Последний вечер в Лондоне

– Но мы знаем, что она жила с Прешес – ты проверял историю дома?

– Пытался. Никаких записей о том, что квартиру снимала Прешес, потому что мои бабушка и дедушка владели этой квартирой.

– А когда она вернулась в Лондон в семидесятых, она снова в нее въехала. Интересно, почему она не нашла квартиру поменьше, раз уж была теперь одна. Может быть, для того, чтобы Ева смогла найти ее после всех тех лет?

– Все любопытнее и любопытнее, нужно признать, – произнес Колин, повторяя мои мысли. – Посмотрим, что я найду в записях Девона – Прешес сказала, что отцом Евы был врач, а ее родители погибли в автокатастрофе. Эти детали должны помочь сузить круг поиска. У нас в офисе есть стажер, которая отвечает за телефонные звонки; она может разузнать, были ли какие-нибудь газетные сообщения о несчастном случае и тому подобное. Шанс слабый, но он хотя бы есть.

Холм стал более крутым, и я заметила, что стала тяжелее дышать. Даже собаки сбавили прыть, хотя Колин еще продолжал идти некоторое время своими широкими шагами, пока не понял, что заметно обогнал меня.

Добравшись до вершины холма, мы с собаками остановились, чтобы полюбоваться меняющимся небесным светом. На южной стороне склона тень накрывала ярко-зеленые поля; на северной – пейзаж занял густой лес. А вдали, поверх цепи холмов, очертания лондонских зданий мрачными тенями врезались в горизонт, словно алчные пальцы, возжелавшие неба.

Колин показал на деревья.

– Некоторым тисам в лесу более пятисот лет. Когда я был мальчиком, бабушка, бывало, брала меня на прогулку и рассказывала мне, что́ каждое отдельное дерево видело на своем веку, в зависимости от обхвата. – Он замолчал, обдумывая следующие слова. – Бабушка говорила, что мечтает о том, чтобы они были капсулами времени, и она могла отрывать слои коры и проживать заново части своей жизни. Я никогда не спрашивал, какие именно части. Возможно, стоило спросить.

Наши глаза встретились.

– Возможно. Хотя мне кажется, что у тебя не так много времени. Арабелла говорит, что, по словам врачей, ей осталось недолго, хотя по мне, если не считать бледности, она в полном порядке.

Он сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул.

– Вот поэтому так сложно в это поверить. У нее хроническая сердечная недостаточность, и она усиливается. Она не хочет, чтобы ее реанимировали, если что-нибудь произойдет, так что у нас не так много времени, чтобы воссоединить ее с Евой или, по крайней мере, сказать ей, что произошло с ее подругой. И в любом случае моему отцу хотелось бы узнать судьбу своего дяди. Но даже он почему-то противится, словно о Грэме никогда не рассказывали потому, что родители скрывали от него что-то дурное или страшное. – Он остановился, посмотрев мне прямо в глаза. – Что у каждого из нас в прошлом такого, что мы не хотим с этим встречаться?

Я подняла глаза на багровеющее небо, похожее на кровоподтеки на теле умирающего дня. То ли из-за этого затухающего света, то ли из-за выпитого бренди признание показалось чуть менее необдуманным.

– Странно, но когда я думаю о своем прошлом, я вижу его как молодую версию себя. Себя, которую я не могу простить за сделанные ошибки.

Я почувствовала, что он ждет, и повернулась, чтобы взглянуть ему в глаза.

Он сказал:

– Но, Мэдисон, ведь все ошибки, которые ты сделала, и делают тебя тем, кто ты есть. И судя по тому, что вижу я, ты удивительная. Если не считать твоего необъяснимого нежелания ехать домой – в то место, которое ты явно любишь, и к семье, которая тебя боготворит.

– Думаешь, я удивительная?

Я не собиралась говорить такого, но слова вырвались сами по себе.

– Да, временами.

Я отвела взгляд. Ощущая неловкость от его пристального взгляда и смущение от того, что к лицу прихлынула кровь, я полной грудью вдохнула опьяняющий весенний воздух, наполненный ароматом цветения и спертым запахом домашней скотины.

– Я очень люблю запах фермы, – сменила я тему. – Почти так же, как и запах болот южной Джорджии. Наверное, это как любовь к звуку волынки – ты либо родился с ней, либо нет.

– Значит, тебе нравится звук волынки? – невольно улыбнулся Колин.

– Да. Не могу сказать тебе, где я ее слышала, но слышала достаточно, чтобы понять это. Есть в ней что-то – ну, не знаю – величественное. Едва ли не завораживающее. А тебе?

– Я всю жизнь прожил в Великобритании, так что свою порцию волынки получил. И да, она мне нравится. Я не верю, что кто-то может называть себя британцем и хотя бы не делать вид, что она ему нравится.

Над холмами прокатилось далекое мычание, заставив меня ощутить ностальгию, о которой я даже не подозревала.

– Как ты вообще смог покинуть это место?

Когда он не ответил, я подняла на него взгляд и обнаружила, что он пристально смотрит на меня.

– Потому что я знаю, что оно всегда здесь. Здесь живут мои детские воспоминания, хорошие и плохие вперемешку. – В его глазах промелькнула тень – такую же я встречала и в своих глазах. Он отвернулся, словно понял, что проговорился о том, чем не готов был делиться. Снова повернувшись ко мне, он добавил:

– Но именно это и делает дом домом.

Я посмотрела на него в сгущающихся сумерках, чувствуя, как крошечные ночные насекомые щекочут мне щеки.

– Дом – это место, которое живет в нашем сердце, ожидая с распростертыми объятиями, когда мы заново откроем его для себя.

Он слегка склонил голову.

– Кто был тот невероятно умный человек, что произнес это?

Я улыбнулась.

– Моя тетя Кэсси. Обычно она права почти по любому поводу.

– И уж по поводу этого она точно права.


Я задумалась о том, что он только что сказал – что дом – это смесь хорошего и плохого, – и вспомнила фотографию мальчика, который не был Колином.

– Та фотография на твоем столе – с твоими родителями и маленьким мальчиком, похожим на тебя. Но не с тобой. – Незаданный вопрос повис в воздухе между нами – невидимый, но тяжелый.

Колин долго рассматривал меня, не произнося ни звука, а затем отвернулся. Подняв голову, он указал на появившиеся в небе над нами первые звезды.

– Зимой можно увидеть Близнецов и Орион. Я провел прямо на этом месте множество холодных вечеров, наблюдая за ними в телескоп.

Я проследила за его взглядом, туда, где над нами рассыпались крапинки света; от бренди и бескрайнего неба закружилась голова.

– В детстве я боялась темноты, и мама сказала, что звезды – это маленькие щелочки в шторах Господа, через которые он наблюдает за нами в ночи. После этого мне уже было не страшно.

– Она тоже очень умная женщина.

– У меня в роду очень много умных женщин. Если бы я не выглядела в точности как моя тетя Кэсси, я бы подумала, что меня удочерили.

– А знаешь, ты права.

Я удивленно посмотрела на него.

– Насчет чего – что меня удочерили?

Он улыбнулся, его зубы блеснули в сгущающейся темноте.

– Насчет хождения босиком. Мне нравится.

Я окинула взглядом поля. Исчезающее солнце укрывало на ночь холмы сотканным из теней одеялом; свет, отпуская день, из золотого становился багровым.

– Как красиво, – прошептала я, не желая нарушать тишину.

– Это не первый закат, который мы наблюдаем с тобой вместе.

Голос Колина раздался прямо у моего уха, и я поняла, что он подошел ко мне очень близко.

– Не первый?

Я повернулась к нему. Наши лица почти соприкоснулись.

– В университете. Арабелла договорилась с несколькими студентами посмотреть на закат с Хедингтон-Хилл-Холл, а пришли только мы с тобой.

– Я не помню, – проговорила я, хотя это было не совсем так. Я не запомнила обстановку, но точно помнила, как он стоял возле меня, держа в руках сумку от моей камеры.

– Ты пыталась поцеловать меня, – произнес он.

Я посмотрела на него, постепенно отчетливее вспоминая тот закат.

– Нет. Это ты пытался меня поцеловать.

И прежде чем я смогла отметить, что он улыбается, Колин наклонился ко мне и прижался губами к моим губам. Я не отстранилась в тот же миг из-за того, что была слишком ошарашена; из-за того, насколько приятно было ощущать тепло его губ на своих губах, его нежные руки на моей талии, ночной воздух, оседающий на наших плечах и словно подталкивающий нас друг к другу. Поцелуй становился все крепче, и я заметила, что отвечаю ему, его прикосновению, абсолютному слиянию двух соединенных в объятии тел. Я готова была обнять его за шею и привлечь ближе, но внезапно поняла, что я делаю, и остановилась, шагнув назад с такой скоростью, что чуть было не потеряла равновесие.

– Прости. Это… нет. Я не могу…

Я не могла продолжить, уже даже не понимая, почему говорила ему «нет».

– Это из-за меня? Или из-за того, что ты убедила себя, что живешь со смертным приговором?

Не отворачиваясь и выдерживая мой взгляд, он требовал ответа.

Интимность опустившихся сумерек и вкус его губ на моих губах придали мне смелости.

– Это не из-за тебя.

Он сделал глубокий вдох.

– Хорошо. – Он на мгновение замолчал, подбирая слова. – Я не пытаюсь преуменьшать то, с чем ты борешься, но я кое-что почитал, чтобы разобраться немного получше. Ты наверняка знаешь, что наличие этого гена не означает, что твоя жизнь обязательно укоротится или изменится.

В сгущающемся сумраке я смотрела на него, изо всех сил стараясь не обращать внимания на тепло, разливающееся от его слов в моей груди. Я кое-что почитал, чтобы разобраться немного получше. Как будто его это действительно волновало. Возможно, так оно и было, но только потому, что он не знал всей истории. Я тряхнула головой, словно хотела стереть его слова, стереть все, в чем я себя убедила и что стала считать правдой.

– Но так может случиться. И тогда я нанесу своим любимым ту же травму, которую пережили мы, когда умерла моя мама. Я не могу так поступить с ними. И я так не поступлю. – Я сделала шаг назад, нуждаясь в пустом пространстве между нами. – Ты не поймешь.

Его руки опустились, в голубых глазах отразились последние отблески дня. Он заговорил не сразу, но когда это произошло, он сказал не то, что я ожидала услышать.

– Этого мальчика зовут Джереми. Он был моим близнецом, и он умер от лейкемии, когда нам было по девять лет. – Он поднял с земли фонарь, который я уронила, и свистнул собак. – Пойдем. Лучше включи фонарь. Если подвернешь лодыжку, сомневаюсь, что смогу пронести тебя весь обратный путь, и мне не хотелось бы оставлять тебя здесь на всю ночь.

Сказав это, он включил свой фонарь и пошел вперед, показывая путь. Собаки вприпрыжку бежали возле него. Я поплелась за ними, затылком ощущая, как темнота идет за мной по пятам.