Последний выдох

Молодой человек без интереса взглянул на толпу, собравшуюся на пляже.

– Да, дохлая рыба. Ну, всех благ, – и босиком зарысил к велодорожке, вероятно, рассчитывая найти еще кого-нибудь, кто выглядел бы здесь совершенно неуместно.

Полиция расчистила еще один проход сквозь толпу, другой путь через зевак, и теперь пикап с подъемным краном уже съезжал на песок, и Канов хорошо видел, как несколько мужчин в комбинезонах пытались перекатить рыбу на длинную доску. Рядом был припаркован длиннющий эвакуатор, и он праздно задавался вопросом о том, кому досталось право опеки над тварью.

Он вздохнул и направился в ту сторону, где оставил машину. Обстадт, вероятно, захочет получить отчет.



Рыбе предстояло поехать в университетскую лабораторию океанографии. Когда ее завернули в брезент и аккуратно опустили на длинную грузовую платформу эвакуатора, водитель начал медленно сдавать грузовик назад вокруг северной стороны павильона тем же путем, каким подъехал сюда; вскоре «бип-бип-бип» сигнализации заднего хода заглушил металлический скрежет, который издал бело-голубой мусорный бачок, окруженный трафаретной надписью «ДЛЯ МУСОРА*ДЛЯ МУСОРА*ДЛЯ МУСОРА», когда одно из задних колес проволокло его по земле, прежде чем расплющить, но в конечном счете все четыре колеса снова оказались на мостовой, и водитель с натугой переключил коробку передач на первую скорость, и старый большой трудяга-грузовик пополз к Оушен-фронт, а полицейские разгоняли с его пути десятки полу- и почти голых людей.

В конце концов грузовик выбрался на Виндвард-авеню, пересек Мейн, где транспортный поток поредел, проехал по Венис-бульвару до Линкольн-бульвара, а потом повернул на север к Санта-Моника-фривей.



Свобода – только на скоростной трассе.

Когда грузовик, размеренно скрежеща шестернями коробки передач, поднялся по лепестку развязки, ветви росших вдоль обочин олеандров с фиолетовыми цветами внезапно закачались под налетевшим порывом ветра, и солнечный свет вспыхнул в стремительном потоке воздуха, хотя там не было ни хрома, ни стекла, которые отражали бы его лучи, создавая впечатление, будто потрепанный грузовик сопровождали призраки десятков угловатых старых автомобилей.

В душном полумраке под трепещущим брезентом челюсти мертвого целаканта со скрипом открылись, и рыбина слабо, но пронзительно свистнула горлом, как будто возобновившаяся перистальтика изгнала из живота твари скопившиеся там газы. Тональность свиста изменялась вверх и вниз по звукоряду и в грубом приближении напоминала первые девять нот старой песни «Начинаем», а потом крошечная серая полупрозрачная тучка выплыла, колеблясь, из открытого рта, минуя зубы, как молодая медуза, двигающаяся в толще чистой воды.

Неразмытым облачком дыма, не рассеивающимся по краям, это нечто спустилось по пластинам нижней челюсти рыбы, уцепилось на мгновение за вибрирующую рифленую алюминиевую поверхность грузовой платформы, а затем прянуло в волнующемся полумраке к близкой крыше брезентового тента. Ветер, вольно обтекая бока мертвой рыбы, поймал облачко, закружил и выбросил из-под хлопающего края брезента в открытую часть кузова, где горячие бурлящие струи дизельного выхлопа подбросили его над ревущими грузовиками, автомобилями и фурами и закружили, незримое, в резком солнечном свете.

И сразу движение позади грузовика, перевозившего трофей, замедлилось, потому что от грузовика как будто начали отлетать куски: то глянцевая поблескивающая металлическая полоса, то бешено крутящаяся темная шина, по одну сторону грузовика засверкал хром, потом по другую, как будто какой-то дорожный ультрафиолетовый прожектор осветил части невидимых при иных условиях машин, тайно разделявших автостраду с теми, кто ехал по ней. Потом ветровые стекла на мгновение накрыла тень, отброшенная пролетевшим низко над шоссе длиннокрылым желтым бипланом, на верхнем крыле которого смутно различалась фигура стоявшего человека.

Не более чем через две секунды самолет замерцал и исчез, но перед тем как стать незримым, он накренился, ловя крыльями материковый ветер, как будто направлялся на северо-восток, к Голливуду.





Глава 19




По крайней мере здесь мне расти больше некуда.

«А вдруг я на этом и остановлюсь? – думала Алиса. – Пожалуй, это неплохо – я тогда не состарюсь! Правда, мне придется всю жизнь учить уроки.

Нет, не хочу!»

Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес



Вернувшись из суда в свой офис на Олив-стрит как раз для того, чтобы со вкусом насладиться хорошим ланчем, Дж. Фрэнсис Стрюб бросил портфель на длиннющий дубовый офисный комод и рухнул всей своей объемистой тушей в мягкое кожаное кресло от Макки.

Сегодня днем у него была назначена встреча – один парень, с которым разводилась жена. По телефону клиент говорил чуть ли не извиняющимся тоном и довольно решительно отказывался нанимать поверенного, потому что надеялся, что жена откажется от своих намерений, прервет процесс и вернется к нему. Во время первой консультации Стрюб предполагал откровенно симпатизировать парню и позволить ему нести ахинею, проявлять эмоции и, возможно, даже плакать, а при следующих встречах уже мог начать вскидывать брови, демонстрируя удивление готовностью клиента позволить жене забрать так много. Какой-нибудь монолог Стрюб прервет словами: «О, конечно, все это необходимо ей, потому что ей нужно будет много развлекаться, верно?», сказанными тоном сочувствующего, но возмущенного сложившимся положением друга. «Ну, если вы хотите позволить ей забрать все…»

В конечном счете Стрюб мог убедить человека отказаться утратить пылесос, которым, возможно, никогда не пользовался и, не исключено, даже в глаза не видел.

На это уйдет больше времени, но Стрюб предпочел лелеять жадность в подобных робких клиентах и льстить себялюбию злодеев, которым нужно было всего лишь угробить старую жену и жениться на двадцатилетней… секс-игрушке. Представителю второй разновидности Стрюб сказал бы тоном вежливого удивления что-то вроде: «Неужели вам пятьдесят лет? О, господи, вам на вид не дашь больше сорока». И: «Как вам удалось так долго выносить все это?»

Как бы там ни было, робким невозможно обходиться без адвокатов. Поначалу, например, впервые представ перед судом за вождение в нетрезвом состоянии, они желали скромно представлять сами себя, не понимая, что все судьи не так давно были адвокатами и собираются вернуться к прежнему занятию, выйдя в отставку с этой должности, и горят желанием выставить этих дурачков примерами того, какая жалкая участь ожидает тех, кто не обращается за помощью к профессиональным юристам.

Нынче утром другой адвокат, попавшийся Стрюбу в вестибюле суда, загадал ему загадку.

Вопрос: Что общего между адвокатом и сперматозоидом?

Стрюб скривил губы и наклонился, чтобы поднять газету, которую Шарлотта положила для него на столе. Зазвонил телефон, но Шарлотта ответит на звонок. Стрюб принял за правило никогда не снимать трубку, не зная, кто звонит.

Он подождал, но интерком не загудел. Отлично. Она выяснит, кто и зачем. Он начал читать.

Он прочел о заявлении Росса Перо, что тот прервал президентскую гонку только из-за угроз со стороны людей команды Буша. Он улыбнулся. Стрюб никогда не голосовал, но ему нравилось наблюдать за этой суматохой. Его всегда привлекал политический лозунг «Время перемен». Он совсем уже собрался перелистнуть первую полосу, но тут заметил внизу заметку с броским заголовком:





«ПОКЛОННИКИ ИЩУТ «ЖУТЬ» ИЗ СТАРОЙ КОМЕДИИ»



Стрюб быстро прочитал историю, как-то отстраненно отметив, что его сердце забилось чаще. Закончив, он нажал кнопку на интеркоме и пискнул:

– Шарлотта! Зайдите ко мне и взгляните на это, – и тут же одернул себя, что нельзя так, что она может попытаться провернуть все дело самостоятельно. – Подождите, дайте… – начал было он, но она уже открыла дверь кабинета и с интересом посмотрела на него…

На ней был очередной непримечательный деловой костюм из жакета и юбки, какими она ограничивалась с тех пор, как он шесть месяцев назад допустил неловкость.

– На что взглянуть? – спросила она.

– Перо говорит, что Буш пытался сорвать свадьбу его дочери, – рассеянно произнес он и, сложив газету, отложил в сторону. – Вы читали об этом? Отыщите-ка мне номер телефона… – Как же назывался этот треклятый порошок? Гучи? – «Гуди»! Нюхательный табак «Гуди» по шотландскому рецепту, компания называется Г-У-Д-И. Из Сан-Франциско.

– Нюхательный табак?

Стрюб поднес тыльную сторону пухлой ладони к носу и шумно втянул носом воздух.

– Нюхательный табак. Какой в старину нюхали лорды и леди. Табак в порошке тонкого помола.

– Я должна позвонить им?

– Нет, просто узнайте номер.

Сбитая с толку Шарлотта кивнула и вышла к себе в приемную, закрыв за собой дверь.

«Если Ники Брэдшоу все еще жив, – взволнованно думал Стрюб, – он должен по-прежнему нюхать табак, а это след, о котором, готов пари держать, очень мало кто помнит. И готов держать пари, что никто, кроме меня, не помнит марки. Видит Бог, мне довелось заказывать его много раз».

Стрюб встал и быстро прошел по ковру к окну, выходившему на Олив-стрит, и всмотрелся в яркое многоцветье автомобильных крыш, ползущих по улице, как жуки. У самого Стрюба была новая «БМВ», но отсюда он не мог отличить ее от других машин. Он был членом «Спортивного клуба Л.-А.», расположенного на Сепульведа-бульваре – и даже как-то раз получил случайную работу по своему объявлению в сетевом информационном бюллетене клуба – и гордился тем, что блюдет здоровое питание (он уже много лет не ел ни натуральных яиц, ни бекона, ни сливочного масла, ни сметаны) и живет в дорогой квартире на Сансет-бульваре, но…

Если не считать костюмов, сборной мебели и нескольких плакатов из жизни парусного спорта (с автографами) на стенах, квартира была практически пустой – по правде говоря, около половины его мирского имущества находилось в его рабочем кабинете, в этом самом дурацком комоде, наряду с потолочным вентилятором, который он ни разу не вынул из коробки, и вишневой дощечки с вырезанной надписью «ДЖ. ФРЭНСИС СТРЮБ», изготовленной когда-то вручную одним благодарным клиентом, которую он не решался держать на столе, чтобы его не заподозрили в связях с наркоманами-хиппи.

Но он мог бы… стать тем адвокатом, который отыщет Жуть.

Ответ: и у одного, и у другого есть одна двухмиллионная шанса стать человеком.

Стать кем-то.

Теперь ему казалось, что в те времена, когда ему было двадцать лет и двадцать один год, он отправлял почтовые заказы в компанию «Нюхательный табак Гуди» так же часто, как и письма с предложением услуг людям, имена и адреса которых появились в трехнедельных списках утраты права на выкуп заклада.

В 1974–1975 годах в Сил-Бич он работал юридическим секретарем Николаса Брэдшоу. Брэдшоу занимался главным образом банкротствами, которые часто были связаны с разводами и опекой над детьми, а молодой Стрюб, как оказалось, обладал природным даром для работы с распадающимися семьями.

Стрюб намеревался заниматься юридическим обеспечением шоу-бизнеса – закончив юридический факультет, он отпустил чуть ли не до плеч свои тускло-каштановые (а вернее, мышиного цвета) волосы и стал ходить в безумных круглых «бабулькиных» очочках, и к Брэдшоу он пошел работать главным образом потому, что тот когда-то был актером – но выяснилось, что на каком-то отрезке жизни у Брэдшоу появилось отвращение к телевидению и кинобизнесу; а без контакта в этих кругах Стрюб не смог привлечь к себе внимание ни одной из юридических фирм этого замкнутого мира.

А после того как в 1975 году Брэдшоу просто… взял и исчез, Стрюб остался без работы вообще. Он поспешил обратиться к делам по разводам и причинению телесных повреждений, и в восемьдесят первом был допущен к юридической практике. Наконец, в 1988 году, он достиг возможности открыть собственную практику… но так и оставался регистратором распада семей.

Загудел интерком, и Стрюб, вернувшись к столу, нажал кнопку.

– Да, Шарлотта.

Он записал номер, начинавшийся с 415. По крайней мере, фирма «Гуди» все еще существовала.

Тогда, в 1974–1975 годах, Брэдшоу держал в столе коробку с банками табака и, когда нужно было готовить документы, открывал коробку, выкладывал в ряд полдюжины баночек, на выбор, и нюхал понемногу из одной, потом из другой, третьей… Он употреблял так много нюхательного табака, что считал самым выгодным заказывать его – силами своего юридического секретаря, – прямо с фирмы.

Стрюб набрал номер.

Брэдшоу платил молодому Стрюбу щедрую еженедельную зарплату и никогда не обращал внимания на то, когда Стрюб являлся в офис или уходил домой – лишь бы работа была сделана, – и не скупился на премии, но притом он всегда был параноиком, боялся, что кому-то станет известно его местонахождение, постоянно менял свой рабочий график и никому, даже Стрюбу, не сообщал своего домашнего адреса или номера телефона; так что, где бы он сейчас ни находился, он определенно не хотел бы, чтобы его нашли. Однако…

– «Нюхательный табак «Гуди», – прощебетал голос в телефонной трубке.

– Привет, мое имя – Дж. Фрэнсис Стрюб. Я живу в Лос-Анджелесе и торгую… – «Чем я торгую?» – запоздало встревожился он, – традиционными шотландскими товарами, свитерами с тартановым узором, тросточками и тому подобным и хотел бы купить копию вашего списка рассылки.



Анжелика Антем Элизелд устало рухнула на сиденье городского автобуса и, прижавшись лбом к прохладному окну, рассматривала магазины и старые дома враскачку пробегавшей мимо залитой солнечным светом 6-й улицы, которая казалась туманной из-за ее дыхания на стекле.

Она думала о том, употребляется ли еще слово chicanо[22], и о том, когда и где она перестала быть одной из них. Женщины, сидевшие вокруг нее, беззаботно болтали по-испански и дважды упоминали ее как la Angla sonalienta al lado de la ventana – сонную леди-англичанку у окна. Элизелд хотела улыбнуться и на испанском же ответить что-нибудь о долгой ночной поездке на автобусе «Грейхаунда» через пустыню, но вдруг поняла, что у нее не осталось вокабулярия.

Мать Элизелд всегда говорила ей, что она похожа на mestizo – испанку из Европы, а не на indigena[23]. Ее лицо было вытянутым, худым и бледным, как у святых на картинах Эль Греко, и в оклахомских джинсах «Леви» и фуфайке «Грейслэнд» она, вероятно, выглядела как anglo. Ей пришло в голову, что теперь у нее, вероятно, и в речи должен звучать легкий оклахомский акцент.

Коротая эту долгую ночь на автовокзале «Грейхаунда» – ожидая рассвета, не имея возможности позволить себе такси и не желая никуда идти по небезопасным темным улицам, она вымыла лицо в дамской комнате и рассматривала в зеркале вертикальные впадины на щеках и морщинки вокруг глаз. На лицо она казалась старше своих тридцати четырех лет, хотя тело оставалось таким же подтянутым и упругим, каким было в двадцатилетнем – или даже подростковом возрасте.

Инфантильная? – спросила она себя, глядя на старые дома, проносившиеся за автобусным окном. Скажем – она нервно улыбнулась – подросток с ЗПР.

Теперь ей казалось, что и в ее отчаянном споре с доктором Олденом, и во всей ее карьере психиатра было что-то наивно донкихотское. Занявшись частной практикой, в собственной клинике она могла бы установить свои собственные правила, а кончилось все тем, что все взорвалось, она сбежала из штата и поменяла имя.

(Почти буквально взорвалось – здание удалось спасти лишь усилиями пожарных.)