Последняя гостья

Во второй раз все дается легче.

Как раз тогда, пока я вела этот мысленный диалог — прикидывала, что скажу ей, укреплялась в своей решимости, собиралась с духом, — Паркер встретился со мной взглядом поверх голов и кивнул в сторону входной двери. Предупредил меня.

Двое мужчин стояли на пороге, держа фуражки в руках.

Полиция все-таки приехала.





Лето

2018




Глава 21




Я вышагивала кругами по гостиной «Шиповника», прижимая к уху телефон. В голове теснилась собранная информация. Банковский счет моей бабушки. Наше с Сэди знакомство. Все воспринималось иначе.

Коннор не отвечал на звонок, я нажала отбой, как только вызов переключился на голосовую почту. Значит, он работал, несмотря на воскресенье. «Надо же людям есть». Так он всегда говорил, когда мы были младше, а я злилась на его бесконечные рабочие часы и его ответственное отношение к ним.

Океан вызывал у него зависимость, приводил его в трепет, как первый глоток спиртного, просочившийся в кровь.

Перед уходом я заперла входную дверь «Шиповника», но флешку прихватила с собой, боясь оставить в доме. С тех пор как умерла Сэди, у меня впервые возникло чувство близости с ней. Я шла по ее стопам, трогала руками то же, что трогала она. Мои мысли силились угнаться за ней.

Она скрывала от меня столько секретов, но насчет этого заблуждалась. А если бы спросила, я объяснила бы ей: я не из Ломанов.

Я объяснила бы, что внешне похожа на свою мать — да, темноволосую, с оливковой кожей, но глаза мне достались от отца. Что моя мать осела здесь, в городе, и пустила корни не ради того, за чем гналась, как она уверяла, а потому что встретила мужчину, учителя, и он оказался удивительно искренним в своих убеждениях, всецело уверенным, что здесь его место, а работа, которой он занят, — и есть его предназначение. И эти его искренность и рвение ослабили ее бдительность, помогли увидеть мир его глазами, понять, что если в нем и происходит что-то, то лишь так, как и было задумано, и в итоге она забеременела мной.

Ни этот брак не был идеальным, ни эта жизнь. Она всегда незримо присутствовала в каждом споре — причина, по которой мама осталась. Жизнь, которую она вела, и та, к которой она, похоже, продолжала стремиться.

Она отдала последние четырнадцать лет своей жизни моему отцу, Литтлпорту и мне. Я знала, что денег у них не было, потому что об этом говорилось вслух при каждой ссоре. Грань между искусством и коммерцией. Подработка. Мама работала в галерее, где были выставлены ее картины, и зарабатывала за кассой больше, чем за мольбертом.

Помню, как отец высадил меня однажды у галереи — это случилось летом, я была еще маленькой, а он спешил на частный урок. Мама стояла за прилавком и, кажется, удивилась, увидев нас. «Ты уже давно должна была вернуться домой», — сказал он. У нее растерянно вытянулось лицо. «Деньги за сверхурочные нам не помешают, — ответила она. Потом перевела взгляд на меня и изменилась в лице. — Прости, я забыла».

И никакой платы за молчание. Никаких силуэтов в тени.

Только я носилась на свободе в роще за нашим домом и училась плыть против холодного течения с поплавком, полным соленой воды. Скатывалась на санках головой вперед по Харбор-драйв, пока с нее не счистили снег, и верила, что этот мир мой, мой, мой.

К маминому разочарованию, мое мировоззрение всегда было скорее отцовским — прагматичным и непреклонным. Вот почему я так уверена, что она полюбила бы Сэди. Как человека, который способен смотреть на меня и видеть нечто иное, нечто новое.

Только теперь я понимала: Сэди верила тому, что увидела в тот первый раз.

На протяжении шести лет она, должно быть, считала, что знает, кто я. Выставляла меня напоказ в своем доме, дразнила мной своих родителей, предъявляла на меня права как на свою собственность. Шпилька в адрес матери, сильный ход против отца. Шесть лет, и наконец она узнала правду.

В самом начале своего последнего лета она купила два комплекта для теста ДНК — из тех, по которым можно узнать свою генеалогию и заодно провериться на целый ряд наследственных болезней. «Просто на всякий случай, — объяснила она. — Так нам станет гораздо легче. Как знать, может, у нас найдутся давно потерянные общие родственники».

Я колебалась. Несмотря на все мое пристрастие досконально отслеживать все вдоль и поперек шаг за шагом, я не знала, хочу ли таких знаний, которые нам предстояло получить. Такой непоправимости и неизбежности, которую я не в силах остановить. Но разве можно было отказать Сэди, сидящей лицом к лицу со мной, если и дом, и постель, в которой мы сидели, в действительности принадлежали ей? И я плевала в пробирку для анализа, пока у меня не пересохло во рту и не запершило в горле. Отдала свою сущность в чистом виде.

Результаты пришли только через месяц, к тому времени я почти забыла о них. До тех пор пока Сэди не ворвалась ко мне и не велела проверить электронную почту. «Хорошие новости: я не умираю. По крайней мере, от какой-нибудь из этих восемнадцати болезней, — объявила она. — А теперь — сюрприз: я — прямо-таки чистокровная ирландка. А то вдруг моя способность мгновенно сгорать на солнце навела тебя на другие предположения».

Пока я проверяла почту, она смотрела в экран через мое плечо, потом показала мне, как вводила информацию о себе в базу генеалогических данных. «Может, мы дальние родственницы», — сказала она. И стала ждать, затаив дыхание, когда и я последую ее примеру.

В родстве мы не состояли.

Я видела отражение ее лица в экране моего ноутбука: брови сведены вместе, углы губ опущены. Но в тот момент меня слишком занимало то, что мое фамильное древо оказалось неожиданно раскидистым. Раньше я не знала, остались ли у меня еще живые родственники. Мама прервала всякую связь со своей семьей еще до моего рождения, никто из ее родных не приехал даже на похороны. А теперь мне открылись новые горизонты — кровные узы, связующие меня с находящимся где-то там миром людей, о существовании которых я даже не подозревала.

В то время я не сообразила, что ничего подобного Сэди не ждала. Что она хотела, чтобы я узнала правду, и выбрала для этой цели именно такой способ. Тогда обратный путь будет закрыт. Больше никаких тайн. Всё и вся на виду.

Но она просчиталась.

Мне не удалось найти хоть какое-то осмысленное объяснение перечислению средств на бабушкин счет. Вдобавок был сделан второй платеж — еще кому-то из клиентов того же банка.

Летом после первого курса колледжа Сэди стажировалась в компании своего отца, тогда мы с ней и познакомились. Она работала в его кабинете, с его счетами. Неужели она наткнулась на эту информацию и только потому разыскала меня?

Что она поняла, когда стало ясно, что она все-таки ошиблась?






* * *


На Харбор-драйв кипела утренняя деятельность. Началось последнее воскресенье перед выходными Дня труда, и за то время, пока я искала, где бы припарковаться, я наверняка могла бы дойти сюда из «Шиповника» пешком.

Несмотря на многолюдность, во всем ощущалось что-то смутно непривычное. Море постоянно, неделю за неделей меняющихся лиц каким-то образом преображало все вокруг. Я лавировала между прохожими на тротуарах, направляясь к пристани, когда вдруг заметила знакомую фигуру, неподвижную в самой гуще суеты, на противоположной стороне улицы. Темные брюки и застегнутая на все пуговицы рубашка, очки от солнца, ноги, расставленные на ширину плеч, медленное вращение головы туда-сюда — детектив Бен Коллинз собственной персоной.

Я судорожно вздохнула и юркнула в первую попавшуюся справа от меня дверь. Над головой звякнул колокольчик, и я очутилась в самом хвосте длинной змеящейся очереди в «Харбор-Бине» — кофейне, в равной степени излюбленной как местными, так и приезжими. Осенью часы ее работы менялись, и цены тоже. А пока здесь собирались в основном отдыхающие. Никто из нас, местных, не желал переплачивать.

Пока очередь продвигалась вперед, я оглядывалась через плечо, но быстро потеряла детектива из виду за стеклянными витринами. Слишком много народу ходило туда-сюда, слишком много раздавалось голосов, много суматохи.

— Следующий!

— Кофе, — отозвалась я, и парень за прилавком вскинул бровь. Потом кивнул на написанное мелом меню за его спиной, но все надписи расплывались перед моими глазами. — Да без разницы, — сказала я. — Просто выберите что-нибудь с кофеином.

— Имя? — спросил он, занеся ручку над полистироловым стаканом.

— Эйвери.

На долю секунды его рука зависла, прежде чем он начал писать, и я задумалась, слышал ли он что-нибудь. И знал ли.

— Эй, там, привет! — послышался женский голос из-за столика у кирпичной стены. Элли Арнолд улыбалась мне, как подруге. Грег Рэндолф напротив нее ухмылялся так, будто с ним поделились шуткой. Третий мужчина, ссутулившийся за их столиком, сидел спиной ко мне.

Парень вернул мне карту, и третий мужчина, сидящий за столом Элли, поднялся при моем приближении. Только тогда я увидела, что это Паркер Ломан с пустым стаканом в руке.

— Эйвери, — произнес он и прошел мимо. Будто моя сюжетная линия уже кончилась. Будто меня просто застали живущей на его территории, когда мне там быть не следовало; будто я и не считалась лучшей подругой его сестры, не работала с ним несколько лет и будто вовсе не он целовал меня две ночи назад.

Вся их семья владела этим навыком — умением создавать предания и присваивать их. Сэди сама приняла меня в Брейкерсе. А теперь вот Паркер, видимо, распускал новые слухи обо мне. Интересно, неужели все, кто сидит за столиком, стоит за прилавком и работает на пристани, уже в курсе, что всего час назад меня уволили?

И все же я почти сочувствовала Паркеру — когда вспоминала, как отозвался о нем его отец. У Паркера отняли шанс страстно хотеть чего-либо.

Амбициозность проявляется не только в работе. Истинная амбициозность, как считала я, обладает оттенком отчаяния, чем-то сродни паническому страху. И ее, подобно бездействующему переключателю глубоко внутри, может привести в действие лишь острая необходимость. Именно от нее отталкиваешься до тех пор, пока не дотянешься наконец до цели.

— Вот, садись, — Грег Рэндолф толкнул ногой освободившийся стул Паркера, металл скрежетнул по бетону. В ожидании своего заказа я присела на краешек. — Ну, что нового? — спросил Грег, не переставая ухмыляться. — В смысле, с прошлой пятницы.

Парень за прилавком громко объявил мое имя, я извинилась и отошла за кофе. Он оказался обжигающе-горячим, с карамелью и какими-то специями, определить которые на вкус я не смогла. Снова усевшись, я сделала вид, будто забыла, о чем спрашивал Грег.

Он указал на Элли.

— Мы тут как раз говорили о вечеринке через неделю. Придешь к нам в Хоукс-Ридж?

Он склонил голову набок, я отпила глоток. Значит, вечеринка «плюс одна» в этом году состоится у него. В Хоукс-Ридже. Районе элитных владений на земельном участке вблизи гор, с видом на море вдалеке.

— Вряд ли, — ответила я.

— Ну вот… — протянул он с притворным вздохом. Я понимала, зачем я там понадобилась. Ради оттенка драмы, ради скандала, чтобы кто-нибудь мог удивиться: «Глядите-ка, Эйвери Грир! Поверить не могу, что она решилась сунуться сюда!» И чтобы кто-нибудь за стопкой выпивки загнал меня в угол словами: «А я про тебя кое-что знаю».

— Это будет уже не то, — продолжал Грег, запихивая в рот последний кусок своего неаппетитного маффина. — Сначала Элли, теперь ты, — добавил он, продолжая жевать.

— Ты не идешь? — удивленно повернулась я к Элли.

Она покачала головой, глядя в стол, потом прижала кончик указательного пальца к какой-то крошке на столе, перенесла ее к своей тарелке и уронила на нее.

— После того что было в прошлом году — нет.

Сэди, подумала я. Наконец хоть кому-то хватило ума понять, насколько это бестактно. Еще один год, еще одна вечеринка, будто ничего и не изменилось.

Больше никто, похоже, не желал знать правду — о том, что один из них что-то сделал с Сэди.

— Это был несчастный случай, лапа, — понизив голос, сказал Грег Элли. — А у меня есть резервный генератор. У нас электричество не отключится.

— Стоп! Так ты не хочешь идти в этом году потому, что в прошлый раз упала в бассейн? — уточнила я.

Она зло и резко зыркнула на меня.

— Я не упала. Кто-то столкнул меня.

Злилась она, видимо, на то, что я забыла, чем она объяснила свое падение, и я правда забыла. В прошлом году я думала, что она реагирует слишком бурно, требуя внимания к себе, как и предупреждала Сэди. Но в ту ночь все оказывалось не тем, чем выглядело поначалу.

— Извини, — сказала я.