Последняя дуэль

Не прошло и года, как над жизнью Карла вновь нависла угроза, когда он в компании пяти придворных ввалился в бальный зал в костюмах дикарей, сделанных из льна и просмоленной пакли, бряцая бутафорскими кандалами. Придворные, друзья Карла, решили, что эта выходка развеет меланхолию государя и отвлечёт его от тягостных мыслей. Один из перепуганных гостей, желая узнать, кто скрывается за этим маскарадом, поднёс свечу слишком близко, и костюмы вспыхнули словно факелы. Дворяне сгорели заживо, за исключением одного, успевшего прыгнуть в ближайший бассейн с водой, и самого Карла, который отошёл в сторону, желая попугать придворных дам, и спасся лишь благодаря находчивости герцогини Беррийской, накрывшей его своими юбками, в то время как прочие шутники корчились на полу, поджариваясь заживо. Адская вечеринка, получившая название «Бал объятых пламенем», окончательно подкосила душевное здоровье государя, лишь усугубив его безумие.

В то время Франция и Англия активно вели переговоры по инициативе довольно необычного посла Робера Отшельника, нормандского сквайра, которому было видение во время шторма на обратном пути из Палестины. Этот посол посетил оба королевских двора, увещевая государей, будто Господь желает, чтобы они положили конец многолетним распрям и предотвратили намечающийся раскол церкви. Франция и Англия также сближались перед лицом растущей османской угрозы, а в 1396 году скрепили двадцативосьмилетний мир браком между королём Ричардом II и дочерью Карла Изабеллой. Союз был неравным, Ричарду на тот момент было двадцать девять лет, а Изабелле едва исполнилось шесть. Их брак так и не будет консумирован, потому что спустя всего три года Ричарда свергнут. Но на момент обручения, в марте 1396‑го, королевства объединись в едином Крестовом походе во имя спасения Христианского мира от турок.





НИКОПОЛЬ

Здесь европейские крестоносцы, включая многочисленных нормандских рыцарей, в 1396 году приняли бой с турками–османами и их союзниками у неприятельского бастиона на Дунае. Фруассар, Хроники, МС. фр.2646, фол.220. Французская национальная библиотека.



Жан де Карруж, видимо, рвавшийся поучаствовать в очередной военной авантюре, присоединился к Крестовому походу, собравшему рыцарей–дворян со всей Европы. Бургундцами командовал Жан Неверский, сын герцога Филипа. Среди французских военачальников следует выделить маршала Бусико, который вместе с Карружем выполнял миссию в Турции и Греции; Филиппа д'Артуа, графа д'Э, бывшего секунданта Жака Ле Гри, и адмирала Жана де Вьена. Почти двадцать лет назад Карруж сражался под его командованием против англичан в Нормандии, а в 1385--м сопровождал Вьена в том злополучном шотландском походе. Это была уже третья совместная кампания рыцаря с легендарным адмиралом.

Некоторые военачальники планировали дойти до самого Иерусалима, но у армий коалиции не было чёткого согласованного плана. Французы и бургундцы собрались в Дижоне, где им выплатили жалованье за четыре месяца вперёд. Оттуда они двинулись через Швейцарию, Баварию, Австрию и Венгрию, соединившись в Будапеште с прочими крестоносцами, включая короля Германии и Венгрии Сигизмунда. Из Будапешта часть крестоносцев продолжила двигаться на юг, на Балканы, вдоль Дуная, в сопровождении флотилии кораблей, следовавшей за ними по реке, в то время как другие отправились более коротким сухопутным путём на север, мимо Белграда и Оршовы.

Крестоносцы вновь воссоединились в городе Видине, который они осадили и захватили, перебив весь гарнизон. По мере продвижения вдоль Дуная крестоносцы, испытывая нехватку припасов, захватили и разграбили ещё несколько городов. 12 сентября они прибыли в Никополь (нынешняя Болгария). Прекрасно укреплённый город располагался на высоком утёсе над рекой, под надёжной защитой османов. Первая атака с минами и штурмовыми лестницами провалилась из–за отсутствия осадных машин.

Султан Баязид, правитель Османской империи, весь последний год безуспешно осаждал Константинополь всего в трёхстах милях оттуда. Узнав о штурме христианами Никополя, он немедленно прекратил осаду и предпринял марш–бросок на север. Армия султана и его сербские союзники соединились в Казанлыке, примерно 20 сентября и уже с новыми силами двинулась на Никополь. Прибыв 24 сентября на место, они разбили лагерь неподалёку от города и с наступлением темноты отправили туда гонцов, призывая город не сдаваться, потому что помощь близка.

Вместо нападения султан избрал иную тактику, выстроив линию обороны за несколько миль южнее от города, за узким лесистым ущельем на гребне высокого холма. Там он приказал своим воинам установить заслоны из широких рядов заострённых деревянных кольев. Крестоносцы внезапно обнаружили, что они зажаты в тиски, между неприступным городом и армией султана. Опасаясь атаки со стороны Никополя, крестоносцы спешно перебили несколько тысяч пленных, захваченных в разграбленных городах, да так и оставили их тела непогребенными.

Утром в понедельник, 25 сентября, крестоносцы выехали навстречу войскам султана. Французы и бургундцы отказались двигаться за войсками короля Сигизмунда, считая их деревенщинами, и настояли на том, чтобы идти во главе войска. Сигизмунд охотно уступил, предупредив союзников, чтобы те особо не рвались вперёд, дабы в спешке не остаться без надёжно защищённого тыла.

Не успели ряды крестоносцев толком перестроиться, как разгорячённый граф д'Э принялся размахивать знаменем с криками: «Вперёд! Во имя Господа и Святого Георгия!». Жан де Вьен и прочие французские военачальники, немало обеспокоенные подобными призывами, попросили графа угомониться, пока войска не будут полностью готовы, но тот назвал их трусами и раньше времени бросился в бой.

Тяжёлая французская кавалерия ринулась в атаку, но во время скачки по лесистому ущелью рыцари попали под град османских стрел, выпущенных с горного хребта. Достигнув высохшего русла реки внизу, они планировали подняться на противоположный склон. Оставшимся всадникам, которых не выбили из седла вражеские стрелы, пришлось спешиться, потому что склон местами был довольно крутым.

Многим удалось взобраться на вершину, поскольку пластинчатые латы надёжно защищали их от османских стрел. Но стоило неприятельским лучникам отступить, как перед рыцарями вырос лес острых кольев, заслонивших османскую пехоту. Крестоносцы принялись вырывать колья, чтобы добраться до врага, и наконец им удалось прорвать оборону и перебить бо́льшую часть легко вооружённой пехоты.

Крестоносцы уже было собирались броситься в погоню, но внезапно на них обрушилась османская кавалерия. Во время последующей схватки французские рыцари спешились и, ловко орудуя кинжалами, нападали на неприятельских всадников. Обе стороны понесли большие потери, но в итоге турецкой кавалерии пришлось отступить. Крестоносцы, посчитав, что они выиграли сражение, решили отдохнуть, совершенно вымотанные тяжёлым восхождением на крутой холм под палящим солнцем, градом вражеских стрел, прорывом через лес заточенных деревянных кольев и битвой с неприятельской пехотой и кавалерией.

Вот тут–то они и были застигнуты врасплох скрывшейся за деревьями вражеской кавалерией, которую султан держал в резерве. Некоторых крестоносцев убили на месте, другим пришлось отступить к подножию холма, на который они с таким трудом поднялись, и бежать обратно к городу, остальные перебрались через Дунай, от греха подальше. Самые отважные остались на месте и приняли неравный бой среди груд окровавленных трупов своих боевых товарищей. Жан де Вьен был одним из многих павших в тот день. Даже мёртвый, он продолжал сжимать в руке знамя с образом Пресвятой Девы. Войско Сигизмунда, следовавшее за франко–бургундской армией, было полностью разбито.

Оставшимся крестоносцам в конце концов пришлось сдаться превосходящим силам противника, в том числе сдались маршал Бусико и граф д'Э, возглавлявшие французское наступление. Турки взяли около трёх тысяч пленными. Некоторые знатные пленники вроде Бусико и Жана Неверского, сына герцога Филиппа, вскоре были выкуплены. Но многим христианам пришлось поплатиться жизнью за устроенную накануне резню, месть султана была ужасна. На следующий день после битвы турки обезглавили несколько сотен крестоносцев, пока утомлённый кровавым зрелищем султан не отдал приказ прекратить бойню.

Можно только догадываться об участи, постигшей Жана де Карружа в Никополе. Вероятно, он был убит в битве с турками недалеко от того места, где пал его старый командир Жан де Вьен, и упокоился вместе с ним в братской могиле. А может, он был казнён на следующий день, став жертвой мести султана за устроенное христианами побоище и убийство пленных. Маловероятно, что Карруж был в числе бежавших с поля боя, учитывая его доблесть, отвагу и преданность товарищам по оружию. Никополь — одно из величайших военных поражений в истории, положившее конец длившимся уже три столетия европейским авантюрам на Ближнем Востоке. Можно сказать, Жан де Карруж пал в так называемом Последнем Крестовом походе.

Если отъезд Жана в Крестовый поход и оставлял Маргарите надежду, что её покровитель вернётся, то известие о гибели мужа навсегда лишило её подобных иллюзий. Её сыну Роберу де Карружу на момент гибели отца исполнилось всего десять лет, ровно столько же ему оставалось до совершеннолетия; он возьмётся за оружие, защищая Францию, в 1415 году, когда Генрих V высадится со своей армией в Нормандии. Возможно, Маргарита рассчитывала на покровительство своего кузена Томина дю Буа, который однажды вызвал на дуэль от её имени Адама Лувеля; либо другого кузена, Робера де Тибувиля, что был одним из секундантов её мужа на ристалище Сен–Мартен. Но с момента их разлуки с Жаном весной 1396‑го, тщетно ожидая его возвращения, Маргарита, скорее всего, чувствовала себя безумно одинокой и всеми покинутой.

Дуэль между Жаном де Карружем и Жаком Ле Гри десятилетней давности официально положила конец судебным дрязгам, но не грязным сплетням, домыслам и пересудам. Два летописца сообщают, что, якобы, спустя несколько лет после дуэли некий человек (по одной версии приговорённый к смертной казни преступник, по другой — больной на смертном одре) признался в изнасиловании. Ни один источник не приводит точных деталей предполагаемого признания, и ни одна из версий не нашла документального подтверждения, но многие хронисты и историки до сих пор преподносят эту довольно мутную историю, как неоспоримый факт.

Некоторые утверждают, что именно признание «истинного» преступника и побудило Жана де Карружа отправиться в Крестовый поход, чтобы избежать публичного скандала, а заодно и покаяться в грехах. Другие уверяют, будто весть о запоздалом раскаянии заставила Маргариту уйти в монастырь, поскольку её снедало чувство вины за то, что она обвинила невинного человека, отправив его на верную смерть. По одной версии Маргарита приняла постриг и дала обет вечного целомудрия, по другой — стала добровольной затворницей и закончила свои дни в жестокой епитимье, добровольно замуровав себя в келье. Но ни одна из этих малоправдоподобных версий не находит подтверждения{20}. Порой богатые и знатные вдовы уходили в монастыри и жили там на положении «гостей», некоторые всё же впоследствии становились монахинями. Но Маргарита явно сохранила контроль над своими землями, потому что в дальнейшем завещала их своему сыну Роберу. Поэтому версия, будто она закончила свои дни затворницей, снедаемая чувством вины, не выдерживает никакой критики.

По иронии судьбы, о дальнейшей судьбе Маргариты сохранилось меньше письменных свидетельств, чем о человеке, обвинённом в её изнасиловании и погибшем на той знаменитой дуэли. В контракте, датированном 15 марта 1396 года (примерное время отъезда Жана в Крестовый поход), говорится, что сын убитого сквайра Гийом заплатил монахам Сен–Мартена в Сесе близ Аржантана двести золотых франков за вечное пение месс о спасении души покойного Жака Ле Гри. Умирая на поле боя, так и не сознавшись в совершённом преступлении, сквайр (если он и впрямь был виновен) навлёк на себя проклятие за ложную присягу. Однако многие, включая и членов его семьи, считали, что сквайр невиновен. И, возможно, мессы были лишь частью спланированной кампании против его несправедливой гибели и бесчестия. Семейный контракт с монастырём Сен–Мартен вызывающе именует сквайра, убитого за печально известное преступление десятью годами ранее, «человеком, оставившим о себе добрую память». Даже пять столетий спустя потомки сквайра протестовали против исхода дуэли, называя её судебной ошибкой.

Мы, вероятно, уже никогда не узнаем, что случилось с дамой, оставшейся в одиочестве в замке тем злополучным днём. И хоть даже адвокат сквайра сомневался в невиновности своего подзащитного, некоторые хронисты не верят показаниям Маргариты, и множество историков вот уже несколько веков солидарны с ними, имея множество вопросов как к скандальному преступлению, так и к самой дуэли. Но многие другие и тогда, и ныне поверили мадам Карруж и её показаниям, истинность которых, как ни странно, она с завидным упорством отстаивала под присягой в Верховном суде Франции, подвергая себя большой опасности.

Что же касается знаменитой смертельной дуэли между Жаном де Карружем и Жаком Ле Гри, то это была последняя судебная дуэль, одобренная парижским Парламентом. Спорный исход поединка способствовал упадку института, который некоторые люди того времени и большинство последующих поколений считали одной из самых варварских судебных практик Средневековья. В последующие годы в парижский Парламент поступило несколько ходатайств о судебной дуэли, но ни одно и них так и не было удовлетворено.

Однако в течение следующего века судебные дуэли продолжались в некоторых частях Франции, за пределами юрисдикции Парламента, таких как Бретань, и некоторых частях Фландрии, контролируемых Бургундией. В 1430 году в Аррасе дрались на дуэли два дворянина; в 1455 году пара горожан бились на дубинках перед огромной толпой зевак в Валансьене; а в 1482‑м состоялась дуэль в Нанси. Испытание поединком сохранялось и в других частях Европы, особенно в Британии, где и дворяне, и простолюдины пользовались этой привилегией, пока она окончательно не вышла из обихода. Даже в 1583 году в Ирландии с одобрения королевы Елизаветы произошло испытание поединком. Судебные дуэли продолжались в Англии вплоть до 1819 года, пока громкое дело об убийстве во время подобного поединка не вынудило английский Парламент навсегда покончить с этим обычаем.

К тому времени в большинстве стран Европы и недавно обретших независимость Соединённых Штатах дуэль стала частной и незаконной практикой выяснения отношений, проводилась тайно, обычно на пистолетах, и касалась отстаивания чести джентльмена, а не была результатом официальных судебных разбирательств. Победитель, убивший на дуэли противника, рисковал быть обвинённым в убийстве, и это ясно показывало, что дуэль отныне не является частью правой системы, а всего лишь пережиток ушедшей эпохи.

Дуэли — древний ритуал, призванный улаживать ссоры до того, как они перерастут в кровную вражду, были узаконены в Средние века, превратившись в сложную процедуру религиозных церемоний и рыцарских поединков, проводившихся в городах и провинциях, на площадях перед дворцами знати, при стечении многочисленной толпы народа. Но в наше время, когда на смену мечам пришли пистолеты, а стороны отказались от рукопашного боя, дуэли превратились в опасный и запретный ритуал, проводимый тайно на лесных полянах и пустырях вдали от цивилизации.

В этой частной и незаконной форме дуэль стала пародией на некогда торжественный и величественный ритуал Золотого средневековья, когда чопорные аристократы гневно бросали друг другу перчатку, а затем, облачившись в доспехи и произнеся торжественные клятвы перед священнослужителями, пришпорив боевых коней, выезжали на ристалище, где на глазах у многотысячных свидетелей должны были копьём, мечом и кинжалом доказывать собственную правоту, рискуя ради этого принесёнными обетами, честью, головой и спасением своей бессмертной души. Мир уже никогда не увидит подобных зрелищ.





ЭПИЛОГ





Капомесниль, место предполагаемого преступления, ныне тихая деревушка в глухой нормандской провинции. Река Ви по–прежнему служит источником жизни для небольшой плодородной долины, где некогда располагались феодальные владения семьи Карруж. Бо́льшую часть года эта речка успешно снабжает местных рыбаков форелью, мирно петляя через поля, сады, мимо средневековой мельницы, вдоль невысокого утёса, где некогда стоял старинный замок. После того как земли перешили от семьи Карруж к другим владельцам, в замке появились новые хозяева, и тот постепенно стал ветшать, пока и вовсе не был разобран во время Французской революции. Сегодня от него не осталось и следа, если не считать кусков каменной кладки, позаимствованных фермерами для более поздних хозяйственных и жилых построек, рассыпавшихся по утёсу вдоль реки.

Примерно в миле на север, с другой стороны речной долины, раскинулась деревня Сен–Креспен, её церковный шпиль до сих пор виднеется на горизонте. Наверняка Жан и Маргарита не раз любовались им, посещая Капомесниль. На востоке высится цепь невысоких холмов, а примерно в десяти милях от них расположен город Лизьё, прямо вдоль дороги из Фонтейн–Ле–Сорель, по которой Жан и Маргарита ехали в Капомесниль зимой 1385–1386 года, навстречу новой бурной главе в их жизни, которая вот–вот должна была начаться.


Другая дорога ведёт в Капомесниль с юга, из Сень–Пьер–Сюр–Див, в этот город вызвали Николь де Карруж, из–за чего Маргарита осталась одна в то роковое утро. Современный турист может добраться до Капомесниля по шоссе D16 к северу от Сен–Пьера, свернув на узкую просёлочную дорогу, пролегающую вдоль речки Ви к невзрачной деревушке из горстки однотипных строений.

Ранним мартовским утром, когда поля ещё не просохли от зимнего ненастья, речка за плотиной близ старой мельницы вздулась от паводка, и чиновники из Бюро–Дез–О не придумали ничего лучшего, как открыть шлюзы, затопив дорогу, ведущую на север через речную пойму, полностью отрезав этим импровизированным рвом Капомесниль от Сен–Креспена, как некогда делали средневековые крестьяне во времена Столетней войны, пытаясь защитить своё зерно и скот. Но паводок уже отступает, скупое солнце золотит лучами раскисшую плодородную почву, суля весеннее тепло, а громко каркающие вороны, рассевшиеся на яблонях вдоль реки, похоже, единственные, кто ссорится в это мирное утро.

Возле дорожного указателя с надписью «Капомесниль» я замечаю человека в резиновых сапогах, орудующего лопатой в грязном дворике близ того места, где некогда располагался древний замок. Я притормаживаю у обочины и выхожу из взятого напрокат «Ситроена». После нескольких дней общения с нормандскими старожилами, в числе которых был и местный истрик, вооруживший меня рядом интересных фактов, мне не терпится узнать, что известно человеку с лопатой о замке, некогда располагавшемся на этом самом месте, и его средневековых обитателях. Может, ему удалось случайно раскопать какие–нибудь артефакты — послания седой старины.

Подойдя к забору из колючей проволоки, за которым маячит незнакомец, я окликаю его на своём лучшем французском и, представившись, спрашиваю, известно ли ему что–нибудь о старом замке и семействе Карруж. Прекратив перелопачивать почву, мужчина настороженно изучает меня, явно ошарашенный визитом незваного гостя, пожаловавшего в эту глухомань и проявляющего подозрительный интерес к его земле.

То ли во всём виноват мой неидеальный французский, то ли я не так представился, а может, виной всему мой нарочитый американский акцент или врождённое нормандское недоверие к незнакомцам, задающим дерзкие вопросы, — тысячелетняя история бесконечных войн, разбоев, предательств и грабительских поборов не прошла даром. Какова бы ни была причина, мужчина коротко отвечает, что мне стоит обратиться за подобной информацией в местную мэрию, расположенную в городской ратуше. Он поднимает грязную лопату и тычет мне через плечо в сторону Месниль–Може в двух милях отсюда, откуда я только что приехал. Огромный свирепый пёс заливается лаем позади ветхого заборчика за спиной крестьянина, подпрыгивая и угрожающе раскачивая изгородь огромными лапищами.

Я так и остаюсь по другую сторону натянутого меж нами проволочного забора. Мужчину явно не прельщает мысль, что я буду бродить по его владениям, копаться в земле в поисках древнего фундамента и, потягивая кальвадос (разновидность местного бренди на яблоках), услаждать слух красочными местечковыми байками про мрачное Средневековье. Буквально на этом месте некогда высился старинный замок, где жила та злосчастная дама, ставшая жертвой ужасных обстоятельств, а теперь здесь живёт этот фермер (возможно, с женой и детьми), оберегая древние тайны, погребённые в этой земле, без малейшего желания выложить их первому встречному; либо он просто слишком занят, чтобы думать о призраках прошлого. Но я не вправе винить его за то, что он так небрежно отмахнулся от меня лопатой. Нормандия имеет долгую кровавую историю, полную жестокости и насилия; до сих пор на чужаков здесь смотрят как на потенциальных врагов, и нужно немало постараться, чтобы подтвердить свой дружеский статус. Собака по–прежнему захлёбывается лаем, а мужчина продолжает размахивать грязной лопатой, я благодарю его за потраченное на меня время и полезную информацию, возвращаюсь к своему авто и уезжаю.





ДОПОЛНЕНИЕ:





СЛЕД



В ИСТОРИИ





Печально известное преступление против Маргариты, расследование, учинённое парижским Парламентом, и нашумевшая дуэль между Жаном Карружем и Жаком Ле Гри на ристалище Сен–Мартен изрядно прогремели в своё время и на много веков пережили своих участников, дав почву многочисленным домыслам и мифам. Вот уже несколько столетий это знаменитое дело не перестаёт быть источником многочисленных споров, и более поздние мнения по данному вопросу столь же резко разделены, как и на момент дуэли. Хронист Жан Фруассар, описывающий данное событие несколько лет спустя (около 1390‑го), утверждал, что сам король, вся его свита и огромная толпа зрителей радовались исходу поединка. Но Жан Ле Кок, адвокат обвиняемого сквайра сообщает, что во время дуэли реакция присутствующих была неоднозначной: одни решили, что Карруж полностью доказал свою правоту, другие — считал, что Ле Гри пострадал безвинно. А написанная на латыни спустя десять–пятнадцать лет «Хроника Сен–Дени» утверждала, будто Маргарита ошибочно (хоть и искренне в это веря) обвиняла Ле Гри, и, что якобы другой преступник признался в содеянном преступлении. В 1430‑ых Жан Жювеналь де Урсин использовал сей миф в своей знаменитой Французской хронике, только он заменил признания осуждённого преступника исповедью больного на смертном одре, доказав тем самым живучесть данной легенды. Миф о ложном обвинении, несправедливом приговоре и запоздалом разоблачении до сих пор актуален среди историков.

Вряд ли мы когда–либо узнаем, что случилось с мадам Карруж в Капомесниле 18 января 1386 года, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. Как писал в своём дневнике Жан Ле Кок, видимо подозревая своего подзащитного в лукавстве: «Никто не знает, что там случилось на самом деле». И всё же маловероятно, что Маргарита ложно обвиняла Ле Гри и его предполагаемого сообщника, искренне веря в свою правоту. Она присягнула в суде, что видела обоих мужчин при ярком дневном свете, и Лувель довольно ясно назвал ей имя Ле Гри, прежде чем тот сам возник на её пороге несколько минут спустя, и что она разговаривала с обоими мужчинами, прежде чем те напали на неё. Всё это сводит к нулю вероятность того, что Маргарита обозналась, даже если она видела Жака Ле Гри второй раз в жизни. Кроме того, Маргарита обвиняла двух мужчин, хотя в легенде об «истинном виновнике» фигурирует только один единственный персонаж, что тоже довольно странно.

Другая расхожая версия (ещё со времён процесса), будто Маргарита сознательно оговорила Ле Гри, тоже не выдерживает ни какой критики. Согласно данной версии, Маргарита сама де придумала эту небылицу с изнасилованием, чтобы прикрыть собственную супружескую неверность, либо на неё элементарно надавил муж, желая отомстить сопернику (эту версию, кстати, во время процесса открыто высказывал сам Ле Гри). Ложкой дёгтя здесь является включение в список обвиняемых Адама Лувеля. Учитывая отсутствие свидетелей, способных подтвердить показания Маргариты, её обвинения против Лувеля — необоснованный и довольно рискованный шаг, в случае если её заведомая ложь раскроется. Чем сложнее и запутаннее обвинение, тем больше в нём слабых мест. И включение в список обвиняемых Лувеля лишь делало её показания более уязвимыми. В протоколах сохранилось только алиби Ле Гри, но если бы нашлись свидетели видевшие Лувеля в день преступления в другом месте, то их показания оправдали бы и сквайра, так же как алиби Ле Гри помогло бы оправдать Лувеля. Два алиби сложнее опровергнуть, чем одно, если конечно они не противоречат друг другу. Но, как говорят протоколы, Адам Лувель отказался признать вину даже под пытками.

Поэтому версия о том, что Маргарита якобы оболгала невиновного, «будучи уверенной» в своей правоте, а затем, спустя продолжительное время, после раскаяния истинного преступника осознала свой грех, не более чем легенда эпохи рыцарства, сочинённая с целью спасти честь дамы и одновременно объяснить то, что многие воспринимали, как ужасную судебную ошибку. Другая, ещё более ужасающая версия, будто Маргарита (по собственной инициативе, либо под давлением мужа) умышленно сфабриковала обвинения против Ле Гри или, как выразился граф Пьер, «выдала желаемое за действительное», кажется ещё менее правдоподобной. Тем не менее, легенда о том, что Жак Ле Гри был якобы несправедливо осуждён и убит на дуэли, за преступление, истинный виновник которого обнаружился лишь много лет спустя, родилась довольно давно и со временем расцвела пышным цветом.

Легенда о несправедливом приговоре и запоздалом разоблачении активно муссировалась в XVIII веке лидерами Просвещения, дабы заклеймить варварское и мрачное Средневековье. Философы осуждали судебную дуэль как таковую и приводили дело Карруж — Ле Гри, как яркий образчик подобного безрассудства. Данное дело вскользь упоминается в Энциклопедии Дидро и д'Аламбера (1767), где пересказывалась легенда, что якобы сквайр пострадал невинно, а истинный преступник обнаружился лишь спустя продолжительное время. Вольтер тоже не прошёл мимо, сказав, что данная дуэль — есть «необратимое преступление», по неизвестным причинам, возведённое в закон.

Новую жизнь легенде о несправедливо осуждённом и убиенном Ле Гри дали известные историки, вроде Луи Дюбуа, посвятившему этому делу несколько страниц в популярном обзоре истории Нормандии (1824 г.). В пересказе Дюбуа, просто адаптировавшем Хроники Сен–Дени, мадам Карруж обвиняет Ле Гри ошибочно и осознает свою ошибку лишь спустя годы, когда открывается «истинный преступник» — некий сквайр, который несомненно [sans doute] имел определённое [quelque] сходство с несчастным Ле Гри». Эту прилизанную версию уже известного нам финала он завершает словами: «В полном отчаянии, желая раскаяться за грех своего невольного лжесвидетельства, мадам Карруж приняла постриг. Он умерла в покаянии и тоске, не находя душе покоя из–за жесточайшей несправедливости, виновницей каковой себя считала, и за которую заплатила бы сожжением на костре, будь Карруж повержен».

Споры разгорелись с новой силой с лёгкой руки местных историков и специалистов по семейной генеалогии, мнения которых по данному вопросу (порой предвзятые) разделились. В 1848-ом Огюст Ле Прево опубликовал историю Сен–Мартен–дю-Тилье, поместья, некогда принадлежавшего отцу Маргариты. Ле Прево, маститый историк–краевед Нормандии, уроженец Тилля, посвятил этому делу несколько страниц, утверждая, что Маргарита действительно стала жертвой Ле Гри, и что сквайр был справедливо покаран за своё преступление. Ле Прево признаёт, что со времён процесса возникла масса сомнений в истиной виновности Ле Гри. Однако, историк подчёркивает, что тогдашняя политика двора короля Карла, лояльная к сквайру и предвзятая к Маргарите, подготовила определённую почву, на которой современные историки и строят свои домыслы, порочащие даму.

Ле Прево осуждает лиц, искажающих исторические факты, утверждая, что Ле Гри, как фаворит и протеже графа Пьера, был принят в Париже лично королём и его дядями «с благосклонностью, которой тут же подпел дружный хор летописцев того времени, и многие современные историки лишь продолжили сию традицию, не утруждаясь глубинным изучением данной проблемы, как это делается в отношении большинства общепризнанных исторических фактов». Он также утверждает, что «вряд ли декадентский двор Карла VI мог разжалобить вопль отчаяния безвестной провинциалки, которая в глазах короля и придворных была не более чем дочерью этого старого предателя Робера де Тибувиля». В заключение, Ле Прево осуждает историков, небрежно излагающих мнение хрониста Сен–Дени, утверждающего, будто дама обозналась. Он советует им перечитать первоисточники (иллюстрируя это выдержками), включая заметки Жана Ле Кока, адвоката сквайра, «который тщательно взвесив аргументы обеих сторон, склоняет чашу весов не в пользу своего подзащитного».

Противоположная точка зрения была высказана в 1880‑ых Ф. Ле Грикс — Уайтом, который утверждал, что является прямым потомком Жака Ле Гри, выражая негодование по поводу позорной гибели своего предка, абсолютно несправедливой по его мнению. Ле Грикс яро отстаивает честь своего предка, указывая на ошибки в хронике Фруассара, по–видимому, даже не ознакомившись с судебным протоколом или отчётом, сделанным адвокатом сквайра (оба документа были к тому времени уже были неоднократно изданы). Ле Грикс сомневается, что сквайр мог добраться до места преступления и обратно за отведённое время (при этом признавая мнение Фруассара ошибочным). И даже соглашаясь, что «ни один судебный процесс не смог бы пролить больше света на это дело, которое и по сию пору — тёмный лес», Ле Грикс вновь приводит древнюю легенду о том, что якобы другой человек позднее сознался в означенном преступлении, как «неопровержимое доказательство» невиновности сквайра. Ле Грикс, рыцарь викторианской эпохи, считает обвинения Маргариты местью обиженной женщины, которую она вершила неосознанно, по ошибке, сводя счёты за гнусное преступление. Ни одно их этих утверждений не является неоспоримым фактом, свидетельствующим в пользу сквайра, но это наглядно иллюстрирует, сколь жаркие споры вызывает это дело, уязвляя порой чьи–то сокровенные чувства, даже спустя пять столетий после дуэли.

Не смотря на совет Ле Прево перечитать первоисточники, многие авторитетные издания двадцатого века продолжали культивировать мифы и заблуждения, которыми обросло данное дело, не успев даже толком начаться. Высоко ценимое мной издание «Британской энциклопедии» (1910 г.) в статье «Дуэль» уделяет несколько строк и делу Карруж — Ле Гри, перевирая многие важные детали и превращая само изнасилование в некий адюльтер.

В 1385-ом произошла дуэль, результат которой был столь нелепым, что даже ярые фанатики стали сомневаться в праведности Божьего суда. Супруга Жана де Карружа обвинила некоего Жака Ле Гри в том, что он явился к ней под покровом ночи и совратил, выдав себя за вернувшегося из Крестового похода мужа. Парижский парламент назначил дуэль, которая должна была свершится в присутствии Карла VI. Ле Гри проиграл сражение и был тут же повешен. Вскоре после этого, арестованный за некое противозаконное деяние преступник, взял на себя вину за это изнасилование. Не смотря на противодействие властей, дело получило широкую огласку, и Парламент был вынужден аннулировать принятое ранее решение.

Здесь Маргариту совращает муж–самозванец, пока её настоящий супруг воюет в Крестовых походах, этакая исковерканная версия знаменитого «Возвращения Мартина Герра». В 70‑ые «Британника» переписывает вариант данной легенды. На сей раз мадам Карруж обвиняет Ле Гри в том, что он «соблазнил» её, пока супруг отсутствовал, но лишь после казни сквайра, узнаёт, что «соблазнителем» был совсем другой человек. Из пятнадцатого издания «Британники» дело Карруж — Ле Гри и вовсе вырезали безо всяких исправлений.

Некоторые современные комментаторы, в том числе и один французский юрист, предложивший в 1973 году публично пересмотреть данное дело в Кане, подтверждают виновность Ле Гри и правдивость показаний Маргариты. Но большинство продолжают повторять старую сказку о ложном обвинении и запоздалом возмездии. Один из самых уважаемых историков Р. К. Фамильетти в своих «Альковных байках средневековой Франции» (1992 г.) пишет, что дело Карруж — Ле Гри является «одним из самых зловещих примеров насилия, вошедших в историю «. Фамильетти утверждает, что Карруж, узнав об изнасиловании супруги, «решил обратить преступление себе на пользу» и вынудил супругу обвинить в этом Ле Гри». Ссылаясь на протоколы суда, но принимая версию Ле Гри, Фамильетти утверждает, что обвинения Маргариты, не более чем «спектакль», срежиссированный её супругом с целью устранения ненавистного соперника. Таким образом женщина обвиняет невиновного не по ошибке, а умышленно, по предварительному сговору с мужем. Далее Фамильетти повторяет старую байку о том, что якобы истинный виновник был разоблачён позднее, а Маргарита «с клеймом лжесвидетельницы» со стыдом удалилась в монастырь. Но опять же, эта уже навязшая в зубах история о предсмертной исповеди «истинного» преступника ничем не подкреплена.

Эта сомнительная легенда, родившая вскоре после знаменитого происшествия, неоднократно воскресала спустя долгие века, благодаря перу хронистов и историков, и будет жить дальше, вызывая жаркие споры, до тех пор, пока нашумевшая история рыцаря, сквайра и прекрасной дамы будет обсуждаться и переосмысляться, вновь и вновь оживая на страницах истории.





ПРИМЕЧАНИЯ





Примечания упорядочены по главам и темам (либо цитатам) со ссылкой на первоисточник в конце. Цитаты из печатных источников публикуются со ссылкой на автора и страницу (либо статью) с условными сокращениями на случай, если источник дублируется в списке. Рукописные источники по архивам, сериям номеру в каталоге (номеру вызова) и фолио. Для примера: «НА Х 2А10, фол. 232 стр.» означает Государственный архив (Париж), серия Х, рукопись 2А10, фолио 232 стр. (стр.= страница). Цитаты ЧЛ (частных лиц), резюме свидетельских показаний в парижском Парламенте представляют собой рукописный фолио с пронумерованными страницами конспектов заседаний, в издании Бюшона «Хроники Фруассара», том.10. (Collection des chroniques nationales françaises, vol. 20). Для примера: «ЧЛ 208с/512» относится к Х 2А11, фолио 208 стр./Фруассар–Бюшон, 10:512. Примечания в скобках об источнике свидетельских показаний (C = Carrouges, L = Le Gris) добавляется, когда это уместно и непонятно из контекста. В примечаниях используются следующие сокращения:



ВА — Ведомственные архивы