Последний вечер в Лондоне

– Нет, – быстро проговорила я, проигнорировав мелькнувший на задворках разума образ Колина: его красивые глаза и улыбку, появлявшуюся на лице словно бы случайно. Может, в том была повинна темнота, а может, то, что моему исповеднику было почти сто лет, и ему случалось слышать вещи и похуже, но я добавила:

– Моя бабушка и мама умерли молодыми, и я, видимо, тоже умру молодой. И было бы нечестно завести отношения только ради того, чтобы разделить с кем-то свое несчастье.

В комнате стояла тишина, если не считать мирного тиканья часов где-то поблизости. Я ощущала на себе ее изучающий взгляд.

– Моя милая Мэдди. Жизнь – это перевоплощение. – Она сделала ударение на последнем слове, словно я могла неправильно истолковать или перепутать значение сказанного. – Если тебе не нравится, чем потчует тебя жизнь, тогда включи духовку и начинай готовить что-нибудь вкусное.

Я с удивлением почувствовала, что улыбаюсь.

– Это ваша мама говорила?

Она отвела взгляд в сторону.

– Да. И она была совершенно права. – Она медленно подняла с колен темный предмет. – Будь так любезна, положи это на комод, мне, наверное, стоит вздремнуть. Аккуратнее – в ней полно воспоминаний.

Я забрала у нее эту вещь, узнав прямоугольные очертания старой шелковой сумочки с вышивкой. Когда я ставила ее на комод, внутри что-то сдвинулось. Портсигар – решила я – с латинскими словами и пчелой на лицевой стороне. Портсигар, который когда-то принадлежал иллюзорной Еве.

Когда я помогла Прешес лечь в постель и укрыла ее одеялом, она сказала:

– Тебе нужно найти Еву, Мэдди. Она – единственная, кто сможет тебе помочь.

– Помочь мне?

Я не знала, заговаривалась ли она и понимала ли она вообще, что говорит. Но и в том и в другом случае я боялась услышать ответ.

– Ева была потрясающей женщиной. Она всегда знала, кто она есть. И понимала, что перевоплотиться всегда лучше, чем сдаться.

Я мягко проговорила:

– Вы знаете, Прешес, возможно, Евы уже нет в живых. Я бы с радостью записала и ее истории, пока я здесь. За рамками модельного бизнеса и моды. Я хочу услышать историю взросления двух женщин в тяжелые времена. Это был бы прекрасный способ сберечь ваши воспоминания для будущих поколений.

Уголки ее рта опустились.

– Чушь. Что толку в перевоплощении, если человек не хочет оставить свое прошлое в прошлом? Я никогда не собиралась щеголять своим, как новым нарядом.

Я внимательно посмотрела на нее, на ее упрямо выпяченный подбородок, и поняла, что думаю о том, какую часть прошлого она скрывает. По моему опыту, глубже всего покоились самые темные секреты.

– Вы из-за этого не говорите о своей работе с Сопротивлением? София была уверена, что вы – герой, но никто до сих пор не знает этой истории. Уверена, нам есть что послушать.

Тишина затягивалась, разбавляемая лишь тиканьем часов.

Когда она заговорила, мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее.

– «На мелкие, невидные деянья любви и доброты».

Я нахмурилась, припоминая, что слышала эти строки раньше.

– Уордсуорт, – проговорила она. – Это строки из его стихотворения. Ева их цитировала раз за разом, чтобы отработать акцент и произношение.

– Не понимаю.

– Невидные деянья любви и доброты. Понимаешь, Мэдди, некоторые широкие жесты и героические поступки не попадают в учебники по истории. Но это не означает, что их не было.

– Но разве вы не хотите, чтобы любящие вас люди узнали об этом?

– Нет. Потому что потом они спросят: «Почему?» – Она посмотрела на висящее на моей груди ожерелье в форме сердца. – Ты сохраняла свою семью после смерти матери. Из-за чувства вины? Из-за того, что что-то сделала или не сделала, пока твоя мать была жива? Думаешь, ты могла бы изменить результат?

У меня жгло в груди от тлеющих воспоминаний о последних месяцах жизни мамы и обо всем том, что озвучила Прешес.

– Зачем вы сказали это?

– Потому что ни один героический поступок не совершается ради самого акта героизма. Это всегда расплата, всегда покаяние. Всегда исправление.

Наклонившись к ней, я услышала свое дыхание в такт с тиканьем часов.

– А что вы исправили?

Она улыбнулась мне в свете луны.

– Ты первая.

Я откинулась назад, пытаясь обуздать свои чувства. Откашлялась, подбирая нейтральную тему, чтобы уснуть после этого.

– Тетя прислала мне листья магнолии из дома. Если хотите, я могла бы украсить ими квартиру.


Она недоуменно смотрела на меня.

– Каминную полку или обеденный стол. Я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах, но моя мама разбиралась, так что я просто повторю то, что делала она.

– Конечно, украшай на здоровье. – Она махнула рукой, и в лунном свете ее пальцы походили на птичьи крылья. – Это место нужно немного освежить.

– Оно не менялось с сороковых?

– Немного. – Я почувствовала на себе ее взгляд, услышала ветер за открытыми окнами. – Комнаты, разрушенные во время Блица, пришлось полностью ремонтировать. София позаботилась об этом – она всегда знала толк в таких вещах. К счастью, наша одежда хранилась в комнатах, которые не пострадали, хотя София говорила, что понадобилось много времени, чтобы проветрить ее.

– Хорошо, что София и Дэвид не продали квартиру, и вы смогли жить в ней после возвращения.

Она закрыла глаза.

– Да.

– Мне очень интересно, почему вам понадобилось столько лет, чтобы вернуться в Лондон.

Не открывая глаз, она улыбнулась.

– Я ждала, когда смогу встретиться лицом к лицу с прошлым. Как и ты, Мэдди. Тяжело возвращаться домой с несчастливыми воспоминаниями.

Я выпрямилась, почувствовав укол в груди. Сделав вид, что не расслышала, я спросила:

– Вы когда-нибудь подумывали вернуться в Теннесси?

– Я бы вернулась к незнакомцам. Лондон стал моим домом. Я написала своей семье сразу после войны, чтобы они не волновались. Я известила их, что выжила, но сказала, что возвращаться в Теннесси не собираюсь.

Ее грудь поднималась и опадала, и я ждала, когда она продолжит. Когда этого не произошло, я встала, собираясь уйти.

– Не жди так долго, Мэдди. Встань лицом к лицу со своими страхами. Прохождение через огонь не так болезненно, как его ожидание.

Я остановилась и обернулась.

– Простите?

Но глаза Прешес были закрыты, грудь вздымалась и опадала, словно во сне. Я подождала немного, а затем пошла к окнам, чтобы закрыть занавески. Без лунного света мне пришлось включить фонарь на телефоне, чтобы выбраться из комнаты. Я сделала пару шагов, когда луч света выхватил из темноты небольшой белый прямоугольник на ковре. Наклонившись, я подняла его, чтобы получше рассмотреть в своей комнате.

Включив фонарик, я едва не охнула от неожиданности, но тут же поняла, что передо мной Грэм в форме Королевских ВВС. Всего на мгновение мне показалось, что это Колин. У них одинаковая застенчивая улыбка и подбородок с ямочкой. Одинаковые светлые волосы. Казалось, совпадало даже расположение веснушек на носах. Хотя, конечно же, я не много внимания уделяла веснушкам Колина.

Я наклонилась, чтобы рассмотреть получше. Генетика – забавная вещь. Колин напоминал своего прадедушку больше, чем родителей или бабушку. Я больше походила на тетю Кэсси, чем на маму, так что это не так уж и невероятно. И все же я вспомнила, как, увидев отца Колина, подумала, что он выглядит знакомо. Что-то в его лице отсылало к общему древнему предку.

Перевернув фотографию, я снова увидела женский почерк.

«Сладких снов, моя любовь».

Я зевнула. Было слишком поздно, чтобы бодрствовать и уж тем более думать. И все же что-то в этих словах острой иглой вонзилось мне в мозг – вонзилось и тут же пропало.

Внезапно я вздрогнула, услышав шум в передней части квартиры. Я выключила свет и, затаив дыхание, прислушалась. Это могла быть Лаура, но, выйдя на цыпочках в коридор, я не увидела света на кухне, и дверь спальни Колина была все так же закрыта. Я сделала шаг, поморщившись от скрипа старого деревянного пола. Снова остановилась, расслышав странный шорох. Я подумала было вызвать полицию, но ведь я сама лично закрывала двери на засов и включала сигнализацию.

Скорее заинтересованная, чем напуганная, я прокралась по коридору, стараясь ступать возле стен, где пол не скрипел так громко, – этому старому приему я научилась в доме деда. Плечо задело одну из фотографий, но она осталась висеть на гвозде.

В фойе я снова остановилась, чтобы прислушаться, укрывшись в тени. Лунный свет, льющийся сквозь витражные окна, рисовал причудливые узоры на полу и стенах. Из-под слегка приоткрытой двери в гостиную лился тусклый свет.

Внутри что-то зашуршало, после чего последовал хлопок, как будто на пол упал тяжелый предмет. Кто бы там ни был, он не старался остаться незамеченным. Чуть более уверенно я пересекла фойе и заглянула за дверь.

Колин стоял перед столом у окна, в ногах у него виднелась коробка Софии для канцелярских принадлежностей, поверхность стола была завалена старыми письмами. Его куртка валялась на кушетке, а рубашка была не заправлена. Он провел пальцами по волосам и застонал от досады.

– Что ты делаешь?

Он повернул голову, но не вздрогнул, словно ждал меня.

– Извини. Я надеялся, что не разбужу тебя. Но я до одиннадцати сидел в офисе, а потом подумал, что потрачу несколько минут, покопаюсь здесь, вдруг найду Грэма или Еву. – Он выпрямился и обернулся, чтобы посмотреть мне в глаза. – Я хотел позвать тебя, но не знаю, во сколько ты ложишься.

– Обычно в одиннадцать. Если только не занимаюсь правкой или поджимают сроки. Но обычно выключаю свет в одиннадцать.

– Я не спрашивал, но спасибо, – проговорил он.

Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, порадовавшись тому, что горела лишь одна небольшая настольная лампа с его стороны комнаты.

– Как бабушка? По дороге домой у нее был не очень хороший вид.

– Ей, кажется, гораздо лучше. Я только что уложила ее в постель. – Я бросила взгляд на стол за его спиной. – Это письма Софии?