Последний вечер в Лондоне

София кивнула с напряженным видом.

– Боюсь, Дэвид прав, Ева. Я знаю, тебе тяжело так же, как и нам, но мы должны думать о том, что сейчас лучше для Грэма. Ты ведь это понимаешь?

Ева хотела возразить, сказать им, что любит его, что ее любовь точно исцелит его. Но он был в Лондоне неделю назад и не захотел увидеться с ней. Если она продолжит настаивать, они, несомненно, напомнят ей об этом, и тогда разобьется еще одна частичка ее сердца, и это точно убьет ее.

– Тогда должна поехать я, – сказала Прешес.

– Нет, – сказала Ева, не раздумывая, как это прозвучит, и радуясь тому, что виски многое притупляет. Она затрясла головой, подчеркивая значение единственного произнесенного ею слова, и мир закружился у нее перед глазами. Она поняла, почему они говорили, что ей нельзя ехать, но не могла сказать, почему не хочет поездки Прешес.

Прешес заговорила успокаивающим тоном, словно с ребенком.

– Грэм считает меня другом, и я буду для него знакомым лицом. Я научилась перевязывать раны вместе с тобой и Софией, и я не брезглива. Я могла бы помочь ему выздороветь быстрее, чтобы он мог вернуться к тебе.

Ева перестала трясти головой, поняв, что ни София, ни Дэвид ее не поддержат.

Прешес продолжала:

– Ты сможешь заменить меня в Доме Луштак, так как у нас один и тот же размер. Мадам – патриотка, и сделает все, что мы попросим, если это поможет в войне, так ведь?

Ева медленно кивнула, боясь, что если кивнет сильнее, то голова разобьется вдребезги.

София неуверенно улыбнулась.

– Это очень благородно с твоей стороны, Прешес, но…

– Я знаю, что вариант не лучший – ты или Ева в этом случае подходите больше, чем я. Но сейчас это просто невозможно. Пожалуйста, позволь мне помочь. Ты была так добра ко мне. Прошу тебя, позволь мне сделать это ради тебя. Пожалуйста.

Ее взгляд метался между Софией, Дэвидом и Евой. Словно Ева имела право голоса.

– Нам придется договариваться о транспортировке и жилье, получать разрешения на такое… – начал Дэвид.

– О чем ты и позаботишься. Ты лучше всех это умеешь. – София улыбнулась мужу, смягчая свои слова. – Тогда решено. Пойду прикуплю несколько вещичек, которые он любит.

– А могу я? – спросила Ева. – Могу я сделать хотя бы это, чтобы не чувствовать себя такой беспомощной.

– Конечно, милая. Он любит…

– Сандаловое мыло. – Она чувствовала запах Грэма, мягкость его шеи, когда она прижималась к ней губами. Она не собиралась говорить этого. Но уловила его запах, словно он сидел за соседним столиком.

Дэвид прочистил горло.

– Я пойду встречусь с его знакомым в «Труфит и Хилл» и возьму немного бритвенных приборов, которые он предпочитает. И у них есть сандаловое мыло, которым Грэм пользуется с тех пор, как я его знаю.

Ева сглотнула, изобразив улыбку, скрывающую, насколько далекой от Грэма она себя чувствовала.

– Прекрасная идея. Уверена, что именно знакомые вещи ему и нужны. – Она представила, как он лежит на кровати в госпитале, а Прешес намазывает ему на подбородок крем для бритья. Прешес, а не она. В груди закололо, и ей на миг показалось, что она истекает кровью.

– Ну и хорошо, – проговорила София, вставая. Дэвид помог ей выйти из-за стола и взял ее за руку. – Решено. Мы тебе сообщим, как только все подготовим – вполне возможно, к завтрашнему утру. Ты будешь готова?

Прешес с жаром кивнула.

– Да. Соберу вещи сегодня.

Они попрощались. Прешес и Ева стояли на тротуаре, глядя на покрытый зеленью Грин-Парк, расположенный напротив «Ритца». Люди выгуливали собак и мирно прохаживались, словно все было в порядке. Но в порядке ничего не было. И уже никогда не будет.

Прешес громко всхлипнула, даже не стараясь скрыть этого. Ева вложила всю свою энергию в чувство презрения за показное проявление эмоций подруги, за неподобающее поведение в такой ситуации. Но существовало ли вообще какое-то подобающее поведение в такой ситуации? Она только сейчас поняла, что если сосредоточиться на внешнем мире, то можно быстро уйти отсюда. Она слышала цокот каблуков, несущих ее вперед. Звуки уличного движения. Свисток полицейского. Она была зрителем в кинотеатре: она смотрела на этого человека на экране, смотрела, как тот ведет себя, словно бы все в порядке.

– Ева, прошу тебя, остановись.

Она повернулась и подождала, пока Прешес нагонит ее. Глаза Евы были сухи.

Прешес взяла ее за руку, но Ева стряхнула ее ладонь.

– Нам нужно спешить. Наверняка тебе нужно постирать. Я тебе помогу.

Прешес, всхлипнув, кивнула. Единственный платок в кармане Евы был Грэма – тот самый, с монограммой, который он дал ей в день их встречи. Она не предложила его Прешес. Не могла.

На следующий день, когда за Прешес приехал Дэвид на правительственном автомобиле, Ева спустилась вместе с ней, жизнерадостная и полная оптимизма. Играть, всегда нужно было играть. И она очень хорошо с этим справлялась.

Когда Прешес обернулась обнять ее на прощание, Ева отдала ей книгу стихов Уордсуорта, которую ей подарил Грэм.

– Ему, наверное, будет приятно, если ты почитаешь ему, если он еще не может читать самостоятельно. – Поколебавшись, Ева вынула из кармана дельфина. – Я хочу, чтобы ты берегла его и вернула ему. Понимаешь? Покажи Грэму, что он у тебя, что он останется его талисманом, пока он не поправится. И скажи ему… – Ее покинуло самообладание, но лишь на миг. Она радостно улыбнулась. – Скажи ему, что я буду ждать, когда он вернет его мне лично при возвращении в Лондон.

Прешес вновь расплакалась, и Еве захотелось встряхнуть ее, дать понять, что слезы бесполезны.


– Я позабочусь о нем ради тебя, – произнесла Прешес. – Обещаю. Я приложу все силы, чтобы он вернулся к тебе. Он на самом деле любит тебя, Ева. Я знаю, что любит.

Ева выдавила из себя ободряющую улыбку.

– Постарайся, чтобы ему стало лучше, и привези его мне.

Прешес еще раз кивнула, а затем забралась в машину и села возле Дэвида. Ева повернулась спиной к отъезжающему автомобилю, вспоминая слова Прешес, что нельзя смотреть на уезжающего человека, иначе ты его больше никогда не увидишь. Не оборачиваясь, она поднялась по лестнице, но продолжала стоять в дверях до тех пор, пока звук двигателя не поглотил гул утреннего движения.





Глава 29




Лондон

май 2019 года

Мы с Колином и его родителями сидели в комнате ожидания госпиталя принцессы Грейс в Мэрилебон. В помещении с изящной мебелью и подкупающим отсутствием шутовских рисунков и других видов больничной живописи на сдержанных серебристо-серых стенах царила удивительно успокаивающая атмосфера. В отсутствие треснутых стульев из оранжевого поливинилхлорида и линолеумной плитки было легче представить, что я не в больнице. Если бы не встревоженные лица Колина и его родителей, я бы легко вообразила, что нахожусь в совершенно другом месте.

Когда Прешес упала в обморок, Арабелла тут же вызвала «Скорую помощь». Когда Прешес переносили в реанимобиль, она дышала сама и находилась в сознании, но не ясно понимала, где находится. Я спрашивала каждого попадавшегося нам медработника, все ли с ней в порядке. На меня с неожиданной силой навалилось осознание, что она может умереть. Я знала, что она старая, хоть у меня из памяти не шли ее слова, что старость – это ее наказание. Но все равно слишком рано. Ее история еще была не дописана.

Колин в очередной, третий за последние полчаса, раз посмотрел на часы.

– Вот бы они вышли и сказали бы что-нибудь посущественнее, чем то, что ее стабилизировали и она спокойно спит.

– Они сказали, что сообщат, как только она проснется, – успокоила его Пенелопа. – Хотя уже довольно поздно. Она может проспать и до утра. Вы двое шли бы домой и отдохнули немного.

– Еще немного посидим, – сказал Колин. – На случай, если она проснется и ей потребуется поддержка.

Пенелопа улыбнулась сыну.

– Мы с твоим отцом здесь и обещаем позвонить тебе, как только она проснется. Надо было тебе ехать с Арабеллой. Вам обоим утром на работу, а тут вы ничем помочь пока не можете.

– Я тоже хотела бы подождать, – сказала я.

Пенелопа постучала указательным пальцем по подбородку.

– Вы не заметили у нее спутанности сознания перед обмороком?

Я задумалась ненадолго.

– Чуть раньше она надела старое вечернее платье и в сильном возбуждении искала фотографию Грэма, не очень хорошо понимая, что делает. Как только мы нашли фото, она успокоилась. А накануне вечером она читала стихотворение Уордсуорта по памяти. – Я задумчиво помолчала. – А еще она сказала кое-что странное. Когда я спросила, почему она так долго не возвращалась в Лондон, она сказала, что ждала, пока будет готова встретиться лицом к лицу со своим прошлым.

Пенелопа нахмурилась.

– Интересно, что она имела в виду?

– Даже не представляю. Сразу после этого она пошла спать, поэтому я ничего не спросила.

А затем я бросилась на вашего сына и совершенно забыла про Прешес. Я отвернулась, чувствуя, как по шее поднимается жар.

Отец Колина встал и принялся ходить из стороны в сторону, засунув руки в карманы. Я вспомнила, как в институте Колин делал точно так же. Говорил, что это помогает ему думать.

– Как, еще раз, было имя? Которое называла Прешес? – спросил Джеймс. – Алек?

– Алекс. Думаю, она говорила об Александре Грофе, я видела его имя в подписях на фотографиях в «Татлере». Их несколько раз фотографировали рядом с Прешес на светских мероприятиях. И на свадьбе Софии он тоже присутствовал.

Джеймс, молчаливо размышляя, медленно кивнул. Я изучала его, в очередной раз задаваясь вопросом, что же в нем так знакомо мне.

– Есть какие-нибудь мысли по его поводу?

Я покачала головой.

– У нее был достаточно большой круг общения, так что, наверное, кто-то из ее «свиты», как говорили раньше.

Пенелопа оторвала взгляд от журнала, который перелистывала.

– Не помню, чтобы Ева когда-нибудь упоминала его, так что он мог быть каким-нибудь непрошеным поклонником. По журналам со сплетнями не всегда можно понять, кто на самом деле друг.

– Это правда, – сказала я. – Хотя, если он не такой уж и важный, почему он стал последней связной мыслью Прешес перед обмороком?