Потерянный ребенок

Харви посмотрел в сторону дюн и действительно увидел вдалеке свет фонарика.

– Если вы поедете в больницу Святого Дунстана и поговорите с этой женщиной, возможно, нам удалось бы узнать, почему Джесси пыталась с ней связаться. Вряд ли у нее есть какая-то информация о том, куда Джесси могла исчезнуть, но попробовать стоит. Тот факт, что она пыталась навестить Сесилию, слишком важен, чтобы не принять меры.

– Разве Ребекка не может это сделать – раз это касается именно ее? – Харви тяжело вздохнул.

– Мы бы предпочли, чтобы сперва с ней поговорили именно вы. Главным вопросом является то, как она связана с Джесси, а не с Ребеккой. А вы, судя по всему, знаете Джесси лучше всех, поэтому выбор падает именно на вас. Скорее всего, только вам одному будет под силу узнать, почему она хотела с ней встретиться.

– Ладно.

Харви положил трубку и вышел из пещеры, глядя на «Сивью» при свете луны. Хотя полиция давно уехала и свет погас, белый дом в темноте словно мерцал, отражая лунный свет, черные окна делали его похожим на игральный кубик, который вот-вот скатится с утеса и решит его судьбу.

Харви не помнил, как добрался до больницы Святого Дунстана, – знал только, что каждую секунду пути его преследовали воспоминания. Именно по этой дороге он ехал в ту ночь, когда погибли родители Ребекки. Тогда он сидел на заднем сиденье полицейской машины по дороге в полицейский участок Чичестера.

Сквозь проливной дождь он видел слабые огни задних фар полицейской машины, которая ехала впереди них и в которой была Ребекка. К тому времени, когда они добрались до полицейского участка, ее уже увели.

Когда его привезли в участок, он звал ее по имени изо всех сил, больше всего желая увидеть ее и убедиться, что с ей все в порядке. После того как он устроил сцену в поисках Ребекки, его с отцом продержали в камере всю ночь, а на рассвете у них обоих, измотанных и потрясенных, взяли показания.

– Дочь Гарриет и Джейкоба Уотерхаусов утверждает, что кто-то прошлой ночью постучал в их дверь. Кто бы это ни был, именно из-за него началась ссора, которая привела к их смерти. Не был ли им случайно один из вас двоих?

– Нет, мы весь вечер были в «Голове короля», там, наверное, было не меньше свидетелей. Впервые я узнал обо всем, когда мы возвращались на ферму и я увидел огни полицейской машины, – взволнованно отвечал Харви, – но пожалуйста, дайте мне поговорить с Ребеккой. Умоляю вас.

Дежурный офицер просто отвернулся и принялся мучительно медленно все записывать в блокнот, не отвечая на его все более отчаянные просьбы.

– Она утверждает, что слышала, как кто-то подошел к двери. Кто еще это мог быть?

– Откуда мне знать! – огрызнулся он.

– Слушай, парень, не уверен, что мне нравится твой тон. – Полицейский наклонился вперед. Его лоб блестел от пота. – Дураку ясно, что мистер Робертс находится в состоянии сильного опьянения. Как думаешь, стоит мне запереть вас обоих, пока он не протрезвеет, чтобы он смог почетче рассказать мне, что случилось? Потому что прямо сейчас он, увы, не в состоянии сказать что-либо в подтверждение вашей версии.

– Простите, сэр, я вовсе не хотел вам грубить. Я хочу помочь вам с расследованием, правда. Просто дайте мне поговорить с ней. – Харви пытался сохранять спокойствие, понимая, как ему нужно было себя вести. Если бы он потерял самообладание, ему бы ни за что не позволили увидеться с Ребеккой.

На рассвете, не имея причин задерживать их и получив от них данные под присягой показания, их отпустили, объяснив ему, что Ребекка ушла. Он помчался обратно в «Сивью», чтобы попытаться найти ее, – однако дом был оцеплен полицейской лентой, а вокруг бродили двое полицейских, попивая холодный чай и пытаясь укрыться от свирепого ветра с бухты. Не зная, куда она могла пойти, он завел грузовик и объехал весь город, высматривая ее и опрашивая прохожих. Обессилев, он наконец вернулся домой, ввалился в прихожую и обнаружил ее крепко спящей в кресле перед их камином.

Харви свернул с дороги у больницы Святого Дунстана и увидел толпу репортеров, собравшихся под моросящим дождем вокруг главного входа, и полицейского, который махнул ему рукой в сторону автостоянки. Капли дождя барабанили по ветровому стеклу, когда Харви остановил машину на том же самом парковочном месте, с которого он выехал чуть менее суток назад, оставляя Джесси и ее малышку одну.

Он сделал несколько глубоких вдохов и посмотрел на толпу репортеров у входа, а затем, смахнув слезы, открыл дверь и пошел им навстречу.

– Как вы себя чувствуете, мистер Робертс? Есть ли какие-нибудь новости о партнере Джесси? – набросилось на него сразу несколько журналистов, но он только отвел взгляд. – Случилось ли что-то с тех пор, как вы выступили на пресс-конференции? Боитесь ли вы, что время малышки Элизабет уже на исходе?

Харви ускорил шаг, и репортеры закричали ему вслед. Их вопросы сливались в единый гул, который звучал все громче и громче.

Но вот позади него закрылись двери, и все смолкло. Полицейский протянул руку, указывая на длинный пустой коридор перед ним:

– Детектив-инспектор Галт ждет вас в отделении имени Черчилля.

Полицейский шел впереди, чеканя шаг, и в ушах Харви звенело от стука его каблуков. Бесконечные красные указатели направляли их в отделение имени Черчилля. Последние несколько дней были похожи на бесконечную автокатастрофу, где он, Джесси и Элизабет неслись навстречу грузовику, с которым им еще только предстояло столкнуться. Харви был измотан от недостатка сна, постоянного беспокойства и непрерывных выбросов адреналина.

Полицейский нажал на кнопку у входа в отделение, они повернули за угол, и со всех сторон их окружил нестройный писк медицинских приборов. Харви осмотрелся – вдоль одной из стен вытянулся длинный ряд кресел-каталок. Дальше находилась регистратура, за столом которой три медсестры отвечали на звонки и записывали что-то на белой доске. Мимо нее шла детектив-инспектор Галт, которая, поравнявшись с ним, протянула ему руку.

Прямо за ее спиной была дверь, ведущая в одноместную палату, где на больничной койке лежала пожилая женщина. Детектив-инспектор провела его внутрь, и Харви заметил, что женщина внимательно за ним наблюдала. Он взглянул в ее изумрудно-зеленые глаза, и дверь за ним захлопнулась.





Глава двадцать седьмая




Гарриет

Июль 1952 года

Гарриет стояла на пляже бухты Уиттеринг, хлопая в ладоши от восторга и глядя на ее девочку, которая плыла ей навстречу совсем сама. Ко лбу Ребекки прилипли мокрые светлые кудряшки, но в глазах цвета морской волны горела решимость.

– У тебя получилось, умничка! – крикнула она, и Ребекка бросилась в ее объятия, а ее крошечные ручки, покрытые бронзовым загаром, обвились вокруг ее шеи.

– Мамочка, я могу плавать! – засмеялась девочка ей в ответ. Гарриет отошла на несколько шагов назад, так, чтобы Ребекка могла достать ногами до дна, и протянула к ней руки. Солнечные блики плясали по поверхности воды.

Девочка подплыла к ней снова, сияя от восторга, и Гарриет крепко обняла ее и покрыла поцелуями, а потом встала, держа свою малышку на руках. Вода заструилась по их загорелой коже. С моря дул теплый ветер, и их руки покрылись мурашками.

Когда они повернулись к пляжу, они услышали детский смех и шум прибоя, набегавшего на золотой песок. Вдали виднелась рыбацкая лодка. Гарриет глубоко вдохнула морской воздух и поцеловала Ребекку в солоноватую от морской воды щеку. В подобные моменты ей с трудом верилось в то, что именно в этом живописном месте, словно бы сошедшем с почтовой открытки, развернулись события той роковой ночи.


Прошло пять лет с тех пор, как она нашла Ребекку замерзающей в пещере, с тех пор как она, пошатываясь и спотыкаясь, поднялась по склону утеса и принялась стучаться из последних сил в дверь фермерского домика, пока Тед Робертс не впустил их в тепло и в свою жизнь.

Не имея возможности вернуться с Ребеккой в особняк Норткот, она выбрала для себя и малышки новую жизнь. Тед Робертс, недавно овдовевший фермер, был только рад приютить ее с малышкой, которую он принял за ее дочь. Так Гарриет начала заправлять всем «Сивью», а заодно присматривать за маленьким фермерским сыном, Харви. По утрам она убиралась и готовила, а днем играла и гуляла с детьми. Однако, какой бы счастливой она ни бывала вместе с ними, стоило ей лечь спать, как ею вновь овладевало чувство вины того дня, когда она потеряла Сесилию навсегда. Она закрывала глаза и оказывалась в трясущемся вагоне поезда, который вез ее из Чичестера в Уиттеринг-Бэй. Ее охватывала тревога, и ей казалось, что она все еще бредет, спотыкаясь, по темному песку на ледяном зимнем ветру, пытаясь отыскать свою хозяйку и ее маленькую девочку. Каждую ночь во сне ей слышался плач обессилевшей Ребекки, зовущий ее все глубже в пещеру, и ее собственный отчаянный вопль, когда она нашла обувь Сесилии на песке.

Время нисколько не облегчало груза вины, и Гарриет продолжала проклинать себя: за то, что не рассказала полиции о бухте Уиттеринг, как бы упорно они ее не допрашивали, за то, что не успела добраться до берега вовремя, за то, что ничего не смогла сделать, чтобы ее спасти… Ребекка, превратившаяся в прелестную светловолосую девочку, с каждым днем становилась все сильнее похожа на мать. Несмотря на все то счастье, которое внесла малышка в ее жизнь, иногда Гарриет ловила на себе ее взгляд, и ее не покидало чувство, будто это призрак Сесилии пришел за ней. Сначала она не теряла надежды на то, что Сесилия однажды обнаружится жива и невредима, и молилась каждую ночь о том, чтобы до нее дошли вести о ее судьбе. Боясь привлечь к себе лишнее внимание, она не стала больше обращаться в полицию, и ей оставалось только принять предложение Теда остаться у него на ферме и помогать ему по хозяйству, надеясь на то, что однажды Сесилия вернется и догадается, где их искать.

Теперь ей оставалось только заботиться о Ребекке и любить ее, как собственную дочь… И ждать.

Только через три месяца после той ночи, весной 1947 года, Гарриет, прогуливаясь по городу с Ребеккой в коляске, увидела в газетном киоске кричащий заголовок:





В УИТТЕРИНГ-БЭЙ НА БЕРЕГ ВЫНЕСЛО ТЕЛО НЕИЗВЕСТНОЙ


У нее тут же затряслись руки, и, остановившись, она повернула коляску и медленно подошла к витрине, чтобы прочитать выставленную на всеобщее обозрение передовицу «Чичестер Ивнинг Геральд»:

Тело неизвестной женщины было найдено рыбаками на берегу моря утром 10 апреля.

Не поддающееся опознаванию тело было обнаружено и выловлено группой спасателей.

Как заявил коронер, «Тело подверглось сильному разложению. Точное время, когда потерпевшая оказалась в воде, определить невозможно. В процессе обследования признаков, характерных для насильственной смерти, мной обнаружено не было».

Пожалуйста, сообщите в полицию графства Сассекс, если вы располагаете какой-либо информацией об этой женщине: возраст от 20 до 40 лет, рост 168 сантиметров, зеленые глаза.





Развернувшись, Гарриет отправилась домой, дошла до фермы «Сивью», закрыла за собой дверь и только тогда дала волю чувствам. Сбылись ее худшие страхи. Сесилия была мертва. То, что она нашла ее туфли у моря в ту ночь, было уже достаточным основанием – но эта статья не оставляла никаких сомнений.

Тело неизвестной женщины? Почему Чарльз не пришел опознать ее? Он определенно читал газету и слышал о том, что на берег вынесло женское тело, возможно, ему даже сообщили об этом из полиции. Наверное, он подумал, что тело унесло слишком далеко и это точно не Сесилия. А может, ему было просто все равно. Гарриет не могла думать о том, как неопознанное тело Сесилии лежало где-то в безымянной могиле.

Несколько раз после этого она набиралась смелости и хотела уже идти в полицию, чтобы рассказать все, что ей было известно, но каждый раз ее останавливала мысль о том, что Ребекку заберут.

Ребекка была дочерью Джейкоба, а значит, ее ответственностью. Ребекка была скандалом, который Чарльз хотел замять, и, узнай он, где она сейчас, он позаботился бы о том, чтобы Ребекку отправили в такое место, откуда она бы никогда не вернулась. И даже если она расскажет полиции, что знает, кто эта женщина, Сесилию это все равно не вернет. Она была обязана перед ней стать для Ребекки сильной и любящей матерью.

– Пойдем к Харви, мамочка? – спросила Ребекка, обнимая ладошками мамино лицо и поворачивая его к себе, как она всегда делала, когда хотела привлечь к себе все ее внимание.

Она улыбнулась, услышав слова девочки. Мамочка. Гарриет все еще помнила, как Ребекка впервые назвала ее мамой, как она сделала свои первые шаги, но вместо теплого чувства эти воспоминания вызывали только ужасающую мысль об уходящем времени. Гарриет чувствовала себя так, словно огромная дыра зияла в ее груди с тех пор, как Сесилия сбежала из особняка Норткот, оставила свою девочку умирать в холодной пещере и покончила с собой, бросившись в безжалостное январское море.

– Да-да, пойдем скорее, а то опоздаем! – откликнулась Гарриет, и Ребекка прижалась к ней всем своим крохотным тельцем, пока та выходила из воды, держа ее на руках.

Они добежали до дома, и с их тел на пол застучали капельки морской воды, оставляя лужицы в каждой комнате. Гарриет улыбнулась девочке, прошла по каменному полу к комоду и выдвинула ящик, в котором лежала книжка-раскраска Ребекки, как вдруг из-за дальней стенки ящика выскользнул дневник в красном кожаном переплете. Именно там она спрятала его от посторонних глаз еще в тот день, когда Тед дал им ключи от «Сивью», но с тех пор она так в него и не заглядывала. Ей было невыносимо читать его, думать о Сесилии, об особняке Норткот и о том, что она сделала. Ее дневник и сберегательная книжка, купленные в почтовом отделении, были единственными вещами, которые напоминали ей о прошлой жизни.

Ребекка была еще совсем маленькой, когда Гарриет в последний раз изливала на его страницах свое сердце, сидя за кухонным столом в домике у моря в первый день их новой жизни. Она медленно вытащила дневник, а затем передала Ребекке книжку-раскраску и мелки, которые девочка с радостью схватила из ее рук. Застрявший где-то между страницами, на пол упал золотой медальон Сесилии, который висел в ту ночь на шее Ребекки. Гарриет подняла и его и внимательно осмотрела: на его потускневшей поверхности был выгравирован герб семьи Норткот.

Гарриет посмотрела на часы: через десять минут ей нужно было быть на ферме и сменять Теда. Она могла представить, как он в поисках своих ботинок, которые Гарриет всегда аккуратно ставила у задней двери, метался по прихожей с тостом в зубах и сливочным маслом в бороде и кричал Харви, чтобы он убрал свои игрушечные машинки, пока он на них не наступил и не перекувыркнулся в воздухе. Конечно же, с ее появлением их небольшой фермерский домик преобразился в лучшую сторону, хаос, царивший в нем в ту ночь, когда она перешагнула его порог, сменился порядком и чистотой, которые сохранялись в нем и по сей день, – однако Тед и Харви каким-то образом все равно умудрялись сметать все на своем пути.

– Ну ладно, пойдем, солнце мое, – проговорила она, кладя медальон и дневник обратно в ящик. Она надела на Ребекку кардиган ручной вязки и застегнула его на все пуговицы, после чего открыла входную дверь и вышла на вымощенную камнем дорожку, которая вела к ферме вдоль края утеса.

Как только Гарриет закрыла за собой дверь, Ребекка проскочила мимо нее и помчалась по тропинке, по которой они успели пройти тысячу раз за последние пять лет. Девочка проделывала свой обычный трюк – подходила слишком близко к краю, чтобы заставить свою мать волноваться. Гарриет посмотрела с упреком на загоревшее лицо девочки, которая только улыбнулась ей в ответ, довольная собой, – а потом быстро подбежала к ней и схватила Ребекку за руку, которую та держала высоко над головой, чтобы Гарриет непременно захотелось пощекотать ее под мышками.

– Доброе утро, Матильда, – крикнула Ребекка, глядя вдаль, где несколько жирных кур неслись к ним через весь двор.

Ребекка открыла ворота и пропустила мать вперед, прежде чем стая кур могла бы осуществить побег. Кудахчущие наседки окружили их, и Ребекка начала хихикать.

– Обедать еще рано, – сказала она курам, которые семенили вокруг нее, выпрашивая еду. Задумавшись, она посмотрела на курятник в дальнем углу двора: – Интересно, а сегодняшние яйца еще остались?

– Тед и Харви, скорее всего, уже слопали их на завтрак, но мы можем все равно поискать, – ответила Гарриет и, открыв для дочки крышку курятника, улыбнулась, когда Ребекка нашла в сене одно последнее яичко.

Пока Ребекка доставала яйцо, светясь от счастья, Гарриет поглядывала в сторону фермерского домика, из которого вышел Тед Робертс. Дом стоял в глубине двора, и голубую входную дверь обрамляли два узких столба; это был красивый дом, заросший глициниями, почти идеальный, если бы не очевидные следы старения, до которых, несмотря на все ее усилия, ей еще предстояло добраться: краска на подоконниках облупилась, а окна посерели от грязи. Когда Тед открыл дверь и помахал ей рукой, щуря голубые глаза в лучах летнего солнца, она улыбнулась и помахала ему в ответ.

– Может, расскажем Теду о том, как ты хорошо плаваешь? – сказала Гарриет нарочито громко.

– Мисс Уотерхаус, неужто вы уже плаваете? Думаю, моему сыну-оболтусу стоит кое-чему у вас поучиться. Иди-ка сюда, Харви! – крикнул он в дом и направился к ним своей развалистой походкой, оставив входную дверь приоткрытой. Подняв Ребекку на руки, Тед громко и неловко чмокнул ее в щеку. Спустя минуту они увидели, что в дверях показался семилетний светловолосый мальчик, одетый в рабочий комбинезон. – А вот мисс Ребекка уже, между прочим, плавает, Харви Робертс, хотя она на два года младше тебя!

Когда Тед подбросил девочку в воздух, Гарриет услышала позади знакомый ей звук велосипедного звонка почтальона и, обернувшись, увидела, что тот едет к их воротам.

– Сейчас возьму! – прокричал Тед, направляясь к калитке. – Я буду на поле, нужно починить электрическую изгородь. Увидимся в обед. Доедете до мистера Такера на грузовике с детьми и захватите у него корм, ладно? – Сегодня письмо для вас, миссис Уотерхаус, – обратился к ним почтальон. Взгляды Гарриет и Теда встретились, и она опустила глаза на конверт, который ей протянули.

Гарриет улыбнулась почтальону и взяла письмо.