственному мнению, не знакомый ни с аксиомами, ни с поведенческими мотивациями.

Он, конечно же, отметил тот факт, что Алфвен не пришел на встречу, но это было обычным явлением. Ученые недолго задерживались в огромной герметично защищенной пещере. Их всегда сопровождали вежливые представители частной полиции в красивых униформах – полиция Порта Большой Земли. Даже среди психиатров наблюдалось удивительное непонимание друг друга, яростная напряженность, которая иногда выливалась в громогласные словесные баталии. Суини понятия не имел, о чем они там кричат, так как звуки внешнего мира немедленно отключались, едва начинались споры. Но он замечал, что некоторые из участников больше не возвращались к нему.

– Где доктор Эмори? Разве сегодня не его смена?

– Его срок службы закончился.

– Но мне нужно с ним поговорить. Он обещал принести мне книгу. Разве он не придет ко мне в гости?

– Не думаю, Суини. Он ушел на пенсию. Не переживай, у него все будет хорошо. Я принесу тебе книгу.

После третьего подобного случая Суини разрешили впервые выйти на поверхность Луны. Конечно же, в сопровождении охранников – пяти мужчин в космических скафандрах, но Суини это ничуть не беспокоило. Незнакомое до сего дня чувство свободы настолько овладело им, что собственный скафандр, лишь жалкое подобие того, что носили полицейские Порта, казался практически невесомым. Это было первое предвкушение воли, которую ему даруют, как он мог судить по многим несомненным намекам, после завершения им этого задания. Они даже дали ему посмотреть на Землю, где жили люди.

Что касается самого задания, то он знал только то, что было нужно, но знал назубок. Эти сведения вдалбливали ему в голову в течение всей его холодной и одинокой юности, а в конце всегда звучало одно и то же:

«Мы должны вернуть этих людей назад».

Эти шесть слов стали целью жизни Суини и его единственной надеждой. Приспособленные люди должны быть схвачены и возвращены на Землю, вернее, в купол на Луне, единственное место, кроме Ганимеда, где им не грозила смерть. И если их невозможно было вернуть – ему следовало рассматривать такой вариант только как маловероятную, но оптимальную возможность, – он должен был вернуться, по меньшей мере, с доктором Джейкобом Руллманом. Только Руллман знал главный секрет преображения приспособленного человека в обычное земное состояние.

Как понял Суини, Руллман и его соратники были преступниками. Однако Суини никогда не пытался найти ответ на вопрос, насколько тяжким было их преступление, ну разумеется, с такими-то схематичными знаниями. Тем не менее с самого начала было понятно, что колонию на Ганимеде основали без разрешения Земли с применением тех методов, которые не были утверждены Землей (кроме особых случаев, таких как Суини), и что Земля хотела положить конец этой вольнице. Не силой, потому что Земля желала знать то, что знал Руллман, но с помощью искусной уловки, которой и стал Суини.

Мы должны вернуть этих людей. После чего, насколько Суини мог судить по зыбким намекам, так как ему ничего никогда не обещали напрямую, Суини получил бы шанс стать человеком и познать свободу, гораздо большую, чем то, что он ощутил во время своего краткого похода по безвоздушной поверхности Луны в сопровождении пяти охранников.

Как правило, подобный намек и влек за собой эти беззвучные ссоры между персоналом. Любой человек с обычными умственными способностями непременно начал бы подозревать, что эти намеки совершенно не были основаны на реальных ожиданиях, а обучение Суини уже давно сделало его подозрительным, но в долгосрочном плане ему было все равно. Намеки давали ему кое-какую надежду, так он их и принимал: с надеждой, но без конкретных ожиданий. Кроме того, по некоторым начальным словам этих ссор, которые он успевал услышать, прежде чем отключалась громкая связь, Суини мог предполагать, что здесь крылось что-то поважнее, нежели чем простое несогласие о возможной обратимости приспособленных людей. К примеру, именно Эмори как-то сказал, и в голосе его прозвучали нотки внезапно прорвавшегося раздражения:

«Но предположим, что Руллман был прав…»

Щелк.

Прав в чем? Может ли преступник вообще быть «правым»? Суини этого не знал. Потом был еще техник, сказавший: «Основная трудность с терраформированием – это его стоимость». И что это могло означать? Уже через минуту техника выставили из камеры наблюдения по какому-то срочному поручению. И такое происходило множество раз, но как Суини ни старался, он не мог соединить эти фрагменты воедино, вывести какую-то более-менее ясную логическую последовательность. Он тогда решил, что все эти люди не думали о том, каковы его шансы стать человеком, а потом и вовсе позабыл свои сомнения в бескрайней пустыне своей житейской невежественности.

В конечном итоге реальным остался только приказ. Приказ и ночные кошмары. Мы должны вернуть этих людей. Именно эти слова и стали причиной того, почему Суини, словно спящий человек, последняя попытка проснуться которого потерпела полное фиаско, падал головой вниз на Ганимед.

Приспособленные люди встретили Суини на полпути, когда он пробирался через большую седловину, которая была единственным путем к их колонии на обрывистом краю плато «эйч» Хоува. Он не узнал их, они не были похожи ни на одного человека с тех фотографий, которые он должен был запомнить, однако с готовностью выслушали его рассказ. И ему даже не нужно было притворяться смертельно уставшим – сила тяжести на Ганимеде была в самый раз, но за его спиной лежал долгий путь по плато и еще более долгий подъем.

Тем не менее он с удивлением осознал, что наслаждался каждым сделанным шагом. Впервые в своей жизни он шел без охраны: ни люди, ни механизмы не сопровождали его. В этом мире он чувствовал себя как дома; тут не было стен, он действительно чувствовал себя предоставленным лишь себе самому. Воздух был насыщен и свеж; ветра дули куда хотели, температура в седловине была значительно ниже, чем допускалось в куполе на Луне, а небо с небольшим оттенком индиго простиралось во все стороны, и на нем то там, то сям перемигивались звезды.

Ему следовало соблюдать осторожность. Слишком рано считать Ганимед своим домом. Его предупреждали об этом, но Суини, так или иначе, не смог понять, что настоящая опасность предстанет не только в реальной, но и соблазнительной ипостаси.

Мужчины оперативно проводили его до самой колонии. Эти совершенные для него незнакомцы, казалось, не испытывали к Суини ни грана любопытства. Руллман же оказался другим. Шок и недоверие на лице ученого – вот, что увидел Суини, когда его ввели в кабинет с высоким потолком и голыми каменными стенами, – были настолько полными и искренними, что впору было испугаться. Он сказал, вставая:

– Это что еще такое?

– Мы нашли его карабкавшимся в седловине. Думали, что он потерялся, но он говорит, что прилетел сюда вместе с предками.

– Невозможно, – сказал Руллман. – Что за чушь!

Затем он замолк, оглядывая пришельца с ног до головы. Выражение его шокированной физиономии несколько смягчилось.

Это длительное изучение также позволило Суини рассмотреть ученого. Руллман выглядел старше, чем на фотографиях, но это было естественно; скорее возраст взял свое не так сильно, как ожидал Суини. Ученый был худым, чуть лысоватым, с покатыми плечами, однако рыхлая подушка плоти вокруг его талии, отчетливо прослеживающаяся на всех фотографиях, теперь полностью исчезла. Очевидно, что жизнь на Ганимеде закалила его. Однако фотографии совершенно не подготовили Суини к взгляду этого человека: его глаза беспокойно двигались под большими, нахмуренными, как у совы, бровями.

– Было бы лучше сразу рассказать, кто вы такой, – наконец сказал Руллман. – И как сюда попали. Вы не один из нас, это очевидно.

– Меня зовут Дональд Леверо Суини, – сказал Суини. – Может, я и не один из вас, но моя мама была уверена в обратном. Я прилетел сюда на ее корабле. Она сказала, что вы примете меня.

Руллман покачал головой.

– И это тоже невозможно. Извиняюсь, мистер Суини, но вы даже представить себе не можете, насколько ваше появление стало… громом среди ясного неба. Должно быть, вы сын Ширли Леверо, но как вы сюда попали? Как вы смогли выжить в течение всех этих лет? Кто помогал вам жить, кто ухаживал за вами с тех пор, как мы оставили Луну? И самое главное: как вы умудрились обвести вокруг пальца копов Порта? Мы знали, что Порт Земля обнаружил нашу лабораторию на Луне еще до того, как мы ее покинули. С трудом верится, что вы вообще существуете.


Тем не менее выражение непробиваемого скептицизма на лице ученого становилось все мягче и мягче. Суини понял, что тот уже начал верить в рассказываемую пришельцем историю. Как ни крути, Суини стоял перед ним, дышал воздухом Ганимеда, сила тяжести спутника не была для него обременительна, на его холодной коже поблескивала пыль Ганимеда, – с этими фактами невозможно было спорить.

– Копы Порта конечно же нашли большой купол, – сказал Суини, – но так и не обнаружили малый – ваше пилотное производство. Папа проделал туннель между двумя куполами направленными взрывами еще до того, как они прилетели, но его завалило оползнем. Конечно, я тогда был еще крохотной клеткой в пробирке.

– Понятно, – задумчиво сказал Руллман. – Мы зарегистрировали взрыв на приборах нашего корабля, когда готовились к взлету, но подумали, что это бомбардировщики Порта уничтожили все, хотя это и было довольно неожиданно. Значит, они не уничтожили и большую лабораторию?

– Нет, – сказал Суини. И Руллман не мог бы в этом усомниться; радиопереговоры между Землей и Луной должны были перехватываться на Ганимеде хотя бы время от времени. – Кое-какие линии внутренней связи все еще остались между куполами; и мама долгими часами сидела и слушала, что там происходит. Как и я, когда стал достаточно взрослым, чтобы понимать, о чем говорят копы. Именно так мы узнали, что колония на Ганимеде также не была уничтожена.

– Но откуда вы брали электроэнергию?

– Большую часть – из реактора, работающего на стронции -90. Все было тщательно заэкранировано, поэтому копы не могли определить какие-либо поля рассеяния. Но когда реактор, в конце концов, потух, нам пришлось подключиться к основной линии Порта. Сначала брали осторожно, по чуть-чуть, но затем утечка все росла и росла, – он пожал плечами. – Рано или поздно они должны были ее обнаружить, что и случилось.

Руллман погрузился в молчание, и Суини понял, что тот начал выполнять в уме все необходимые вычисления, сравнивая 20-летний период полураспада стронция‐ 90 с хронологией событий в жизни Суини и приспособленных людей. Все, естественно, должно сходиться. Инструктаж копов Порта был достаточно подробным, учитывавшим мельчайшие детали.

– Удивительно подвергать пересмотру все эти события после стольких лет, – сказал Руллман. – Со всем уважением, мистер Суини, очень трудно поверить, что Ширли Леверо смогла вынести все эти тяготы в одиночку, если не считать ребенка, к которому она не могла даже прикоснуться, ребенка, за которым чисто технически так же трудно ухаживать, как за атомным реактором. Я помню ее болезненной унылой девушкой, апатично следовавшей за нами только потому, что Роберт участвовал в проекте.

Он нахмурился, предавшись воспоминаниям. – Она говорила, что это его работа. Но никогда не видела в этом нечто большее.

– Я был ее работой, – ровно сказал Суини. Копы Порта пытались научить его подпускать в свой голос нотку горечи при упоминании о матери, однако он так и не смог воспроизвести те эмоции, имитацию которых они хотели бы увидеть. Вскоре же он понял, что если чеканить слоги практически не интонируя свою речь, то копы начинали удовлетворенно кивать. – Вы недооценили ее, доктор Руллман. Или же она изменилась после того, как убили папу. Она одна стоила десятерых. И, в конце концов, ей пришлось за это заплатить. Той единственной монетой, которую только и могли потребовать копы Порта.

– Примите мои соболезнования, – мягко сказал Руллман, – но хотя бы вы успели спастись. Я уверен, что именно этого она и хотела. Откуда взялся тот корабль, о котором вы говорили?

– Так ведь он всегда у нас был. Думаю, он принадлежал папе. Он стоял в естественной расщелине рядом с нашим куполом. Когда копы вломились в камеру наблюдения, я побежал в другую половину купола, пока они разбирались с матерью, и едва-едва успел… Но я никак не смог помочь…

– Конечно-конечно, – сказал Руллман тихим и низким голосом. – Вы не смогли бы продержаться и секунды в их воздухе. Вы все сделали правильно. Продолжайте.

– Я сел в корабль и взлетел. У меня не было времени, чтобы захватить с собой что-либо. Они следовали за мной практически до самого конца, но не стреляли. Думаю, что там наверху, на орбите, все еще находится один из них.

– Мы поищем его, но ничего не сможем сделать, кроме как следить за ним. Я так понимаю, что вы прыгнули с парашютом.

– Да. В противном случае у меня не было бы никаких шансов. Похоже, они хотели вернуть меня любой ценой. Думаю, что корабль уже в их руках, как, впрочем, и координаты колонии.

– Ну, у них были эти координаты с момента нашего первого приземления, – сказал Руллман. – Вам очень повезло, мистер Суини, и вы, несомненно, мужественный человек. Вы вернули мне чувство сиюминутной важности, которого у меня не было уже давным-давно, с момента нашего первого спасения. Но есть еще одна проблема.

– Что за проблема? Если я могу хоть чем-то помочь…

– Надо пройти одну проверку, – сказал Руллман. – Ваша история, как ни посмотри, кажется вполне обоснованной, и я действительно не понимаю, как бы вы выжили, если бы не были одним из нас. Но мы должны быть уверены на все сто.

– Конечно, – сказал Суини. – Давайте начнем.

Руллман кивнул и показал рукой на выход из кабинета под низким каменным сводом. Коридор, по которому они двигались, походил на все те коридоры, что он видел на Луне, но сейчас он не обращал на это внимания. Естественная сила тяжести и циркулирующий атмосферный воздух скорее успокаивали, нежели отвлекали его. Суини больше переживал о проверке, так как хорошо понимал, что не способен повлиять на результаты. Тут лишь два варианта: или эксперты правоохранительных органов Порта достаточно серьезно поработали с ним, и он пройдет любую проверку, или у него не будет никаких шансов стать нормальным человеком.

Руллман снова кивнул, чтобы Суини прошел через другую дверь в длинное помещение с низким потолком, где стояли с полдюжины лабораторных столов и множество всяких-разных склянок. Воздух здесь находился в движении; как и на Луне, в этом помещении работали вентиляторы. Кто-то вышел из-за возвышающегося изогнутого фракционного аппарата, в котором быстро мелькали тысячи пузырьков. Суини увидел невысокую девушку с блестящими волосами, белоснежными оголенными руками, темными глазами и аккуратными маленькими ступнями, одетую в типичную для технических работников белую куртку и юбку сливового цвета.

– Здравствуйте, доктор Руллман, чем я могу вам помочь?

– Мика, оставь на некоторое время этот перколятор. Мне нужно выполнить типизацию личности; среди нас появился новый человек. Сделаешь?

– Конечно, вот только уберу сыворотку.

Она отошла к другому столу и начала извлекать ампулы и встряхивать их перед экранированной лампой. Суини наблюдал за ней. Он и раньше видел женщин – технических работников, но не таких стройных, не таких раскрепощенных и не таких… близких, как эта. Закружилась голова, и Суини понадеялся, что ему не придется в ближайшее время опять что-то рассказывать. Его ладони вспотели, во внутреннем ухе отчетливо билась кровь, и подумалось даже, что сейчас, скорее всего, он расплачется.

Ему пришлось с головой окунуться в не испытанную еще, так бездарно задержавшуюся юность, и она понравилась ему ничуть не больше, чем кому-либо еще на свете.

Однако его обостренная до предела настороженность не исчезла полностью. Он не преминул вспомнить, что девушка была удивлена не больше, чем двое молодых людей, нашедших его в седловине. Почему? Конечно, доктор Руллман был не единственный приспособленный человек, который знал всех и каждого в колонии, а значит, не единственный, кто пришел бы в оцепенение при виде незнакомого лица. К этому времени поселенцы на Ганимеде должны были знать самые крохотные морщины на лицах друг друга, должны были запомнить каждый жест, манеру поведения, ямочки на щеках, оттенки кожи, сильные и слабые стороны друг у друга, чтобы выделять себя на фоне всего остального враждебного и огромного человечества.

Девушка взяла Суини за руку, и тут же вся последовательность его размышлений полетела в тартарары. Внезапно он ощутил резкий укол в средний палец правой руки, и Мика начала выдавливать капли крови на небольшие пятна синеватого раствора, которые были нанесены по три на большое количество тонких лабораторных стекол. Предметные стекла микроскопа, Суини видел их раньше. Что касается крови, то девушка могла выкачать ее из него сколь угодно много – он ничуть не противился.

Однако он упрямо заставил себя вернуться к заинтересовавшему его вопросу. Почему молодые люди и Мика не были удивлены, увидев Суини? Может, все дело в возрастной группе? Первые колонисты Ганимеда должны были знать друг друга и своих детей в лицо, тогда как молодежь, для которой все на свете было внове, не видели ничего странного в появлении незнакомца.

Дети… Значит, колонисты были способны к деторождению. Но там, на Луне, на это не было ни малейших намеков. Конечно, лично для Суини это ничего не означало. Совершенно ничего.

– Почему вы дрожите? – обеспокоенно спросила девушка. – Это всего лишь небольшой укол. Вам лучше присесть.

– Конечно, – тут же сказал Руллман. – Вам многое пришлось пережить, мистер Суини, простите, что я столь необдуманно заставил вас пройти эту процедуру. Прошу, потерпите еще минуту.

Суини благодарно присел и постарался ни о чем не думать. И девушка, и Руллман также присели за стол, изучая в микроскопы небольшие капли растворенных проб крови, что Мика взяла у Суини.

– Тип О, резус отрицательный, – сказала девушка. Руллман записывал. – Мультистероидный анализ, P-отрицательный, система cdE/cde, группа крови Лютерана а-отрицательная, по системе групп крови «Келл» – отрицательная, «Льюис» – а-минус b-плюс.

– Хмм, – неопределенно сказал Руллман. – Кроме того, рецептор Даффи а-отрицательный, антитела Jk-a, U-положительный, j-положительный, иммунитет к Брэдбери, тромбоциты четверка, не серповидные. Довольно чистая проба. Это что-то говорит тебе, Мика?

– Скорее всего, – сказала она, бросив на Суини ничего не выражающий взгляд. – Значит, вы хотите, чтобы я сопоставила наши анализы?

Руллман кивнул. Девушка подошла к Суини, и упругий скальпель резко вошел в подушечку другого его пальца. После того как она вернулась к лабораторному столу, Суини опять услышал некие звуки и увидел, как она трет собственный левый средний палец о предметное стекло. Затем тишина.