Последняя гостья

— Спокойной ночи, Паркер.

— Зайдешь? — спросил он, неустойчиво переминаясь.

— Поздно уже, — ответила я. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но если у тебя выходные, то мне с утра на работу.

Но он спрашивал о другом, и мы оба это понимали.

— Сэди больше нет, Эйвери. — Значит, и он был в курсе предостережения, которым Сэди удерживала меня на расстоянии. Может, точно так же она поступила с ним. Стоило Сэди сказать мне «не надо», и я больше не могла думать ни о чем другом, кроме него. Всякий раз, когда проходила мимо его комнаты, когда видела его тень в окнах.

Прямой запрет — это уже что-то, чем можно заняться, на чем сосредоточиться. Игра нового рода, такая непохожая на готовность поддаваться порыву, к которой я привыкла. Я закалялась, приобретала прочность, позволяя напряжению натягивать меня туго, как проволоку.

А теперь Сэди нет, и Лус нет, и Паркер здесь, так разве осталось хоть что-нибудь, что можно испортить? Если поблизости нет никого, зато есть нечто — назревающее, неисполненное, и нечему меня остановить. Внезапно кое-что очутилось в пределах моей досягаемости.

Он качнулся в сторону дорожки, робко и неуверенно стрельнул взглядом вбок, и это меня добило. Как добивало всегда. Когда нерешительность обнажала их, делала уязвимыми, открывала в них нечто такое, что временно наделяло меня властью.

Я подступила ближе, и он запустил пальцы мне в волосы, а я поднесла ладонь к его лицу, провела большим пальцем по шраму на его брови.

Он порывисто схватил меня за запястье. Его изъян наводил на мысль, что в этой жизни ему пришлось пробивать себе дорогу, сражаясь с чем-то.

В тени его глаза казались почти черными. Целуя меня, он провел ладонью вниз по моей шее, так что большой палец остановился у основания горла. Моя шея — в тисках его руки.

Я понятия не имела, подсознательно это было сделано или нет. Если речь о Паркере, судить трудно. Но я никак не могла избавиться от предвидения следующих трех шагов — я притиснута спиной к боковой стенке гаража, его пальцы сжимаются, в памяти звучит голос Сэди: «Знаешь, так бывает. Потеряешь способность глотать и дышать. Далеко не самая быстрая смерть — вот о чем я».

Глотнув воздуха, я отшатнулась. И схватилась рукой за собственную шею под любопытным взглядом Паркера. Интересно, что еще я упустила из виду в этом доме — способен ли Паркер причинить мне вред. Способен ли он был причинить вред ей.

Я выросла единственным ребенком в семье и не понимала, как обычно развиваются отношения между братьями и сестрами. Думала, что вспышки враждебности, вся эта обыденная жестокость — закономерный итог борьбы родных брата и сестры за возможность выйти из тени друг друга.

Но Сэди, наверное, знала то, чего не знала я. И может, сказав мне «не надо», она спасала меня.

Я все больше приходила к убеждению, что кто-то навредил ей. Та записка была не ее. Тот дневник — не ее. Если бы не они, полиция продолжала бы допрашивать всех нас раз за разом, пока не всплыло бы хоть что-нибудь. Чьи-нибудь показания. Ложь. Зацепка.

Дыхание Паркера было жарким и резким, мы находились здесь совсем одни.

— Что не так?

Я прокашлялась, еще раз глубоко вдохнула прохладный ночной воздух.

— Ты пьян, — сказала я.

— Так и есть.

— А я трезвая.

Он склонил голову набок, угол его рта дрогнул, загибаясь вверх.

— Ты — да.

Я никогда не умела отказывать ему или кому-нибудь из них. Не знала, как ориентироваться в оттенках их слов и причуд.

Но сейчас слишком многое было поставлено на карту. Слишком много такого, чего я не улавливала раньше.

— Вернемся на тридцать секунд назад, — предложила я, отступая и пытаясь изобразить легкий тон. — Спокойной ночи, Паркер. Утром увидимся.

Даже в темноте я видела, как широко он улыбнулся. И чувствовала, как он следил за мной, пока я уходила.





* * *


Я вошла в гостевой дом и старательно заперла двери. И щелкнула выключателем, но ничего этим не добилась. Попробовала еще раз, но в доме по-прежнему было темно.

Черт. Снова выходить туда и лезть в щиток к предохранителю я не собиралась. Особенно на виду у Паркера. И после того, что случилось в домах, сдающихся в аренду.

Мне вспомнилась тень в «Закатном приюте», и я передернулась. Подсвечивая себе телефоном, обошла дом, задергивая повсюду шторы. Затем забрала чайные свечки из ванной, где они стояли на углах ванны, перенесла их в спальню и зажгла. Дверь спальни тоже заперла изнутри. Вытащила из сумки дневник. Нащупала знакомые бороздки на обложке, открыла.

«Утесы», — начинался он.

«Шоссе».

«Пузырек в аптечке».


«Нож».

Записи были сделаны так зло, что ручка оставила глубокие следы на странице; я чувствовала в этих словах силу эмоций, проводя пальцами по линиям в полутьме. Перевернула страницу, и у меня задрожали руки. Следующие страницы занимали такие же списки, как на первой. Моменты, когда смерть была рядом, в пределах досягаемости. Моменты, когда смерть приближалась вплотную.

«Подходила к самому краю, балансировала на нем».

«На самом верху маяка наклонилась вперед».

«Проснулась на пляже, хватая воздух: снилось, что начался прилив».

«Промахнулась ножом. Кровь в моих венах».

Я пыталась увидеть эти слова глазами полицейских, читавших дневник. Представляла, как Сэди делает все перечисленное и оставляет записи. Уставившись на свои вены, как рассказывал мне Паркер. Перечисляя способы, которыми могла бы умереть.

Этот дневник я не видела уже несколько лет. С той самой зимы. Когда весенняя искра так и не вспыхнула и лето потянулось точно так же, как и зима, пусто и бесконечно. Это был рассказ о скорби, о разочаровании, об уничтоженной душе.

Рассказ о том, кем я была до того момента, как встретила Сэди Ломан и выбрала ее. Моя жизнь в ее руках была перестроена и перекроена. Кончилось одиночное плавание по воле волн.

Этот дневник я вела с того самого периода своей жизни, который предпочла бы забыть, но именно он придал окраску всему, что последовало за ним. Когда меня тянуло на дно и мне хотелось только погрузиться как можно глубже, словно там, на дне, ждало меня то, за чем я гналась. В каком я была состоянии, было ясно по разрушениям, которые происходили, пока я бодрствовала.

По страницам дневника я могла точно определить, где потеряла Коннора, где — Фейт и где потеряла себя.

Когда Сэди нашла дневник? Я никак не могла вспомнить, где хранила его. Кажется, в стенном шкафу, в бабушкином доме. И забыла о нем, когда познакомилась с Сэди и мне открылся новый мир. Мир, увиденный ее глазами.

Я задумалась: неужели Сэди нашла его, когда они с Грантом помогали мне с переездом? Даже если так, непонятно, зачем она его сохранила.

Так или иначе, полиция нашла дневник в ее комнате и решила, что такой человек способен на все. Записи были «очень мрачные» — так сказал мне детектив. В полиции поверили, что тому, кто это написал, не хотелось жить. Что этот человек существовал во мраке и был готов сделать шаг в пропасть.

Этот дневник, горестный и злой, относился лишь к одному моменту времени. Вновь изучая его страницы, я понимала, что с его помощью пыталась выкарабкаться.

Только теперь, когда все осталось позади, я видела, насколько близко к краю я подходила. И тот мрак, в который была готова нырнуть вниз головой.

Я продолжала искать места, где таилась смерть. Многие списки заканчивались ножом. Мне вспомнилось ощущение пульсации крови под кожей. Видение разбившейся машины, тел, искореженного металла и дерева. Давление крови внутри черепа моей бабушки. Как я глазела на свои вены, такие непрочные, расположенные так близко к поверхности.

«Нож, нож» — я то и дело возвращалась мыслями к ножу.

Резкий серебристый блеск. Пустая кухня. Порыв и хаос единственного момента.

Я не ожидала, что крови будет так много. Слышались шаги. А я не могла остановить ее.

Я скрылась в ванной, зажала порез в основании кисти туалетной бумагой.

И думала: нет. Нет. Пока в ванную не проскользнула Сэди.

«Повезло тебе, — сказала она. — Чудом вену не задела».





* * *


Я почти не спала. Такую близость я ощущала с собой восемнадцатилетней. Мои нервы словно горели в огне.

Еще только рассветало, а я уже вела машину по улицам города — в тот час, когда можно встретить лишь рыбаков на пристани и фургоны доставки в переулках. Я ехала вверх по склону холма, мимо полицейского участка, мимо мини-отеля «Мыс», — туда, где даже при дневном свете были видны манящие вспышки маяка. А оттуда повернула на развилке дорог в сторону домов на высоком берегу.

Большинство принадлежащих Ломанам домов, сдающихся в аренду, находились вблизи воды. Живописный вид повышал стоимость аренды почти вдвое, особенно если дом был в пределах пешей доступности от центра города. Недостатки расположения домов на высоком берегу компенсировались их обширными размерами, их обычно сдавали большим семьям. А когда приближался учебный год, эти дома, как правило, пустели одними из первых.

Все ключи были при мне, на этикетке каждого значился номер дома. К этому моменту я уже знала их наперечет.

На прошлой неделе кто-то вломился в дом под названием «Конец пути» на окраине делового центра города и разбил телевизор. Кто-то проник в «Голубую мухоловку» на высоком берегу и что-то искал там. И кто-то зажег свечи в «Шиповнике» на побережье, возле Брейкер-Бич.

В последовательности этих действий мне начинала видеться не угроза Ломанам, а некое послание.

Кто-то знал, что произошло год назад. Кто-то побывал на той вечеринке и знал, что стало с Сэди Ломан.

Направляясь по дороге к домам на высоком берегу, я заметила припаркованную у тротуара перед «Голубой мухоловкой» темную машину.

Внутри виднелся неясный силуэт. Судя по позе, неизвестный смотрел в зеркало заднего вида не отрываясь.

Я припарковалась за ним и стала ждать, не заглушая двигатель. До тех пор, пока детектив Бен Коллинз не вышел из машины. И не направился с хмурым видом в мою сторону.

— Не ожидал увидеть вас здесь, — сказал он, когда я покинула машину.