Последние дни наших отцов

— А потом, мой генерал, этот грязный немец швырнул Поля-Эмиля в чулан, прямо слева от входа. Теперь мне видно не было, но я слышала, что он его нещадно бил и говорил, чтоб тот выбирал. Говорил (она изобразила грубый немецкий акцент): “Я знаю, что вы английский агент и что в Париже есть другие агенты”. Примерно так, только без акцента, он по-французски чисто говорил, я потому и не заподозрила ничего, когда он сказал, будто он французский полицейский.

— Выбирал что?

— Если Поль-Эмиль заговорит, немец не причинит зла его отцу. А если нет, отец кончит дни как поляки, что-то вроде того.

— И?

— Он заговорил. Я не все слышала, но Поль-Эмиль заговорил, и они его увели. А тот грязный немец потом сюда часто приходил. Не спрашивайте зачем, я понятия не имею, только знаю что сама видела. А потом, когда Париж освободили, исчез, само собой.

Дофф потерял дар речи: Пэл сдал Фарона, сдал Лору. Ту, что он любил. Нет, это невозможно… Как он мог послать Лору на смерть? Какой хаос устроил Пэл, приехав сюда! Но зачем? Дофф решил, что никто не должен ничего знать — ни Станислас, никто. Он будет хранить секрет всю жизнь, до самой смерти. Филипп не узнает правды о своем отце.

Доффу было дурно, жарко, у него ломило голову. Он резко встал, едва не опрокинув поднос с так и не выпитым настоящим кофе.

— Вы уже уходите, мой генерал?

Дофф сурово смотрел на консьержку:

— Вы кому-нибудь рассказывали эту историю, кроме меня?

— Нет. Даже отцу. Очень уж я боялась немца, он все время сюда ходил.

— Вы умеете хранить тайны?

— Да.

— Тогда ни слова больше про эту историю. Никогда, никому. Забудьте ее, унесите с собой в могилу… Это государственная тайна, тайна мирового значения.

Напрасно она пыталась возражать. Дофф властно, медленно, угрожающе произнес:

— Вы обязаны хранить тайну. Иначе я велю расстрелять вас за измену родине!

Она в ужасе вытаращила глаза.

— Паф! — Дофф сложил пальцы в виде пистолета, изображая казнь. — Пиф-паф!

При каждом “выстреле” она подскакивала. Год назад с ней точно так же разговаривал немец. Право слово, эти военные — все негодяи, все до единого.





* * *


Станислас спустился по лестнице и вышел из дома. Дофф курил на тротуаре, ждал его. Они переглянулись и дружно вздохнули.

— Ну вот, — сказал Станислас.

— Ну вот, — отозвался Дофф.

Молчание.

— Как он воспринял новость?

— Да ничего…

Дофф понурился:

— Знаешь, Стан, по-моему, закрою я это дело… Все сказано, и нечего больше сюда приходить. Роковая случайность.

— Да-да, закрыть дело. Роковая случайность. И добавить нечего, и ходить сюда незачем. Какая подлость эта война…

— Подлая война.

Они двинулись в сторону Сены.

— А Пэл настоящий герой, верно? — добавил Станислас.

— Герой, это точно.

Они не сразу вернулись в отель. Им надо было немного выпить.






66




Лора позвонила в дверь около трех часов дня.

Почему Станислас и Дофф не вернулись в гостиницу? Ушли около половины двенадцатого, она четыре часа просидела в номере, с вечера не выходила на улицу. Она волновалась — сколько можно ждать? — и решила сходить на улицу Бак. Положила Филиппа в коляску и отправилась к отцу.

Он открыл: думал, что вернулся Станислас. У него уже не было сил сдерживать горькие слезы, но он все-таки открыл.

Увидев заплаканного старика, Лора поняла, что Станислас и Дофф известили его. Но почему они потом не вернулись в гостиницу?

— Здравствуйте, месье. Я Лора… Станислас вам про меня говорил?

Он грустно улыбнулся и кивнул. Лора. Теперь и она приехала. Из Лондона? Уже? Да какая разница. Он нашел ее изумительной.

— Значит, это вы отец Поля-Эмиля… — пробормотала она со слезами на глазах. — Он столько мне о вас рассказывал…

Он снова улыбнулся.

— Милая, милая Лора… Вы еще красивее, чем я себе представлял.

Охваченные внезапным порывом, они крепко обнялись, все трое.

— Это мой внук?

— Его зовут Филипп. Филипп… Как вас. Красивый, правда?

— Великолепный.

Они уселись в гостиной и стали смотреть друг на друга, молча, печально. А потом Лора по просьбе отца стала рассказывать о Пэле, как прежде Станислас. Говорила о Лондоне, об их счастливых минутах. Говорила, что, как ей кажется, Филипп похож на отца, и дед соглашался. Мать говорила, а Филипп у нее на руках смеялся и лепетал — начинал свой великий разговор с миром.

Отец переводил взгляд с молодой женщины на ребенка, раз за разом, без конца. Они семья его сына, его потомство. Его имя не умрет. Слезы все текли и текли по его щекам.

Они проговорили почти два часа. В пять отец, выбившись из сил, предложил Лоре прийти завтра.

— У меня был тяжелый день, мне надо побыть одному, понимаете?

— Конечно. Я так счастлива, что наконец повидала вас.

— Я тоже. Приходите завтра пораньше. Нам еще столько нужно друг другу сказать.

— Завтра. Рано утром.

— Вы любите пирожные? — спросил отец. — Я могу купить на завтра торт.

— Торт, — отозвалась Лора. — Отличная идея. Съедим его вместе и поговорим еще.

Они обнялись, он поцеловал внука. И она ушла.

На улице ей захотелось пройтись. От ходьбы станет легче. Завтра она пригласит отца в поместье в Сассексе. Быть может, он захочет сказать несколько слов. Быть может, он немного поживет в Лондоне. Ради Филиппа. Она улыбнулась. Впереди было будущее.





* * *


Толстяк вышел от отеля “Сесиль”, где находился французский офис УСО. После ухода Саскии он еще долго стоял у “Лютеции” и случайно встретил какого-то офицера, который объяснил, что ему надо туда сходить, урегулировать свой статус: он уже сам не знал, кто он такой — то ли английский агент, то ли французский гражданин.

В “Сесиль” его приняли сразу и беседовали без протокола. Сказали, что Секция F распущена и он может, если на то будет его желание, вступить в ряды французской армии в том же звании, какое получил в УСО, — лейтенантом.

— Нет, спасибо, — отказался Толстяк. — Хватит с меня войны, хватит всего.

Собеседник, пожав плечами, попросил гиганта подождать, а потом вручил ему свидетельство о том, что он принимал активное участие в военных действиях. И все. Ни барабанов, ни военного салюта, даже бумажки никакой подписать не дали. Ничего. Спасибо и до свидания. Толстяк лишь улыбнулся, он не был в обиде. УСО как зажглось, так и угасало — величайшая импровизация за всю историю войны.

Толстяк бесцельно брел по улице. С гордостью смотрел на свой документ, то подносил его к самым глазам, то, любуясь, отодвигал подальше. Он отошлет его родителям. Для него война окончена. И для его товарищей, для Секции F. Эта страница их истории окончательно перевернута. Что теперь с ними со всеми будет?

Он шел и шел. Какая разница, куда идти. Сам того не зная, он направлялся к улице Бак. Сам того не зная, он следовал, только в обратную сторону, по стопам Пэла, когда тот сентябрьским утром 1941 года покидал Париж, готовясь идти военными тропами. Тут-то он ее и увидел — с сыном, с Филиппом, в коляске. Лора! Она улыбалась ему, издалека узнав его необъятную фигуру. Какой сюрприз! Какой невероятный сюрприз — встретиться здесь и сейчас! Она улыбалась, она была красива как никогда. Они с сыном, оставшимся без отца, снова встретили Толстяка. Они думали, что это судьба или, быть может, случай, но мир слишком мал, чтобы не встретиться. Люди теряют друг друга из виду только когда по-настоящему этого хотят.