Последняя дуэль

ДВОРЕЦ ПРАВОСУДИЯ

В июле 1386 года Жан де Карруж вызвал Жака Ле Гри на дуэль. Король и его окружение наблюдали церемонию в Большом зале, примыкающем к двум башням справа. В центре высится Королевская часовая башня. Архивные фотографии, Coll. M. A. P.© CMN, Париж.



Каждый со своей свитой перешли с правого берега на Сите по Большому мосту — деревянному мосту на загнанных в речной ил сваях, миновали Королевскую часовую башню на противоположном берегу и прошли через дворцовые ворота с восточной стороны острова.

Здесь им пришлось пробиваться через шумную толпу на Кюр–дю–Май — просторной площади, на которую, казалось, высыпал в этот день весь парижский люд. Адвокаты с истцами пробирались к Парламенту, расталкивая суетящихся у лавок купцов, торгующихся покупателей, просящих милостыню нищих и многочисленных зевак, наблюдающих со стороны за этой бесконечной городской суетой. К болтовне и сплетням собравшихся, крикам торгашей примешивалась железная поступь марширующих солдат и причитания закованных в кандалы заключённых, ведомых на казнь.

Миновав площадь и зайдя во дворец, рыцарь и сквайр оставили за плечами уличную суматоху. Поднявшись по длинной каменной лестнице, они миновали оформленный в готическом стиле дверной проём со статуей Девы Марии на страже и вошли в Гранд–зал — просторный, богато украшенный зал около семидесяти метров в длину и тридцати — в ширину, где проходили Парламентские слушания.

Похожий на пещеру зал с двойными золочёными сводами опирался на ряд из восьми колонн, разделяющих его на две части. Здесь встречались со своими подзащитными адвокаты, суетились с документами клерки, а капельдинеры, стряпчие и прочие чиновники приводили в движение сложный правовой механизм. Витражные окна с изображнием герба Франции отбрасывали свет на высокие стены; вдоль которых чередовались несколько огромных каминов и скамьи. Статуи пятидесяти французских королей брали комнату в кольцо, по стенам были развешаны шкуры животных, включая кожу крокодила, привезённую из Египта прославленным крестоносцем, сиром Годфри де Бульоном. В восточном конце зала находился алтарь, посвящённый Святому Николаю, покровителю всех адвокатов, над которым каждое утро служили мессу. Алтарь содержался за счёт налогов на адвокатскую деятельность и пожертвований, выплачиваемых соучастниками убийства Ивена Дойла — судьи, убитого любовником его жены в 1369 году.

В Большом зале собиралось французское правительство во времена политических кризисов, например, после катастрофического поражения при Пуатье и пленения короля Иоанна той ужасной осенью 1356 года. Около восьмисот делегатов со всего королевства собрались тогда в зале, чтобы предъявить ультиматум потрясённому дофину (будущему Карлу V), требуя его очистить коррумпированный королевский совет от людей, которые привели Францию на грань катастрофы. Двумя годами позднее трёхтысячная толпа во главе Этьеном Марселем, отчаянным управляющим парижской купеческой гильдии, ворвалась в Большой зал, протестуя против скандальных условий мирного договора с Англией и грабительского королевского выкупа в три миллиона золотых экю. Марсель в сопровождении разъярённой толпы ворвался в палаты дофина на втором этаже, с криком: «У нас с вами свои счёты!». Толпа схватила одного королевского советника и зарубила его на месте. Ещё один советник успел покинуть комнату, но толпа изловила его и безжалостно убила, вышвырнув окровавленное тело вместе с другим трупом из окна во двор, прямо в орущую толпу. Перепуганного дофина спасло только то, что Марсель лично вступился за него, нацепив будущему королю на голову сине–малиновый худ, окрашенный в цвета мятежников.

У входа в Большой зал Карружа и Ле Гри встретили лакеи в ливреях, вооружённые для поддержания порядка палками и дубинами. Лакеи провели посетителей со свитой через зал с чёрно–белым мраморным полом, напоминающим гигантскую шахматную доску. В северо–западном углу зала они миновали охраняемые двери и вошли в узкий коридор, ведущий в Гранд–Шамбр — святая святых Парламента, гораздо меньшее по размерам, но более элегантно обставленное помещение в северной части дворца, по обе стороны от которого располагались башни Сезар и д'Аржан. Здесь на троне во всём своём великолепии восседал государь, когда держал совет.

Удивленным взорам рыцаря и сквайра предстал стоящий под тяжёлым балдахином королевский трон, известный как «ли дю жюстис» (ложе правосудия), задрапированный голубой тканью с золотыми королевскими лилиями. Тридцать мягких скамей для магистратов совета выстроились по бокам трона, духовенство по левую руку, миряне — по правую. Одну стену украшал запрестольный крест с изображение распятия, другие были завешены роскошными гобеленами. Одинокий камин щерился огромной пастью, оголодав за время июльской жары. Разбросанное по полу свежескошенное сено наполняло помещение ароматами чистоты и умиротворения. Низкий портик отделял трон короля и его совет от другой части зала с деревянными скамьями для адвокатов и их клиентов.





ВЫЗОВ

Апеллянт (по правую руку от короля) обвиняет ответчика (слева), предлагая доказать свою правоту поединком. За каждым из истцов стоят их адвокаты и поручители. МС. фр. 2258, фол. с.4. Французская национальная библиотека.



Когда приставы развели всех по местам, предупредив о необходимости соблюдать тишину и порядок, в зал вошли магистраты и расселись, вначале духовенство, за ними — миряне. Наконец, в дверном проёме за троном появился король. По знаку бэйлифа, громко объявившего о его прибытии, все почтительно склонились. Карл вошёл в зал в сопровождении брата и свиты вездесущих дядьёв. Усевшись на трон, молодой государь окинул взглядом собравшихся, и все молча расселись по местам. Остался стоять лишь один священник, который возносил молитву, призывая божье благословение на всё, что свершится в этом зале. Затем первый глава Парламента Анольд де Корби постучал по столу молоточком. Заседание Верховного суда Франции открылось.

Запись в журнале регистраций от 9 июля 1386 года гласит, что тогда засвидетельствовать вызов в Гранд–Зале собралась довольно именитая компания: «В тот день его величество, наш государь и самодержец, почтил Парламент своим королевским присутствием в сопровождении герцогов Беррийского и Бургундского, своих дядьёв, а также брата нашего государя, графа Валуа, и многих других знатных господ. Дело касалось поединка между Жаном де Карружем, подавшим апелляцию рыцарем, с одной стороны, и Жаком Ле Гри — с другой».

В регистрационной книге не упоминается Маргарита, поэтому маловероятно, что она также присутствовала там в тот день, хотя достоверно известно, что она появлялась в Парламенте позже тем же летом. К этому времени мадам Карруж была уже на шестом месяце беременности, и это ещё сильнее усугубляло ситуацию: как предстать в таком виде перед судом, на котором собственный муж обвиняет другого мужчину в твоём изнасиловании?

Во время церемонии вызова рыцарь и сквайр стояли перед судом, лицом друг к другу, каждый в окружении собственной свиты. По традиции апеллянт стоял справа от короля, ответчик — слева.

Рыцарь, как апеллянт, первым взял слово, нарочито повысив голос, чтобы слышали все присутствующие.

— Высокочтимейший и справедливейший из королей, государь наш и самодержец, я пришёл сюда в поисках справедливости и настоящим обвиняю присутствующего здесь Жака Ле Гри в гнуснейшем преступлении против моей супруги, мадам Маргариты де Карруж. Я утверждаю, что в третью неделю января сего года упомянутый Жак Ле Гри преступным способом вступил в плотскую связь с моей супругой против её воли, в месте, именуемом Капомесниль, при содействии своего сообщника Адама Лувеля. Посему, я требую, чтобы он немедленно признал свою вину, подчинившись решению суда, и был предан казни с конфискацией всего принадлежащего ему имущества, согласно букве закона. Если упомянутый Жак Ле Гри отрицает вину, предлагаю доказать свою правоту в честном поединке на ристалище, как и подобает дворянину и человеку чести, в присутствии вашего величества, нашего верховного судьи и владыки.

Закончив пламенную речь и зачитав обвинения в адрес сквайра, рыцарь должен был завершить процедуру вызова символическим жестом, бросив противнику перчатку или рукавицу со своей руки. На глазах у судей он сорвал с руки перчатку и демонстративно швырнул её на пол перед сквайром, давая тем самым клятву исполнить свой вызов и предстать перед обидчиком на закрытом ристалище Шамп–клоз — традиционном месте для подобного рода судебных дуэлей. Бросить перчатку (жете лё гант) — часть древнего дуэльного ритуала.

Теперь пришла очередь держать слово обвиняемому сквайру. Стоя лицом к истцу, он набрал в лёгкие побольше воздуха и заговорил как можно громче, чтобы слышали все.

— Справедливейший из королей, благочестивейший из государей и великий самодержец, я, обвиняемый Жак Ле Гри, решительно отрицаю и отметаю все выдвинутые против меня обвинения, особенно заявление Жана де Карружа о том, что в третью неделю января или в любое другое время я якобы вероломно познал его жену, мадам Маргариту де Карруж, в месте, именуемом Капомесниль или в любом другом. Я также готов поручиться честью перед лицом вашего величества, что упомянутый рыцарь грязно и нечестиво лжёт, и все его обвинения лживы и порочны. Призывая в свидетели Господа и Пресвятую Деву, я клянусь доказать свою правоту поединком, без всяких оправданий и прошений о помиловании, в любом месте, которое укажет суд и ваше величество, наш верховный судья и владыка.

Затем сквайр склонился и подобрал лежащую у его ног перчатку. Это тоже было частью священного многовекового ритуала. Обвиняемый должен был поднять и зажать в руке перчатку (лёве э прандр), показывая, что он принимает вызов и готов доказать свою правоту в смертельном поединке на Шамп–клоз, если так решит суд.

После того как оба обменялись репликами и изъявили желание биться, магистраты, посовещавшись, вынесли официальный вердикт (арре), определяющий дальнейшие события: будет ли дан вызову ход или нет. Магистрат, назначенный докладчиком по этому делу, объявил о решении суда, используя выверенные юридические формулировки.

— Выслушав обе стороны в лице истца рыцаря Жана де Карружа с одной стороны и ответчика Жака Ле Гри — с другой, судом предписано: обеим сторонам (истцу и ответчику) изложить представленные факты и доводы в письменном виде и предоставить их суду в виде аффидевита, по рассмотрении которого, тщательно изучив и взвесив аргументы обеих сторон, суд вынесет свое законное решение.

Парламент приказал провести официальное расследование (онкет) обстоятельств данного дела. Каждая из сторон конфликта должна была предоставить письменные показания, тщательно изучив которые, суд решит, насколько правомерна эта дуэль.

Видимо, рыцарь остался доволен решением Парламента. По крайней мере, пока, ведь его прошение было рассмотрено. Его вызов положил начало официальному расследованию, которое может закончиться тем, что в итоге Верховный суд разрешит дуэль. Однако Парламент редко одобрял подобные поединки, и вот уже более тридцати лет не разрешал судебные дуэли по факту предполагаемого изнасилования.

Жак Ле Гри, по–видимому, был не в особом восторге. Адвокат Жан Ле Кок убеждал его избегать всяческого риска, связанного с дуэлью, сославшись на привилегии духовенства, но Ле Гри решительно отказался от подобной возможности уйти из–под юрисдикции Парламента. Теперь ему придётся подчиниться следствию и принять его исход.

Суд позаботился о том, чтобы рыцарь и сквайр постоянно находились в пределах досягаемости, пока проводится дознание. Парламент мог заключить обоих в тюрьму, но предоставил им свободу передвижения внутри городских стен, взяв с них клятву. Каждый должен был поклясться, что «явится по первому зову в назначенный день, час и место». Если бы кто–то из них сбежал из Парижа или не явился по вызову, то немедленно был бы отдан приказ об аресте клятвопреступника. Неявка или попытка побега расценивались как доказательство вины, с последующем осуждением и казнью.

Чтобы гарантировать свою явку при повторном вызове в суд, каждый должен был назвать шесть поручителей из числа знатных дворян, а те, в свою очередь, поклясться, что принудят его явиться, если в этом возникнет необходимость. В отчёте за 9 июля перечислены имена двенадцати человек, которые взяли на себя эту торжественную обязанность. Все они были представителями высшей знати, и многие из них славились своими ратными подвигами во благо Франции.

Главный поручитель рыцаря, граф Валериан де Сен–Поль Люксембургский был довольно близок к престолу и являлся прославленным ветераном многих королевских кампаний, включая победу над фламандцами в битве при Рузбеке в 1382 году. Один из главных поручителей сквайра — Филипп Артуа, граф д'Э, недавно вернулся с дядей короля Луи Бурбоном из Гаскони, где они воевали с англичанами.

Маленькая армия рыцарей и прочей знати, выступивших в качестве поручителей, наглядно демонстрирует, как эта ссора успела расколоть французское дворянство, лишь стоило вестям о ней достигнуть ушей монарха и королевского двора. Двенадцать поручителей, каждый из которых принадлежал к влиятельным семейным кланам и имел собственное окружение, многократно умножили число людей, причастных к противостоянию «Карруж — Ле Гри». К этому времени ссора уже стала причиной жарких споров при королевском дворе, участники которых или их родовитые семьи успели принять чью–либо сторону ещё до начала официального расследования. Вскоре дело вызовет большой резонанс не только во Франции, но и выплеснется далеко за пределы королевства. То, что некогда начиналось, как местный спор в Сеньоральном суде Нормандии, быстро превратилось настоящий спектакль, разыгравшийся на французских подмостках.

После встречи в суде лицом к лицу Карруж и Ле Гри развернулись друг к другу спиной и покинули Дворец правосудия в окружении собственной свиты, вернувшись в свои покои в разных концах Парижа. Отныне им предстояло тщательно подготовить показания, чтобы Парламент мог продолжить расследование. Если после изучения предоставленных доказательств суд отклонит апелляцию рыцаря, вердикт графа Пьера останется в силе, и сквайр избежит наказания по предъявленным ему обвинениям. Но если Парламент даст добро на дуэль, фактически аннулировав графский вердикт, у Карружа появится шанс доказать свои обвинения, сойдясь с обидчиком в поединке один на один, и Ле Гри придётся вновь доказывать свою невиновность, в этот раз уже при помощи меча.






6





СЛЕДСТВИЕ





Едва Парламент объявил о начале следствия, Жан де Карруж и Жак Ле Гри принялись строчить показания. Согласно требованию суда, все доказательства должны быть предоставлены в письменном виде. Хотя женщинам того времени было запрещено самим выдвигать обвинения по уголовным делам, достоверно известно, что Маргарита дала показания, как главный свидетель по делу, поскольку в официальном протоколе говорится, что «некоторые сведения были получены из показаний под присягой вышеупомянутой Маргариты на суде». Действительно, мадам Карруж прошла черех «тщательные, многократные допросы и дознания» относительно выдвинутых ей обвинений против сквайра.

Жак Ле Гри ехидно заметил, что Маргарита тем летом явилась во Дворец правосудия и предстала перед королём и членами Парламента, подобно своему отцу, вызванному туда сорок лет назад, чтобы ответить на обвинения в государственной измене. Ле Гри уверял следствие, что «никогда не виделся и не разговаривал с этой женщиной, за исключением единственного раза в Нормандии (в доме Жана Креспена два года назад) и сейчас, в присутствии короля и судей», в качестве обвиняемого. Таким образом, Ле Гри, прежде чем его увели судебные приставы, мог видеть Маргариту в самом начале следствия, когда она должна была принести присягу перед Верховным судом. К началу следствия, в середине июля, Маргарита была уже на шестом месяце беременности, что превращало её публичные появления перед Парламентом в настоящую пытку.

Рыцарь, сквайр и дама давали показания на родном нормандско–французском наречии. Протоколов их допросов, увы, не сохранилось, но в официальных парламентских отчётах содержится подробное изложение этого дела, переведённое на латынь и записанное профессиональным судейским писцом, или греффье. Это резюме, сохранившееся в единственном экземпляре, занимает почти десять страниц (каждая размером с фолиант) убористого рукописного теста с выцветшими, побуревшими чернилами. Оно содержит полный детализированный отчёт по обвинениям, выдвинутым рыцарем против сквайра, основанный на данных под присягой показаниях Маргариты, а также длинную и яростную речь защитника Ле Гри.

Рыцарь начинает свой рассказ с того, как долгие годы он доверял сквайру, считая его лучшим другом, и даже оказал ему честь, пригласив стать крёстным отцом своего первенца. Жан де Карруж подчёркивает интимность и святость подобного жеста, описывая, как Жак Ле Гри держал ребёнка на руках над купелью, прежде чем передать в руки священника для обряда крещения.

Далее рыцарь описывает их встречу в доме Жака Креспена, где Жак Ле Гри впервые увидел Маргариту, а Жан велел супруге поцеловать сквайра в знак мира и дружбы между двумя мужчинами.

Он сознательно упускает события, произошедшие между этими двумя эпизодами — промежуток в пять, а то и более лет, в течение которого он потерял не только первую жену, сына и отца, но и чин капитана Беллема, несколько незаконно приобретённых феодов и разрушенную их соперничеством при дворе графа Пьера дружбу.

Карруж утверждает, что именно после той встречи с Маргаритой в доме Креспена сквайр страстно возжелал его супругу. Описывая Ле Гри как матёрого распутника, рыцарь заявляет, что сквайр де замыслил соблазнить Маргариту, решив дополнить обширную коллекцию своих завоеваний.

Опираясь на показания своей супруги, данные под присягой, Карруж в деталях описывает нападение на Маргариту, утверждая, что Ле Гри «как указывалось ранее, плотски познал его жену против её воли и согласия, подлым образом совершив изнасилование, прелюбодеяние, предательство, кровосмешение и лжесвидетельство» — целых пять серьёзных преступлений. Помимо изнасилования, он вменял Ле Гри прелюбодеяние за насильственную сексуальную связь с замужней дамой; предательство — за то, что разорвал узы дружбы и доверия; кровосмешение — за нарушение родственных связей, поскольку Ле Гри был крёстным отцом сына Жана; и, наконец, лжесвидетельство, ведь сквайр дважды солгал под присягой, дав ложные показания. Хотя главным преступлением в этом списке всё же было изнасилование, учитывая надругательство Ле Гри над телом Маргариты, попрание её воли и законных прав, прочие же обвинения касались предполагаемых преступлений сквайра против рыцаря.

Рыцарь утверждал, что впервые узнал об этом преступлении из уст самой Маргариты, по возвращении из Парижа. Якобы она умоляла его отстоять её честь и добиться справедливости, отомстив за неё сквайру. Маргарита, с его слов, многократно клялась в истинности всего сказанного, твёрдо отстаивая собственные показания «с риском для своей бессмертной души и под многочисленными клятвами во время допросов о деталях и подробностях преступления».

Рыцарь (явно по совету своего адвоката Жана де Бетизи) заключает, что это дело полностью удовлетворяет условиям: преступление без сомнения имело место; оно карается смертной казнью; покарать преступника можно только в честном поединке, потому что ответчик отказался признать свою вину; а Ле Гри и есть тот самый ответчик, «который, как всем известно, подозревается и обвиняется» в этом преступлении.

Не обращая внимания на обвинения рыцаря, Жак Ле Гри со своим адвокатом выстроили чёткую линию обороны, решительно опровергая все нападки и утверждая, что в момент преступления сквайр находился совсем в другом месте.

Сквайр начал рассказ с того, что напомнил суду про свой знатный род, его заслуги перед королями Франции и лично Пьером Алансонским. Что он служил им «искренне, преданно, беззаветно и достойно», жил «честно и непогрешимо, подавая другим такой же пример». Он не забыл добавить, что за сии заслуги король Карл пожаловал его в свои личные сквайры.

Описывая своё отношение к рыцарю, Ле Гри рассказывает о том, как когда–то они вместе служили у графа Першского, прежде чем перешли к Пьеру Алансонскому после смерти своего первого сеньора. Сквайр напомнил, что был крёстным отцом сына Жана. Но если Карруж описывает это событие как пример вероломства, то сквайр, наоборот, истолковывает в свою пользу, показывая, как быстро рыцарь забыл старую дружбу.

Ле Гри рассказал о том, как разошлись их пути при дворе, когда Пьер стал проявлять враждебность по отношению к нему и графу Пьеру. Как после смерти отца Жана граф Пьер отказался передать Карружу–младшему титул капитана Беллема, занимаемый его отцом, поскольку, по мнению Ле Гри, граф считал его «скрытным и непредсказуемым». Ле Гри рассказал о том, как Карруж потерял Куиньи и безуспешно пытался его выкупить, несмотря на выдвигаемые графом претензии, а потом свалил на сквайра вину за все свои неудачи в суде. Возмущённый расположением графа Пьера к Ле Гри, озлобленный и подозрительный Карруж заключил, что сквайр «злонамеренно шёл ему наперекор» и стал «ненавидеть и презирать его».

Со слов Ле Гри, если Карруж отвратительно вёл себя при дворе, то дома он и вовсе был дьявол во плоти. Сквайр утверждал, что Карруж изводил свою первую жену Жанну де Тилли приступами «безумной ревности», загнав тем самым бедняжку раньше времени в гроб. Дальше — больше, Ле Гри обвинил Карружа в том, что он де требовал от своей супруги признаться, будто она и сквайр — любовники, но та, «честная и целомудренная женщина, отказалась солгать, ибо это было неправдой». Столь скандальными заявлениями, пятнающими имя и репутацию Карружа, Ле Гри пытался доказать, что все обвинения рыцаря в его адрес были лишь звеньями длинной цепи личной неприязни и лжи.

Не пожалев чёрных красок, чтобы описать поведение рыцаря на людях и в быту, Ле Гри переключился на свои личные отношения с Маргаритой. Он утверждал, что за всю жизнь видел Маргариту лишь два раза: во время дачи показаний в суде и на светском приёме «года два тому назад в доме Жана Креспена». Без сомненья, сей факт должен был доказывать, что в момент преступления Ле Гри не был в Капомесниле и не может быть обвинён в изнасиловании. Также делается намёк на то, что женщина могла обознаться. Спустя год после единственной мимолётной встречи с Ле Гри Маргарита могла ошибочно решить, что насильником был он, если изнасилование вообще имело место.

Ле Гри сужает временные рамки вменяемого ему преступления. Если в своей обвинительной речи Карруж не называет точной даты, заявляя, что преступление было совершено «на третьей неделе января», то Ле Гри пытается доказать, что преступление могло быть совершено лишь в четверг, 18 января, день, когда Николь покинула Капомесниль, и Маргарита осталась в замке одна.

Ле Гри цитирует письмо, вызывающее Николь в суд соседнего городишки Сен–Пьер–Сюр–Див в четверг. Он подчёркивает относительную близость Сен–Пьера от Капомесниля — «не более двух лье», а это примерно двенадцать миль туда и обратно{10}. Ле Гри утверждает, будто Николь вернулась из поездки к утренней трапезе или чуть позже, а завтракали тогда в основном около десяти утра или даже ближе к полудню. Со слов Ле Гри (и в этом они с Карружем сходятся), Николь отсутствовала в Капомесниле не более пяти–шести часов. Также Ле Гри отмечает, что, не сообщая точного времени преступления, Карруж упоминает, будто оно было совершено «в прайм», то есть девять часов утра, примерно через два часа после отъезда Николь.

Удивительно, но помимо этого, Ле Гри утверждает, будто во время краткого отсутствия Николь с Маргаритой в Капомесниле остались «белошвейка и ещё две женщины». Это разнится с версией, которую озвучил Карруж, утверждающий, будто Николь оставила Маргариту в замке «почти одну» без посторонней помощи и внимания. Более того, Ле Гри говорит, что, вернувшись, Николь застала невестку в приподнятом настроении, «счастливую и весёлую, без малейших признаков расстройства». Вывод очевиден: может ли так вести себя женщина, несколько часов назад подвергшаяся жестокому нападению и изнасилованию?

Далее Ле Гри предлагает пугающий отчёт о событиях с момента возвращения Жана из Парижа три или четыре дня спустя. Он не скупится на чёрные краски, описывая рыцаря, как ревнивца и деспота. Ле Гри утверждает, будто узнав, что оставленная для надзора за супругой служанка осмелилась нарушить его приказ и отправилась с Николь в Сен–Пьер, Карруж пришёл в ярость и «тут же принялся избивать упомянутую служанку, а затем и Маргариту, нанося им удары кулаками по голове». Это скандальное заявление возымело действие, став почвой для многочисленных сплетен при дворе. В то время как рыцарь строит из себя верного любящего мужа, сквайр изображает его жестоким кровожадным монстром, избивающим собственную жену и других женщин. Отрицая, что сам когда–либо нападал на Маргариту, сквайр сваливает всю вину на собственного супруга дамы.

Ле Гри утверждает, что на этом жестоком избиении рыцарь не остановился, за ним последовало другое насилие: «на следующий же день» Карруж принудил Маргариту ложно обвинить сквайра в изнасиловании, «хотя упомянутая Маргарита об этом ранее даже не заикнулась». Последнее заявление имеет решающее значение, поскольку выходит, что, выдвигая обвинения, рыцарь бессовестно лгал, в припадке ярости заставив собственную жену отомстить безвинному сквайру. Он описывает Маргариту несчастной женщиной со свежими следами побоев от мужниных кулаков, вынужденную стать подельницей в этом гнусном преступлении, противном её душе и совести.

По версии Ле Гри, рыцарь предал огласке свои обвинения против него «лично, через Маргариту, путём угроз и запугиваний, а также через нанятых им подпевал».

Вывернув рассказанную рыцарем версию преступления наизнанку, Ле Гри перешёл к следующей части собственной защиты — своему алиби. Если он не приезжал Капомесниль 18 января, не нападал на Маргариту и не насиловал её, то где же он на самом деле был в этот день и чем занимался?

Отвечая на этот вопрос, сквайр тщательно описывает, где он находился и что делал в течение всей третьей недели января. Поскольку Карруж не указывал точных дат, Ле Гри пытается доказать, что не мог совершить преступление ни в один из дней той недели.

Ле Гри утверждает, будто в понедельник 15 января он находился в двух лье (около шести миль) от Аржантана, навещая своего друга, сквайра Жана Белото, и присутствовал на панихиде по его недавно умершей жене. Ле Гри говорит, что гостил у Белото вплоть до среды 17 января, пока не вернулся в Аржантан по приказу графа Пьера. В тот день он отобедал с графом, а вечером посещал его в опочивальне. После этого, как заявляет сквайр, он «лёг спать и провёл ночь в своей комнате того же города», где под словом «ville» — «город» явно подразумевается Аржантан.

Утром в четверг, по словам Ле Гри, его разбудили Пьер Тайлеп и Пьер Белото, брат Жана Белото, гостившие в Аржантане. Сквайр отправился со своими друзьями во дворец на утреннюю мессу и с тех пор не расставался с ними. После мессы граф пригласил всех троих составить ему компанию за утренней трапезой, и Ле Гри совершенно «открыто и прилюдно» позавтракал во дворце. Окончив трапезу, сквайр, «прихватив вина и закусок», увёл своих друзей в соседнюю комнату и неотлучно находился в их компании вплоть до обеда, после чего, вновь посетив графа в его опочивальне, вернулся «в свою комнату», где и провёл ночь.

В пятницу 19 января, со слов сквайра, он с Пьером Тайлепом и Пьером Белото покинул Аржантан и отправился в Ану, находящийся примерно в одном лье, где и оставался вплоть до субботы 20 января, после чего снова вернулся в Аржантан. Под «Ану» — явно подразумевается Ану–Ле–Фокон, то самое поместье, которое Ле Гри приобрёл через графа Пьера у отца Маргариты. Столь нарочитое упоминание Ле Гри об Ану–Ле–Фоконе в своём алиби и утверждение, будто он провёл там день после предполагаемого изнасилования Маргариты, вероятно, взбесило рыцаря.

Подробно описав, где он находился с понедельника 15 января по субботу 20 января, Ле Гри подвёл к тому, что у него «просто не было возможности совершить нападение или какое–либо преступление», особенно если учесть, что расстояние от Аржантана до Капомесниля «девять лье по разбитой дороге, которое зимой только за день преодолеешь». Девять лье (около 40 километров) в четыре раза больше, чем два лье (около 9 километров), расстояние, которое проехала Николь де Карруж в тот же день при той же погоде и по похожей дороге. Зимой путешествие сквайра в Капомесниль и обратно, примерно в восемьдесят километров, отняло бы, как и утверждал сквайр, «целый день», и то на резвой выносливой лошади. Со свежими лошадьми гонец мог бы преодолеть за то же время восемьдесят, а то и девяносто миль по хорошей дороге.

Жак Ле Гри был довольно состоятельным человеком и имел в своём распоряжении превосходных лошадей. Если сквайр послал Адама Лувеля в Капомесниль шпионить за Маргаритой, как утверждал Жан де Карруж, то ему ничто не мешало переправить туда и свежих лошадей. Но всё же Ле Гри удалось посеять сомнения, будто он мог преодолеть расстояние в пятьдесят миль из Аржантана в Капомесниль и обратно за пять–шесть часов — время, которое потребовалось Николь, чтобы проехать 11–12 миль до Сен–Пьер–Сюр–Див и вернуться.

С другой стороны, велика вероятность, что Ле Гри солгал о месте своего пребывания в среду 17 января, когда, по его словам, он мирно спал «в своей комнате» в Аржантане. Возможно, он уже караулил свою жертву в доме Адама Лувеля на рассвете 18 января. Если так, то, изнасиловав Маргариту, Ле Гри проехал всего двадцать пять — двадцать шесть миль, вернувшись в Аржантан, а это всего в два раза больше расстояния, которое проделала в тот день престарелая Николь де Карруж. В этом нет ничего невозможного для опытного наездника на резвом скакуне, даже учитывая плохое состояние зимних дорог.

После нелестных характеристик и выпадов в сторону Жана, озвучив своё алиби, Жак Ле Гри заключил, что он никак не мог совершить это преступление. Он даже поставил под сомнение сам факт преступного деяния, одно из четырёх условий, необходимых для дуэли. Во–первых, рассуждал он, обвинения, по всей видимости, возникли из–за ревности рыцаря и основаны на показаниях запуганной им жены. Во–вторых, сложно поверить, будто он «на пятом десятке, уже вступив в почтенный возраст», без остановки проскакал девять лье до Капомесниля, и у него ещё хватило сил напасть на столь яростно сопротивляющуюся Маргариту, что потребовалась посторонняя помощь, совершить насилие, а затем ещё проскакать девять лье обратно «в мороз, по заснеженным зимним дорогам». В-третьих, если преступление действительно имело место, то «Маргарита, доблестно и ревностно защищавшая свою честь» несомненно оставила бы шрамы, царапины или какие–либо отметины на лице насильника, либо других частях тела, «царапаясь, кусаясь или брыкаясь», но ничего подобного на теле сквайра не было обнаружено, да и «упомянутая Маргарита явно не выглядела избитой или покрытой шрамами». В-четвёртых, якобы одиноко стоящий замок в Капомесниле в действительности тесно примыкал к «десяти или двенадцати жилым домам», жители которых непременно услышали бы крики Маргариты, взывающей о помощи, но они и знать не знали о предполагаемом преступлении.