Поверь. Я люблю тебя

Некоторые дети воспитаны так, что они должны быть обязаны за полученное воспитание! Это печально и так несправедливо. Любой ребенок спонтанно развивает бесконечную любовь и страстную благодарность к своим родителям, даже в случае их дурного обхождения. «Ты должен быть мне благодарен за все, что я для тебя сделал!» А что, разве это по принуждению или было так неприятно? Таким требованием благодарности родители лишь подчеркивают, как мало любят своего ребенка. Любящий родитель возмещает все хлопоты с помощью радостей, переживаемых вместе с ребенком изо дня в день. И если он лишен таких радостей, удовольствий, такой любви, – виноват в этом не ребенок.

Долг благодарности наносит еще больше вреда, если его требуют при плохом обращении! Ребенок вынужден быть благодарным тому, кто делает ему больно. Или, точнее, его принуждают осознавать, что тот, кто делает ему больно, делает это для его же блага и он должен еще и поблагодарить его за это! Долг благодарности – дополнительный засов, за которым ребенок обязан еще глубже спрятать все, что он пережил.

Если родители не требуют напрямую благодарностей за все, что сделали для своего потомства, долг благодарности родителям диктуется социальными правилами. На самом деле благодарность не может быть долгом. Это чувство, рождающееся спонтанно от осознания дара ближнего. Мы чувствуем благодарность к кому-то, когда он проявил к нам доброту, принес нам пользу. Если одна личность выражает любовь к другой, то та расцветает от такой ласки и испытывает благодарность к пробудившему в ней такие чувства. Благодарность за избиения можно чувствовать лишь ценой отрицания наших ощущений и эмоций, то есть отрицания того, что и создает осознание нашей идентичности.

Долг благодарности понимается как нечто глобальное. Полагается испытывать благодарность к родителям за… все, что они для нас сделали. Малейшее сомнение трактуется как недостаток любви, нехватка признательности или почтительности. Столкнувшись с такими угрозами, ребенок запрещает самому себе вообще осознавать собственные обиды. Он маскирует душевные раны под покорной улыбкой. Однако разве благодарность не испытывают именно за данные действия и поступки, а не за другие? Могу ли я чувствовать благодарность за то, что моя мать выслушала и проявила ко мне уважение в такой-то момент моей жизни – И НЕ ЧУВСТВОВАТЬ благодарности за ее поведение и слова в другой момент моей жизни? Если долг благодарности не знает исключений, то истинная благодарность – куда более нюансированое чувство.

Можно ли по-прежнему любить родителей, не испытывая благодарности в ответ на плохое обращение и злоупотребления по отношению к нам? Это вопрос может показаться странным, и все-таки столько людей задаются им, и задают его мне! И только осмелившись отказаться от соблюдения долга благодарности и выразив свой первый гнев, они отдают себе отчет в том, что теперь любят своих родителей еще больше.

Ибо только не будучи подчинены долгу, мы и способны испытывать естественную благодарность и всю ту любовь, какая ей сопутствует. Отсутствие спонтанной благодарности подчеркивает рану, нехватку, боль. И тут целесообразно заглянуть вглубь ради исцеления – вместо того чтобы прикрывать все это фальшивым обязательством благодарности.

Поль чувствует горячую благодарность по отношению к матери, которая никогда не работала, посвятив себя воспитанию детей. И эта благодарность (парадоксально!) тем больше, чем его мать депрессивнее! При этом он и сам страдает от депрессии матери. На самом деле она никогда не была рядом с ним и ради него. Поль отказывается видеть, до чего он сердится на мать за ее неверный выбор. И тут тоже речь о благодарности по обязанности, а не о настоящем чувстве.

Если благодарность цементирует любовь между поколениями, долг благодарности родителям – это инструмент властвования. Он запрещает жертве понимать истину и избавляет родителя от любого сомнения в правомерности его поведения.





5. Забывание




«Сегодня утром я попала в пробку. Я ненавижу пробки, мне всегда становится так плохо, когда я зажата другими машинами… Вдруг мне попались на глаза надписи на кузове грузовика, стоявшего впереди: «Шкафы под размер». И тут я вспомнила… Ты запирала меня в шкафу под лестницей. Я приходила в ужас, и если я кричала, барабанила в дверь, ты начинала орать, угрожала, что оставишь меня там надолго. И тогда я ждала… Как сейчас жду в этой пробке. Спасибо грузовику, что напомнил мне об этой истории. Я и забыла про тот шкаф. А он, оказывается, до сих пор не дает мне покоя. У меня чувство, будто я до сих пор сижу в нем, если я оказываюсь запертой где-нибудь или если вокруг темнота».



Флора забыла тот шкаф, забыла свою тоску. Накануне, на занятиях, она дала самой себе разрешение испытывать гнев на родителей, тем самым разбив тайную печать.

Чтобы внутренне вынести силу этих невыразимых эмоций, ребенок забывает. Забвение – механизм защиты от вторжения слишком сильных откровений, которые личность не готова понять. Механизм забывания особенно впечатляющ в случае сексуальных злоупотреблений. Личность может забыть на долгие годы насилие, которому подверглась. Она ничего не помнит об этом! Часто бывает, что лечение воскрешает воспоминания об изнасиловании, иногда очень старые. Описание изнасилований или рассказы о них глубоко волнуют ее – но она не понимает, почему. И вдруг в один прекрасный день происходит взрыв эмоций, а истину легко прочесть по лицу. Нередко после этого женщина (или мужчина) сами не могут поверить в такое – до того они ошеломлены тем, что смогли забыть событие столь тяжелое, наложившее подобный отпечаток на всю их жизнь. По мере терапевтической работы и выхода скрытых эмоций впечатления обретают резкость, появляются картинки, фильм мало-помалу восстанавливается. Наблюдатели, незнакомые с течением психических процессов, могут счесть все это фантазмами. Да и самим пережившим трудно поверить, что это было на самом деле. Реальность столь ужасна, что часто сопровождается сомнениями. Жертвы так охотно предпочли бы, чтобы этого никогда не было!

Конечно, бывает и иначе – некоторые образы или впечатления оказываются лишь снами, воображаемыми построениями, ответами на потребность более или менее ясно выразить интерес, скрыть другую душевную рану или отомстить родителям… Такое бывает редко. Научное исследование показало, что память действует по принципу реконструкции. Воспоминания не складывались в ящичке мозга. Чтобы возникнуть вновь, им необходимо реактивировать сеть нейронов. Совершенно верно утверждение, что мозг не отличает реального от воображаемого. Но если мозг и способен вырабатывать фантазмы, то тело не лжет, и опытный психотерапевт может отличить ложные воспоминания от истинных по наблюдениям за реакциями тела своего клиента.

Как продолжать нормальное существование в семье, если страдание зашкаливает и его не выразить никому, да такое бы и не стали слушать – из страха или от стыда… А если собственные родители бьют, насилуют, унижают? Родители, которым мы так покорны, родители, отвечающие за нашу безопасность. Как изо дня в день жить с таким палачом? Передавать ему соль, рассказывать о школе, целовать по вечерам? Продолжать жить, да и просто выжить, помогает забывание.

Забывание есть защита… за неимением лучшей. Она не обходится без последствий. И скрытая рана рискует оказаться инфицированной. Симптом, вероятнее всего, проявится – как чтобы скрыть еще большее, так и чтобы попытаться заявить о себе. Основываясь на таком защитном механизме забывания, некоторые врачи без специальной подготовки в области психологии, и даже некоторые психологи-клиницисты с дипломами, но без другого образования и, главное, не применявшие практическую психотерапию к самим себе, доказывают необходимость поддерживать забывание. Они утверждают, что истина может оказаться слишком болезненной не только для ребенка, но и для взрослого, и поэтому лучше «забыть», «простить» (что именно, если об этом забыли?), «подумать о другом»… Но комфорт, который приносит забывание, – лишь видимость, и проблема не замедлит проявиться в виде симптома.

Лиза заикалась. Мать водила ее от одного логопеда к другому, но никаких заметных улучшений не наступало… Она договорилась о встрече с софрологом[19], чтобы та помогла дочери расслабиться. Софролог задала той несколько вопросов. Заикание началось после того как она погостила у своего дяди. С тех пор Лиза категорически отказывалась возвращаться к этому человеку. Софролог предложила устроить сеанс, чтобы помочь малышке воскресить в памяти пережитое у ее дяди и понять причину заикания. Когда об этом спросили у семейного врача, тот всячески воспротивился! По его мнению, понимание причин симптома ни к чему не приведет, а сделает только хуже и больнее. Встревоженная мать на первый раз отказалась от сеанса, предложенного софрологом. Истина наводила ужас на всех. Все подозревали ужасную очевидность. Молчание же давало возможность продолжать жить семьей, не задавая лишних вопросов. Малышка Лиза все заикалась, но уже не так часто, и посредством перевоспитания это можно будет исправить…

Но мало-помалу между девочкой и софрологом устанавливались доверительные отношения. Мать, успокоенная прогрессом дочери, наконец согласилась поискать истину. И тут Лиза приподняла завесу над жестокой сценой – член дяди у нее во рту. При поддержке и в присутствии матери и софролога Лиза смогла выразить свою боль, прокричать о своей ярости и своем отчаянии. Она больше не заикается.

После изнасилования она не умела, да и не могла рассказать об этом. В одиночестве переживая эту сцену, униженная, она вытеснила все это. Ее страхи и тоска выражались только в заикании. А поскольку никто не поинтересовался значением этого симптома, она и не получала достаточной поддержки, чтобы все вспомнить. Заикаться неприлично. Но еще менее того – быть обязанной сохранять в тайне причину заикания. Лиза страдала, чувствовала себя приниженной собственным заиканием, ей было стыдно, что она не может изъясняться как другие. А стыдиться надо было не ей. Она была жертвой собственного дяди. Умолчав об истине, загнав боль внутрь, она стала жертвой вторично. И признание истины, какой бы ужасной она ни оказалась, было освободительным.

Многие забывают свое детство. Не все подвергались сексуальному насилию. Память обусловлена множеством разных аспектов. И не помнить подробностей раннего периода жизни вовсе не значит, что это был тяжелый период. То, что является правдой в одном случае, может не быть ею в другом.

Ребенок может напрочь изгладить из памяти все факты сами по себе, как Лиза, или, по примеру Мод, вспоминать факты и минимизировать их последствия, отделяя от них любую эмоцию. И впрямь – Мод, кажется, ничего не забыла из своих детских лет. Она прекрасно помнит глаза своего отца, удары, грубые шутки, наказания… Она заново вспоминает факты, видит сценки. Зато совершенно неспособна почувствовать заново все, что переживала тогда. «Думаю, что мне, наверно, было больно, но я этого не помню».

Такой отказ памяти поддерживает идеализированный образ родителя.





6. Идеализация




Марк, босс высокого полета, только что пришел ко мне с точно выраженной просьбой: помочь ему выдерживать совещания в дирекции. Возглавив компанию, в которой работал, он сталкивается с большими трудостями с тех пор, как вынужден присутствовать на совещаниях в роли генерального директора. Действительно, стоит ему сесть в кресло, как его снедает тревога. Тревога, которая быстро переходит в ужас от того, что ему приходится оставаться там… Тогда его преследует желание бежать, которое он с трудом сдерживает. Он выходит под предлогом, что ему надо в туалет, – один раз, второй, а потом он уже не знает, что делать. Он сразу же подчеркивает: «Я знаю, что вы, психотерапевты, вечно отыскиваете причины всего в детстве. Но у меня-то было поистине золотое детство. Родители меня обожали. Я жил в Алжире, у нас был сад, кругом жарко и красиво. У меня действительно было идеальное детство». Не желая противоречить, я спрашиваю его про школу. Он, не смутившись, отвечает:

«О, вот в школе было иначе, я был двоечником. Из-за этого отец каждый вечер порол меня ремнем.

– Ах, так он порол вас ремнем? Каждый вечер?

– Да, но за дело, я же был лентяем. Это было ради моего же блага. Да, кстати, вот вам и доказательство: благодаря этим поркам я теперь смог стать директором…»

Я провела три сеанса, позволивших ему почувствовать, что эти порки причиняли ему боль. Что отца своего он боялся, а лентяем был, возможно, из-за того, что не имел права понимать, что эти порки (вместе с другими наказаниями) приносили ему вред. Кстати, позже он обнаружил, что в конечном счете никогда не испытывал желания становиться директором. Его сориентировали на жизненный путь, который на самом деле ему не подходил. И это не способствовало его расцвету.

Оставив эту истину скрытой под вуалью забывания, ребенок выстраивает свою историю, идеализирует и детство, и своих родителей. Процесс идеализации – это защитный механизм от слишком сильных эмоций, которые нам запрещено осознавать. Посредством идеализации мы поддерживаем историю, рассказанную нам родителями: это было ради нашего же блага, они были добрыми родителями, а вот мы неизбежно оказывались злыми детьми, которых приходилось исправлять.

Идеализация – сложный процесс выстраивания, когда вы в положении слабого, униженного и бессильного. Бруно Беттельгейм[20] прекрасно описывает его на примере узников концлагерей. В своей книге «Просвещенное сердце» он показывает, как жертвы склонялись к идеализации своих палачей – эсэсовцев, чтобы оправдать собственную беспомощность, испытывать чуть меньше боли, чтобы самим сохранить человеческий облик. Как обыкновенному человеку принять то, что он унижен, избит, обижен?


Чтобы оскорбление было можно стерпеть – его должны были нанести сверхлюди с высшей властью. Такой же процесс происходит и в области психики ребенка, столь зависящей от родителей. Лоран сорок лет. Однако при мысли поговорить с собственным отцом она буквально цепенеет от ужаса и принимается плакать. Она воспринимает его громадным, грубым, обладающим супервластью… То есть он как будто отражается в глазах еще совсем маленькой девочки.

Идеализация, процесс бессознательный, принимает разнообразные формы. От «мой отец такой громадный, все его боятся» до «мой папа такой добрый, его все любят, он лучший из людей». От «моя мать была шлюхой» до «моя мать была святая» – за всяким суждением, даже принижающим, видна идеализация. Презрение, отвращение – тоже защита от боли.

Какой бы момент прошлого мы ни воскрешали, у Анри реакция всегда одна и та же: «Моя мать была святой». А она была всего лишь ужасно покорной. Если ей всю жизнь приходилось молча страдать – то потому, что не хватало духу сказать свое слово, крикнуть о несправедливости, противостоять ее собственной матери. Однажды потеряв ребенка, она еще укрепила свой статус жертвы. Анри предпочитает не чувствовать тоски маленького мальчика рядом с матерью, загипнотизированной своей болью. Разве можно назвать святой мать, запирающую сына на целые часы в подвале без света? Разве святая – та, что отказывает в ласке и утешении сыну, когда он только что пережил отцовскую выволочку? Святая ли та, что запрещает сыну всякие отношения с товарищами по школе? И святая ли та, что угрожает возвращением отца, сама добиваясь послушания?

Лидия говорила мне: «Мой отец был Богом». Для нее отец – само совершенство, она обожает в нем все. Годы она прожила, прежде чем увидела несчастную реальность, скрытую за ее идеализацией. Он, может быть, и был самим совершенством, но его никогда не бывало дома. Это отсутствие окружало его тайной и ощущением власти. А возвращаясь, он никогда не говорил с нею, никогда не спрашивал, как она провела день. Никогда не говорил ей комплиментов. Даже никогда на нее не смотрел. Он лишь просматривал ее школьные дневники, чаще всего молча. Лидия больше намечтала в их отношениях, чем это было на самом деле. Боль от его отсутствия она замкнула глубоко внутри себя и полностью вписалась в семейный миф. Она всегда слышала о том, как ее обожает отец, и она-де свет его жизни. Как подвергнуть сомнению такие слова? Это было чистой правдой: отец обожал ее, но он ее не любил. Он ее идеализировал. Та, кого он видел, была не ею, а ее он никогда не слышал и никогда не смотрел на нее. Это был образ, который он сам себе создал. В этой семье идеализация заняла место интимной задушевности. Сознательно Лидия остается верной мифу: папа обожает меня. Бессознательно – по-прежнему совершает поступки, понятные мужчинам: с ними она ведет себя, как с отцом. Ни отец, ни мать не слышали ее, не смотрели на нее, не следили за ее жизнью. Из этого она нарисовала дрянной образ самой себя. И если сегодня Лидия думает, что почти недостойна интереса, не завязан ли такой недостаток интереса с тем, что принесла ей первая любовь ее жизни? Если она так боится мужчин, боится, что ее используют, не говоря уж об угрозах ее матери, не связано ли это с ее живейшим согласием подчиняться? Она не умеет оставаться наедине с потенциальным влюбленным. Она может быть непринужденной со многими людьми, но стоит ей залюбоваться каким-нибудь мужчиной, как ее охватывает ужас при мысли подойти и заговорить с ним. Она не отваживается даже поискать его взгляд – ибо «знает»: на ней «взгляд» не остановится. Этот симптом в отношениях, вытекающий из идеализации, придерживает крышку над подавленными эмоциями, позволяя им выплеснуться, но перемещенными на других… Страх, испытываемый Лидией перед мужчинами, очень похож на ее страх перед взглядом отца.





7. Затянувшееся напряжение приводит к симптому




Подавленные эмоции не пребывают послушно в бессознательном. Они кипят и в один прекрасный день возникают вновь в форме физических, психологических, психических или реляционных симптомов.

В психическом плане невыраженные эмоции остаются в напряжении. Слишком часто забывают, что эмоции прежде всего физиологичны, а уж потом – психологичны. Эмоция – процесс, протекающий в трех фазах: заряд, напряжение, разрядка. Последнюю часто принимают за саму эмоцию вообще. Если разрядки не происходит, организм сохраняет информацию о напряжении. Чтобы понять, как такое напряжение оказывается причиной многих симптомов, опишем способ, которым разрядка может быть заморожена. Выражение эмоции обязательно требует кислорода. Чтобы контролировать разрядку, достаточно перекрыть дыхание. Все знают: чтобы, например, остановить слезы, надо задержать дыхание. Диафрагма, этот мускул, обеспечивающий глубокую вентиляцию наших легких, блокируется, ограничивая поступление воздуха в верхнюю часть легких. Мускулы, мобилизованные напряжением, получают противоречивую информацию, они напрягаются, чтобы сдержать сокращения, что может стать причиной воспалительных процессов. Артерии и вся венозная система, до предела напрягшиеся, чтобы и качать кровь, и сдерживать одновременно, утомляются. Клетки макрофагов, вынужденные защищать организм, приходят в высшую степень мобилизации… И появляются физические расстройства.

В психическом плане подавленный гнев питается и заряжается ненавистью. Бессознательная ненависть, которая воздвигает стену, чтобы не выпускать эмоции ужаса, ярости, боли… Мы боимся выбросов таких аффектов, которые кажутся нам опасными – с одной стороны, поскольку они пробуждают осознание страдания, а с другой – поскольку мы понимаем, что опасно выражать чувства, касающиеся поведения наших родителей.

Аккумулируемые ненависть и страх ищут выхода, и разряжаются в трудно сдерживаемых порывах насилия по отношению к собственным детям или вообще к любому человеку, зависящему от нас. Пощечины, шлепки и прочее рукоприкладство, пережитое нашими детьми, – вот куда более вероятная причина наших детских душевных ран, чем какая-нибудь совершенная глупость. Те же, кому некого ударить… и не над кем покуражиться, обращают насилие против самих себя. Психосоматические недомогания, бегство в наркотики и другие зависимости, профессиональные или любовные неудачи, нервные тики, даже самоубийство[21] – все это симптомы подавленных эмоций. Впрочем, одна тенденция не исключает другой, и, поднимая руку на детей, можно разрушать и самих себя. Наши симптомы, то есть то, что разрушает нас, родились от эмоций, которые не были поняты.

Вот сводная таблица пути, ведущего от душевной раны к симптому:

ПРОЦЕСС, идущий от раны к симптому[22]

1. Раны, фрустрации, несправедливое отношение вызывают: ярость, страхи, ужас, страдания, отвращение, чувство боли…

2. Гнев запрещается и не понимается.

3. Родители оправдываются тем, что «это для твоего же блага».

4. Родители требуют исполнения долга благодарности.

5. Ребенок забывает.

6. Ребенок воссоздает историю своей жизни, последовательно идеализируя родителей.

7. Сдерживаемые эмоции прорываются в виде симптомов, которые одновременно и скрываются, и пытаются выразить себя в страхах, ярости и отчаянии.





V.Работа по исцелению





Работа по исцелению происходит пункт за пунктом. Сначала необходимо определить симптом как душевную рану, а не как часть нашей идентичности. Рассмотреть проблему – сделать первый шаг к ее решению. Изменить можно лишь то, над чем мы властны. Следовательно, нужно выйти из роли жертвы, в которой мы часто замыкаемся, и принять ответственность за наше поведение и симптомы. Мы один за другим вскроем механизмы пассивности, бессознательно включающиеся, дабы обуздать страдание. Нам будет нужно отбросить идеализацию наших родителей, чтобы по-настоящему исследовать нашу правду и отважиться, несмотря на боль, увидеть все, что нами пережито, жертвой чего мы стали. Вспоминая забытое, мы обнаруживаем корни наших поступков и симптомов. Единожды вытащив на свет душевную рану, можно дальше запустить весь естественный процесс исцеления, то есть дать подавленным эмоциям вырваться и покинуть нас… Страх, ужас, гнев, ярость, отвращение, печаль, боль… разряжаются. Исцеление душевной раны закрыто для нас из-за скорби, которую мы испытываем по тому, чего не имели. Только тогда можно начинать работу по примирению, нацеленную на восстановление отношений с родителями.





1. Рассматривать травмы как симптомы




Чаще всего те, кто приходит ко мне лечиться, начинают с жалоб на свою жизнь, проблемы, окружение. «Меня удручает, что я женился», «У меня адская работа, коллеги надо мной смеются, я козел отпущения», «Как несправедливо, что меня уволили», «Я проклята, у меня рак», «Меня обманывает жена, она…», «Мной не интересуются мужчины», «У дочки плохие оценки в школе», «У сына склонность к насилию», «Я подавлен».

Жалоба – необходимый этап. Она – свидетель того, что есть желание жить лучше. Слишком многие люди терпеливо переносят, никогда не жалуясь, ситуации совершенно нетерпимые. Пациенты приходят со словами «мне больно», «я страдаю». Они еще не сознают, ни от чего, ни как на самом деле они страдают. Они полагаются на поверхностную видимость и думают, что им больно от безразличия мужа, непослушания детей, из-за свекрови или коллег. А корнем зла считают собственную скромность, впечатлительность, свои фобии и склонность к бурному выражению эмоций… И они представляют себя жертвами ситуации, но редко – жертвами истории собственных жизней.

Для многих трудности тут лежат в области виновности и фатальности. «Это по моей вине» и «Ничего с этим не поделаешь». Они думают, что их симптомы – часть их самих, что они есть неизменяемый, врожденный элемент их характера или что они – жертвы проклятия.

Первый этап процесса исцеления можно было бы назвать «от жалоб к ответственности». Речь об осознании истинных причин своих трудностей, о том, чтобы увидеть, как наша жизненная история формирует наши поступки, и снова взять в руки штурвал нашей жизни. Наши сегодняшние поступки основываются на представлениях, привитых нам воспитанием, они вызывают реакции у других и сложные причинные связи. Мы должны осознать наши представления, более или менее сознательно, бесполезными и даже вредоносными (типа «Я ничтожество, окружающие опасны», «Никто меня не любит…»). И обнаружить их истоки. И единожды вытащив на поверхность причины таких представлений, мы сможем вновь взять ответственность за наше сегодняшнее поведение и сориентировать нашу жизнь в более приятном направлении.

Жюльетте шестьдесят два года. Она незамужняя и отчаялась встретить своего прекрасного принца. Она ужасно мучается от одиночества. При терапевтическом лечении она осознает свою ответственность за эту ситуацию. С отчаянием вспоминает, как всю жизнь отталкивала претендентов. И в смятении полагает, что ее осудили и оттолкнули все мужчины, которые когда-то хотели быть с ней близки.

Такое ясное понимание нашей ответственности в повседневной жизни может причинять боль. Так случилось и с Жюльеттой – стоило ей осознать, насколько иначе могла сложиться ее жизнь. Это фундаментальный этап. Мы способны изменить лишь то, что зависит от нас самих! Большая трудность этого этапа – заставить принять ответственность, при этом не обвиняя себя. Ибо другой способ избавиться от боли ответственности за свою жизнь – чувствовать себя виновными. Чувство вины – это уклонение. Оно очень далеко даже от первого шага к принятию ответственности, это – избегание. «Моя жизнь – катастрофа, я злюсь на себя, что женился на этой женщине; что вышла замуж за этого мужчину; что выбрал эту карьеру или такой образ. Я злюсь на себя, что я такой скромный, агрессивный, несдержанный» или «Я неудачник» – все абсолютно непродуктивные позиции. Наши симптомы – лишь верхушка айсберга наших внутренних конфликтов. Это последствия, а не причины наших несчастий. Мы те, кто мы есть, потому, что за всю нашу жизнь пережили некоторые события.