Последний вечер в Лондоне

Отлично. Мне нужно тебе кое-что показать. Сейчас сможешь? Я подумала, что перехвачу тебя до работы.



Так как у меня до работы еще четыре часа, сейчас вполне подходит.



О’кей. Увидимся где-то через полчаса. От Прешес есть какие-нибудь новости?



Пока никаких. Позвоню отцу через час, когда он проснется, но пока ничего.



По пути в дальнюю часть квартиры меня посетила еще одна мысль.



А метро работает в такую рань?



Возьми такси.



За этим следовал эмодзи с поднятыми кверху глазами. Я рассмеялась. Колин не походил на человека, знающего об эмодзи, и уж точно – на человека, использующего их. С другой стороны, я, видимо, знала его не настолько хорошо, насколько он меня.

Я быстро оделась, опорожнила свой рюкзак, засунула туда сумочку с письмами и схватила под мышку шляпную коробку. В коридоре я остановилась перед фотографией со свадьбы Софии и изображением очаровательной Прешес, выходящей из автомобиля, рядом с которой стоял темноволосый мужчина, готовый подать ей руку. Я долго изучала их, переводя взгляд с одного фото на другое.

Наконец, после короткого раздумья, я сняла их со стены и убрала в рюкзак, а на задворках моего разума беспокоящая меня мысль, наконец-то, начала пускать корни.





Глава 32




Лондон

октябрь 1940 года

В итоге «Люфтваффе» появились седьмого сентября. Словно ребенок, который поставил на землю волчок и удивился, увидев, как тот крутится, Прешес, не веря собственным глазам, смотрела на потемневшее небо. Еве казалось странным, что то, чего они ожидали и к чему готовились, могло шокировать их. С отвагой, найденной на дне бутылки, она прислушалась к вою сирен, после чего вместе с Прешес они спокойно надели униформу «WVS», взяли противогазы и вышли из квартиры, точно так же, как и сотни раз до этого во время учебных тревог.

Прешес направилась к буфету бомбоубежища на станции метро, чтобы раздавать чай людям. Всегда чай. В начале войны британское правительство стремилось скупить все мировые запасы чая, зная, что, если в трудную минуту чай закончится, это подорвет моральный дух жителей.

Ева же выбрала столовую для пожарных бригад, которым предстояло работать всю ночь до утра. Это было гораздо опаснее работы в убежище. Именно поэтому она ее и выбрала. Она находила какое-то удовлетворение в неистовстве, висевшем в воздухе; в земле, звенящей от отрывистых ударов равномерно падающих бомб. Вой сирен и щелчки противовоздушных орудий, разрывающие в клочья ночь, будто бы подпитывали ее, заполняли пустоты внутри. Она делала что-то для обороны страны. То, что почти компенсировало ночи, проведенные в притворном веселье. В выполнении заданий Алекса, которые она уже не могла считать бессмысленными или невинными. Она была птичкой в клетке, неспособной сбежать из заточения, созданного ею самой. Ее дни превратились в бессмысленную рутину, из которой она уже не видела выхода, а бесконечный поток виски от Алекса почти не заглушал голоса ее совести.

Днем она работала в Доме Луштак: демонстрировала платья все убывающим клиентам, улыбалась и притворялась, что все в порядке. Раз в неделю, уходя с работы, она заходила в Лондонскую библиотеку, чтобы взять книгу, лежащую не на своем стеллаже. В соответствии с указаниями она вырывала титульный лист и расшифровывала послание, написанное лимонным соком, с помощью зажженной спички, а затем, заучив информацию наизусть, сжигала страницу. У нее появилась привычка читать каждую принесенную из библиотеки книжку – для развития, как призывал ее делать мистер Данек, хотя сейчас, без Грэма, все это казалось бессмысленным.

Позже, когда на землю опускалась ночь и город накрывала светомаскировка, она бросала пустой конверт в почтовое отверстие дома из белого камня на Честер-Террас, а потом мчалась домой, чтобы переодеться для вечера с Алексом. Если у нее по графику было дежурство с пожарной бригадой, она совсем не пила. Но в обществе Алекса пила до тех пор, пока не приходила в состояние долгожданной бесчувственности.

Ева снова чувствовала себя игроком, а на кону стояла жизнь или смерть. Ночи, наполненные виски и бесконечными бомбардировками, шли одна за одной, и она уже не вздрагивала, заслышав свист приближающейся зажигательной бомбы или взрыв поблизости. Она выживет либо нет. В любом случае, она не могла найти в себе сил волноваться по этому поводу.

Однажды вечером, в конце октября, Прешес сидела на краю кровати Евы, пока та готовилась к очередному вечеру в обществе Алекса. Прешес развлекала ее историями о людях в бомбоубежищах и слухами, услышанными от других моделей, об уменьшающейся клиентуре мадам Луштак. Прешес размышляла, что же в итоге станет со всеми, кто занят в Доме Луштак, когда поток заказчиков иссякнет.

Ева почти не слушала, все ее мысли были заняты Алексом, его необъяснимой властью над ней. Ее отчаянным желанием сбежать. Крася губы красной помадой, она увидела в зеркале бриллиантовый браслет на своей руке. Обычно она не носила его, но сегодня надела, устав любоваться им на туалетном столике. Крупные камни сверкнули, словно глаза, завладев ее вниманием. Как-то она провела одним бриллиантом по зеркалу, чтобы проверить, сможет ли тот оставить след на поверхности. Царапина все еще виднелась в углу. Она сидела, глядя на сверкающие камни. Они, должно быть, стоили целое состояние.

Поняв, что Прешес замолчала, Ева поняла глаза.

– Извини, что?

– Я спросила, счастлива ли ты. Ты просто сидела и улыбалась своим мыслям.

– В самом деле?

Ева положила помаду на туалетный столик, не готовая ответить даже самой себе, о чем задумалась.


– Так что? Счастлива?

Ева поймала взгляд Прешес в зеркале.

– Нет.

– Из-за Грэма?

Ева кивнула, не опуская глаз.

– Ты его так и не видела после возвращения?

– Нет.

Прешес задумчиво грызла ноготь, хоть Ева с мистером Данеком и пытались отучить ее от этой привычки.

– Мне жаль. Действительно жаль. Я просто жалею…

Она внезапно умолкла. Ева повернулась на своем стуле и взглянула на нее.

– О чем жалеешь?

Прешес часто заморгала.

– Что не ты поехала к нему. Жалею, что это была не ты.

– Почему?

– Потому что он хотел только тебя.

Раздался звонок, и Прешес медленно поднялась на ноги.

– Это Пол. У него несколько дней отпуска, и он обещал сегодня вечером сводить меня куда-нибудь. – Она заколебалась, словно хотела добавить что-то. – Может, попозже попьем с тобой какао и поговорим, как раньше – если не будет бомбежки. Я соскучилась по нашим разговорам.

– И я тоже, – искренне проговорила Ева, гадая, как такой короткий период времени смог растянуться на многие годы и оставить столько же шрамов.





* * *


Вывеска в вестибюле «Савоя» напоминала посетителям, что затемнение начнется ровно в пять тридцать. Было уже гораздо позже, но Ева понимала, что хорошо одетые гости, проходя мимо вывески, все равно не обращают на нее никакого внимания. Казалось, они предоставили право закрывать жалюзи и задергивать шторы кому-то еще.

Сдав норковую шубу в гардероб, Алекс повел Еву в «Американ бар».

Хром и закругленные углы бара всегда вызывали у Евы ощущение, что она находится на океанском лайнере. Дизайн, возможно, создали таким намеренно, но ей всегда казалось плохим вкусом смешивать алкоголь с потенциальным напоминанием о морской болезни.

Рассказывали, что у Уинстона Черчилля был персональный вход сюда, как и персональная бутылка престижного виски под барной стойкой. Фортепианная музыка едва слышалась за гулом множества голосов, за вереницей иностранных языков, которые Ева теперь не только прекрасно распознавала, но и имитировала. Алекс называл это ее особенным талантом. Благодаря урокам с Одеттой она неплохо понимала и говорила по-французски; она настолько освоила чешский и датский, что понимала почти все в беседах, которые подслушивала. Она не понимала, почему Алекса так интересовала обычная болтовня пьянчуг, их разговоры о людях, которых они не знали, и о местах, в которых не бывали. И все же Алекс хотел, чтобы она повторяла каждое слово, а сам аккуратно все записывал в маленький блокнот, хранящийся в кармане.

Когда Алекс проводил ее к угловому столику – намеренно расположенному так, чтобы она могла видеть, кто входит и выходит, – Ева мысленно натянула на лицо маску, которую знала, пожалуй, лучше собственного лица, и принялась дарить ослепительные улыбки всем, кому ее представлял Алекс. Она улыбалась, кивала в ответ и оживленно поддерживала беседы. Она позволяла мужчинам вставать чересчур близко к ней и бросать взгляды на ее платье. Она уже не возражала. Ева играла свою роль, и к ней самой это никакого отношения не имело.

Ей показалось, что в другом конце бара она заметила подругу детства Алекса. Они встречались всего единожды, но сейчас Ева была достаточно пьяна для того, чтобы потребовать у Джорджины объяснений, за что же та осуждала ее.

Ева уже начала подниматься со стула, когда сильная рука Алекса легла ей на плечо.

– Нет, – еле слышно сказал он с широкой, словно говорил что-то ласковое, улыбкой. А когда Ева посмотрела туда, где только что была Джорджина, ее там уже не было.

К ним приблизился бармен в белой форме. Алекс никогда не пил, хотя всегда заказывал неразбавленный «скотч». Но в этом баре, известном своими коктейлями, он почувствовал, что нужно заказать что-нибудь из их знаменитой карты напитков.

– «Френч семьдесят пять»? – спросил он Еву.

Она пожала плечами и достала сигарету.

– Конечно. Если у них все еще есть шампанское. Если нет, то что-нибудь покрепче.

Весь вечер за их столиком сидели друзья и знакомые Алекса, многих из которых Ева узнала, хотя и не могла вспомнить их имен. Она делала это нарочно, чтобы позлить Алекса, когда тот спросит.

Некоторое время с ними сидела молодая парочка французов. Они беспрерывно жаловались на де Голля, который был неспособен признать поражение Франции, а вместо этого тратил время, агитируя за поддержку Сопротивления, несмотря на оккупацию своей страны. Они брезгливо отзывались о лидере «Свободной Франции», словно сами не сбежали, чтобы жить в изгнании. Словно просто ждали, когда Германия покинет страну по собственной воле, и они смогут вернуться домой.

Не донеся бокала до рта, Ева замерла. Она ощутила, как затылок кольнуло от чьего-то пристального внимания, как волна жара накрыла ее. Она обернулась. Подняла взгляд. В глазах Грэма не отразилось удивления, словно он ожидал ее здесь увидеть. Или следил за ней некоторое время. У нее перехватило дыхание. Цвета и движение вокруг нее замерли, и в забитом людьми баре остались только они двое. В груди ее горело пламя, распространяя тепло по всему телу, словно Грэм прикасался к ней. Она улыбнулась и начала было подниматься с места, когда Алекс обнял ее за плечи и притянул к себе, прижавшись губами к ее обнаженной шее.

Ева тут же отпрянула, но когда она снова повернулась к Грэму, того уже не было видно. Опершись обеими руками о стол, она с усилием встала, ощущая на себе взгляды французской парочки и видя интерес в глазах проходящих мимо нее посетителей бара. Алекс потянул ее за запястье, заставив снова сесть. Увидев жалостливый взгляд француженки, она стыдливо отвернулась.