Последний вечер в Лондоне

– Такое ощущение, что мы всегда были вместе.

Колин поставил ее холодный чай и тарелку на столик возле кушетки и сел рядом с ней.

– Я уже говорила это Арабелле, но мне нужно, чтобы и ты, Мэдди, пообещала, что все мои фотокарточки, которые вы покажете в статье, должны быть показаны с лучшей стороны.

Прешес улыбалась, говоря это, но ее глаза оставались серьезными.

Я вспомнила, что на фотографиях с журнальных обложек и других изображениях, висящих в коридоре, ее лицо всегда снимали с правой стороны или слегка склоненным влево.

– Плохих сторон у вас нет, но я вас поняла. Вы – профессиональная модель, и я доверюсь вашему опыту.

Она очень осторожно подняла бокал с чаем.

– Не желаешь чаю, Мэдди? – подмигнула она. Я задумалась, насколько ее хватит, пока она не выскажет все Лауре.

– Ммм, нет, благодарю вас. Просто воды.

Мы с Колином взяли себе угощения и вернулись в кресла напротив кушетки. Пока Прешес и Колин перекусывали и пили свой чай, я вынула «Хассельблад». Для статьи Арабелла собиралась использовать профессионального фотографа, но портреты всегда меня восхищали, а Прешес Дюбо была восхитительным объектом для фотографии. Я щелкнула затвором, выискивая видоискателем свет и тень, серые участки в переходах от одного к другому. Именно эти серые участки, – места, которые большинство людей не замечали, – всегда привлекали мое внимание. Они могли выдать тайну человека, который мог и не знать, что сам что-то скрывает.

Колин взял в руки свадебную фотографию, которую я вынула из рамки, и показал ее Прешес.

– Это мои бабушка и дедушка, правильно?

Она удивленно моргнула.

– Ты снял это с моей стены? Пойди и верни все на место.

Ее голос стих, когда Колин развернул вторую половину фотографии и указал на блондинку, отвернувшуюся от фотокамеры.

– Это ты?

– Трудно сказать. Мои глаза не такие зоркие, как раньше.

– С удовольствием принесу ваши очки, Прешес, – предложила я.

Она опустила подбородок, словно ее жутко оскорбили.

– Я не ношу очки.

– Носишь, бабушка, – вставил Колин. – Кажется, у тебя на шее цепочка от них.

Ее рука потянулась к груди, пальцы зарылись под боа. Она вытянула пару очков, висящих на цепочке из горного хрусталя, и сделала вид, что удивилась, обнаружив их там. Затем она взглянула на фотографию и надолго замолчала.

– Да, – наконец, проговорила она. – Это Дэвид и София на своей свадьбе. Это был чудесный солнечный денек. Забавно, какие мелочи запоминаются.

– Это был июль тридцать девятого, – произнес Колин. – И ты была подружкой невесты?

Она еще раз внимательно рассмотрела фотографию, затем медленно кивнула.

– Да. – Она положила тонкий палец на свое изображение. – Помню, мы все были в прекрасном настроении. Британия тогда еще не вступила в войну, понимаете, и многие из нас предпочитали делать вид, что нас это минует, что жизнь навсегда останется прежней. – Она нахмурилась. – Я храню его на стене, чтобы помнить тот день. Так я могу притвориться, что мы все еще молоды и счастливы. Что мы словно застыли во времени.

Она подняла глаза, и я спустила затвор. Она перевела на меня взгляд и сказала:

– В этом и суть фотографирования, разве не так, Мэдди? Чтобы выбрать, какую часть нашей жизни мы хотим вспомнить.

– Иногда, – согласилась я. И указала на фотографию. – С другой стороны от вас стоит женщина, но эта часть фотографии оборвана. Я помню, как вы говорили, что были с Евой как сестры и что она знала Софию. Мы выяснили, что фамилия Евы – Харлоу – мы нашли ее в письме, адресованном Софии, – так что они как минимум были знакомы. Но мне интересно, была ли она на свадебной вечеринке и что произошло с остальной частью фотографии?

И снова глаза Прешес – темные, бездонные голубые глаза – встретились с моими. Там, где должно было быть отражение, я увидела лишь пустынную почву отчаяния, осколки, лежащие, словно кофейная гуща, на дне жизни, преисполненной страдания. Я много раз наблюдала подобное на фотографиях людей, переживших катастрофу или стихийное бедствие. Те люди несли на лицах печать своих несчастий. Но Прешес была актрисой, надевающей маску нормальности. Я узнала ее – такую же маску я каждый раз наблюдала в зеркале. Именно так я смогла распознать ее скорбь и внутреннюю пустоту. И именно поэтому хотела выхватить у нее эту фотографию и забыть, что вообще ее показывала Прешес. И вымолить ее прощение.

– Да, – еле слышно пробормотала она. – Я помню, что мы обе были подружками невесты. Но была еще и третья. Вайолет. Сестра Дэвида. Она уехала в Африку во время войны, кажется. – Она откашлялась. Ее губы сложились в подобие улыбки. – Мы надели розовые платья из шелковой тафты – шантунга – и сетчатые вуали, сочетавшиеся с вуалью невесты. София, конечно же, была в белом. Свадьба была небольшой, прошла в приходской церкви ее родителей. А после – званый вечер в Овенден-Холл.

Ее улыбка поблекла. Задохнувшись, она замолчала. Я протянула ей бокал холодного чая, и она сделала большой глоток.

Когда я наклонилась забрать бокал, небольшая подвеска в форме сердца, которую я носила на золотой цепочке, выскользнула из воротника моей блузки. С поразительной скоростью Прешес схватила меня за руку, когда я потянулась, чтобы вернуть подвеску на место.

– Что это? – спросила она.

Ее глаза снова затворились, пряча свою глубину.

Я могла ответить что угодно, потому что была уверена: ее интерес вызван лишь желанием сменить тему разговора, но я предпочла правду.

– Мачеха подарила ее мне, когда я закончила школу.

Моя рука стиснула подвеску в форме сердца, сделанного, чтобы напоминать о цепочке из подвесок в форме сердца, которая когда-то принадлежала моей матери, а теперь была у тети Кэсси – уполномоченного «хранителя сердец» нашей семьи.


– На ней что-нибудь написано?

Она с некоторым тщеславием спрятала свои очки под боа из перьев.

Я кивнула.

– «Жизнь без дождя подобна солнцу без тени».

Ее глаза встретились с моими, и я вспомнила первую нашу встречу, когда она сказала мне, что горе как призрак. И свою уверенность в том, что она точно знает, о чем говорит.

Телефон Колина завибрировал.

– Извините, – проговорил он, вставая. – Это мама. Сейчас вернусь.

Я проводила его кивком головы. Мы с Прешес остались в комнате одни; я сделала несколько снимков комнаты и Прешес с фото в руках. Затем снова села и подняла со стола отброшенную свадебную фотографию.

– Я надеялась найти изображение Евы. Если мы не можем найти ее саму, я могла бы по меньшей мере приложить к статье фотографию, раз уж она так часто фигурирует в ваших историях.

Прешес медленно покачала головой.

– У меня нет ни одной. Видишь ли, эта квартира серьезно пострадала во время Блица. К счастью, всего две комнаты, но одна из них была моя, и все фотокарточки пропали. Те, что в коридоре, – это копии, которые я получила от Софии, чтобы хоть что-то повесить на стену, когда я вернулась в Лондон.

– Значит, и детских фотографий у вас не осталось? Моя сестра Нокси с радостью добавила бы несколько в свое семейное древо.

– Нет, Мэдди. Мои родители были очень бедны. Мы едва сводили концы с концами. Я не помню, чтобы до Лондона кто-то фотографировал меня. – Ее пальцы обхватили боа. – Я до девятнадцати лет будто и не существовала вовсе.

Я попробовала представить, каково это – не иметь ни единого свидетельства о первых девятнадцати годах своей жизни. О семье и детстве. О знакомых людях и местах, которые помогли мне оказаться там, где я находилась.

– Вас это огорчает?

Повернувшись к эркеру, она взглянула на свинцовое небо.

– Многие люди обрадовались бы шансу начать все сначала. Но они никогда не вспоминают о цене. Обо всем том, что мы теряем. – Ее голова опустилась, подбородок погрузился в перья. – Нельзя начать новую жизнь, таща с собой что-то из старой. От этого всего нужно избавляться – даже от хорошего. И не оглядываться. Никогда. Жить сожалея – все равно что постоянно ходить с камешком в туфле. – Она едва заметно улыбнулась. – Мне кажется, у тебя есть такой камешек.

Ее слова задели меня.

– Вас это огорчает? – повторила я.

– А разве все эмоции не относительны? Мое огорчение может оказаться непохожим на твое. – Прешес откинулась назад. Ее пальцы продолжали поглаживать перья боа, в устремленном на меня взоре читалась нежность. – Это ты скажи мне, Мэдди. Огорчает?

У меня защипало в глазах. Я многие годы не оказывалась лицом к лицу с выбором и необходимостью изучать его.

– Милая моя, – нежно произнесла она, и от ее акцента на меня вновь обрушились воспоминания о доме, стиснув горло судорогой. – За девяносто девять лет моей жизни я узнала одну вещь: иногда, чтобы получить ответы, тебе нужно всего лишь наблюдать. Люди подумают, что ты стесняешься, и недооценят тебя. – Она слегка наклонилась вперед; боа мягко покачнулось в воздухе. – И это сделает тебя самым умным человеком из них.

Я посмотрела в свои записи, отчасти чтобы найти следующий вопрос, но также и для того, чтобы спрятать лицо от ее испытующего взгляда. Я сглотнула, затем попробовала снова.

– Мне хотелось бы поговорить о вашей жизни во Франции во время войны. Мне интересно, потому что в это время Франция была оккупирована Германией, и все же вы оставили свою жизнь тут и в конечном итоге стали там моделью и поселились в «Ритце». Я собираюсь порыться в архивах и попробовать найти ваши фотографии того времени, но мне бы очень хотелось узнать от вас детали о том периоде вашей жизни: об индустрии моды в Париже под властью Германии, о нарядах. О жизни в городе, переполненном нацистами. – Я улыбнулась, поняв, что задала слишком много вопросов для одного раза. – Для начала расскажите, почему вы туда поехали?

Она долго изучала меня, и это походило на игру в молчанку.

– Ох, Мэдди, – со вздохом проговорила она. – Наверное, по той же причине, что и ты покинула Джорджию.

Я выпрямилась в кресле.

– Простите?

– Ты разве не знаешь? Чтобы сбежать от своих призраков.

Мы изучали друг друга в тусклом свете, почти не заметив, что по стеклам забарабанил дождь.

– Все хорошо? – Колин встал на пороге, обведя глазами комнату, словно почувствовал жар повисшего в воздухе напряжения.

– Все отлично, – быстро проговорила я.

– Что хотела ненаглядная Пенелопа? – сладким голосом поинтересовалась Прешес. – Надеюсь, она не отменила наше чаепитие во вторник в «Кларидже»? Я так его ждала.

– Нет. Мы нашли среди бумаг бабушки фотографию мужчины. Мои родители убеждены, что знают, кто это, но они сказали, что ты, скорее всего, скажешь точно. Можно показать его тебе?

– Конечно. – Прешес подняла очки к носу и изящно положила руки на колени, а Колин тем временем сел рядом с ней и показал ей экран. Отразившийся в очках свет от телефона скрыл ее глаза. – Ну что ж, – протянула она. Голос стал более сдержанным, а акцент – более явным. – Ты как две капли воды похож на него, правда?

Колин бросил на меня взгляд.

– Белла и Мэдисон тоже, кажется, так думают, но меня это не убедило. Отец не уверен, но мать вроде бы думает, что это один из братьев бабушки Софии. Ты их знала?