Последние дни наших отцов
Часть 43 из 58 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— И мой сын всем этим командует?
— Да. Высадка в Нормандии — это была его идея.
— Ах, великолепно! Ве-ли-ко-лепно! — весело, задорно вскричал отец. — Какая отличная мысль ему пришла! Как это похоже на сына! Смешно, но я какое-то время считал, что он не на войне, а работает в банке.
— В банке? Где же?
— Да в той же Женеве, черт подери! Который раз вам твержу, Вернер, вы что, совсем меня не слушаете?
Кунцер слушал внимательно, но так ничего и не понял в этой истории про банк и Женеву, которую уже слышал из уст консьержки, когда допрашивал ее о Пэле.
Отец скрылся на кухне, чтобы принести жаркое. Чемодан по-прежнему был собран: зубная щетка, колбаса, трубка, роман. Он к нему не притрагивался. Высадка состоялась уже больше месяца назад. Сын вернется с минуты на минуту. Поезд на Лион отходит в два часа дня, он так сказал.
* * *
Группа Кея тесно сотрудничала со Специальной авиадесантной службой, десантников вместе с джипами недавно парашютировали в регионе. Пока американцы продвигались к Ренну, они по ночам разъезжали по дорогам, поливая огнем встречные немецкие патрули. Кей испытывал огромное напряжение, но ситуация явно менялась. Организации Сопротивления мало-помалу начинали действовать открыто, сам он уже не снимал военной формы. Тайная война практически кончилась, но пока приходилось ограничиваться засадами, наводить на немцев страх, ослаблять их. Главное — не вступать в бой с немецкими частями, вооруженными до зубов и способными легко разгромить позиции бойцов. В Веркоре дивизии СС осадили членов “Свободной Франции” и перебили их с ужасающей жестокостью.
Клод тоже полностью осознавал текущее положение и старался сдерживать амбиции Трентье и партизан, готовых бросаться в рискованные атаки: вылазки должны быть короткими и простыми. Сам он отдавал предпочтение диверсиям, в том числе на главных маршрутах. Нужно было продержаться до высадки союзников на Юге.
Однажды утром, когда кюре смывал с себя пот, вернувшись из разведки, к нему зашел Трентье. Накануне радист получил сообщение из Лондона: сброс боеприпасов был назначен на сегодняшнее утро, и Трентье со своими людьми уезжал забирать груз. Теперь английские и американские самолеты доставляли людей и грузы прямо днем.
— Как прошло? — спросил Клод.
— Отлично. Получили весь груз, какой заказывали.
— Весь?
— Оружие, снаряжение… Абсолютно все.
— В добрый час!
Трентье хитро улыбнулся.
— Ты чего смеешься? — спросил кюре.
— Лондон наконец прислал нам инструктора по гранатометам PIAT.
Клод вздохнул. Запрос они посылали два месяца назад. Издержки бюрократии Бейкер-стрит… За это время они и сами научились.
— И где этот знаток?
Трентье отвел его к сараю, возле которого сидел на солнышке вновь прибывший. Влажная рубашка прилипла к его громадному телу.
— Красивые места, — говорил он молодому бойцу, слегка робевшему перед столь внушительным агентом британских спецслужб.
Клод расхохотался. Этот человек, безусловно, обладал всеми возможными достоинствами, но уж точно не мог быть инструктором по гранатометам.
— Толстяк!
Гигант, прервав свои разглагольствования, вскочил:
— Попик!
Они кинулись друг другу в объятия.
— Ты чего тут забыл? — спросил Клод.
— Я был на Севере — из-за высадки, но теперь там лихо орудуют американцы. Вот меня сюда и послали.
— Ты заезжал в Лондон? Про остальных что-нибудь знаешь?
— Нет. Я там с февраля не был. Скучаю. Они меня прямо в самолет посадили, в “Датоку”… В общем, есть такая штука у америкосов.
– “Дакоту”, — поправил Клод.
— Ну да. Какая разница. В общем, там погрузили, тут сбросили. Знаешь, Попик, а мы вроде побеждаем в войне-то.
— Надеюсь… Но пока на Севере веселье, мы тут вообще ничего не знаем.
— Не волнуйся. Американцы готовятся высадиться в Провансе. Меня прислали в подкрепление, усмирять бошиков. А еще я буду вас инструктировать по противотанковым гранатометам, это в моих инструкциях тоже написано.
Клод расхохотался, представив себе, что может натворить Толстяк с гранатометом.
— Ты что, умеешь с ними обращаться?
— Ха, научился, представь себе. Надо было не про Иисусика думать, а лекции слушать!
— Нас что, учили этим штуковинам?
Толстяк воздел глаза к небу, изображая отчаяние.
— Ну вот, ты вместо лекций служишь мессы, а потом как без рук! Нам их показывали в Шотландии. К счастью, теперь с тобой Толстяк!
И Толстяк потрепал Клода по голове, как ребенка.
Толстяк выезжал на третье задание подряд. Он устал. Часто вспоминал Англию, центры УСО, товарищей — все, благодаря чему все-таки жил на свете. Благодаря войне он стал Толстяком по имени Ален, а не Аленом по прозвищу Толстяк. На занятиях ему доставалось больше других, зато он оказался в кругу семьи, потому и держался. Даже задания УСО были лишь способом оставаться с ними, иначе он бы давно отказался. Они были всем, о чем он мечтал всю жизнь, — верными друзьями, братьями. Долгое время он считал, что одни собаки умеют хранить верность, а потом встретил Пэла, Лору, Станисласа, Клода, всех остальных. Он никогда и никому этого не говорил, но только на войне понял, что жизнь прекрасна. Благодаря им, благодаря УСО он стал важной персоной. После высадки союзников, направляясь в нормандскую ячейку, он проезжал мимо Кана, совсем рядом с домом, с родительским домом. Ему захотелось повидать мать с отцом, сказать им, что нашел себя. Уезжал от них жирным куском сала, а теперь он — боевой порох. В минуты наивысшего подъема ему казалось, что он, быть может, вовсе не такая бездарь, как считали некоторые.
В тот же день, когда Толстяк прибыл в маки, он вместе с Клодом, Трентье и горсткой людей выехал вечером взрывать эшелон с войсками. Темнело поздно; они отправились засветло и, найдя укрытое деревьями место, стали закладывать заряды вдоль рельсов. Трентье взялся дотянуть детонирующий шнур до ближайшего пригорка и притаился за ним — он будет подрывником. Выше по направлению движения поезда выставили разведчика с туманным горном. Вокруг места операции рассыпались две группы стрелков — прикрытие; в одной из них были Толстяк, Клод и молодой испуганный новобранец. У всех были “Стэны” и “Марлины”.
— Не тяжело держать пэ-пэ-шку? — шепнул Толстяк парню, чтобы отвлечь того разговором.
— Нет, месье.
— Тебя как зовут?
— Гиньоль[16]. Это не настоящее имя, но меня так называют в шутку.
— Это не шутка, — возразил Толстяк тоном знатока, — а боевое прозвище. Боевое прозвище — важная штука. Знаешь, как меня называют? Толстяк.
Парень, не проронив ни звука, внимательно слушал.
— Так что это не насмешка, — продолжал Толстяк, — это особенность, я такой из-за болезни. Ты не знаешь, тебя не было с нами в Уонборо, но, так или иначе, это стало моим боевым прозвищем.
Клод в сгущающихся сумерках укоризненно стукнул Толстяка: тот по оплошности выдал одно из мест секретнейшей подготовки УСО. Но парень ничего не понял.
— Хочешь шоколадку, солдатик? — предложил гигант.
Тот кивнул. Рядом с этим внушительным британским агентом ему было не так страшно. Однажды он всем расскажет, авось ему поверят: да, он воевал бок о бок с английским агентом.
— А ты, Попик, хочешь шоколадку?
— Нет, спасибо.
Толстяк пошарил в кармане, вытащил оттуда плитку шоколада и разломил пополам; смеркалось, и в кустах, где они залегли, было мало что видно.
— Держи, товарищ, это придаст тебе храбрости.
Толстяк протянул мальчику кусок шоколада, и тот благодарно запихнул его в рот, целиком.
— Вкусно, правда? — поинтересовался Толстяк.
— Да, — произнес юный боец.
Жевал он с огромным трудом. Клод хихикал про себя — это был пластит. Вскоре послышался сигнал туманного горна, потом звук приближающегося поезда. Когда тот проезжал мимо деревьев, раздался оглушительный взрыв.
55
Июль подходил к концу. Однажды под вечер, воспользовавшись передышкой, они пошли прогуляться в Гайд-парк — со спокойной душой, несмотря на ракеты “Фау-1”, так пугавшие лондонцев. Во главе колонны шла Лора, везла коляску с Филиппом; позади нее оживленно беседовали Дофф и Станислас. Шли они медленно, чтобы она их не слышала; говорили, как всегда, о войне. Лора еще не вышла на работу на Бейкер-стрит, и мужчины пребывали в уверенности, что если она их не услышит, то ничего не узнает ни о боях во Франции, ни о потерях союзников, ни о ракетах, грозящих городу. Они не брали в расчет газеты, радио, сирены, разговоры в кафе и наивно воображали, будто надежно защищают Лору от ожесточенного мира, когда шепчутся за ее спиной.
Она словно светилась на солнце: белая теннисная юбка, подол которой изящно колыхался при каждом ее шаге, изумительно шла ей. Она все знала про войну, она все время думала о ней. Думала о Толстяке, о Кее, о Клоде. И о Фароне — каждый день она заново переживала свой побег из квартиры. И о Пэле, каждую секунду, она обречена думать о нем всю жизнь. Думала и об отце Пэла: когда кончится война, она поедет в Париж, покажет ему прекрасного смеющегося внука. Филипп и его утешит в ужасающем горе, как утешает ее. Она попросит отца рассказывать ей о Пэле днями напролет, чтобы он оставался в живых и дальше. Она устала в одиночку поддерживать его жизнь; остальные никогда не говорили о нем, чтобы не причинить ей боль. А еще она хотела, чтобы Филипп однажды узнал историю своего отца.
Трое гуляющих шли вдоль озера. В парке было безлюдно: горожане запуганы крылатыми ракетами, сыпавшимися с середины июня на Лондон и на юг Англии. “Фау-1” (die Vergeltungswaffen — оружие возмездия) были последней надеждой Гитлера вернуть превосходство в войне. “Фау-1” взлетали с пусковых установок на побережье Ла-Манша: быстрые, бесшумные, они падали в любое время дня и ночи, по две с половиной сотни в сутки. Иногда на один только Лондон приходилось около сотни; счет убитым шел уже на тысячи, детей вывозили в отдаленные деревни вне зоны ракетных обстрелов. В небе с ревом пронеслась эскадрилья истребителей: Лора не обратила на нее внимания, а Станислас и Дофф проводили самолеты тревожным взглядом.
Британской разведке не удавалось локализовать пусковые установки “Фау-1”: военные засекали ракеты, только когда те уже летели над Ла-Маншем. Некоторые сбивало ПВО, но королевские ВВС почти не справлялись с этими атаками, совсем иными, нежели орды бомбардировщиков “Блитц”. Истребитель мог, конечно, расстрелять ракеты в полете; но взрывная волна была опасна для самих боевых самолетов, многие уже были потеряны. Существовал, однако, зрелищный и опасный способ отвести ракеты от густонаселенных мест: отдельным пилотам истребителей удавалось изменить их траекторию, подсовывая крыло самолета под крыло бомбы.
Лора сошла с дороги посмотреть на уток, плававших в озере. Она с улыбкой взглянула на Доффа и Станисласа, и те предусмотрительно прервали беседу. Лора отлично понимала, что те говорят об “Оверлорде”, и поблагодарила небеса за то, что в их с Филиппом жизни есть эти двое. Что бы с ней сталось, если бы не они!
— Да. Высадка в Нормандии — это была его идея.
— Ах, великолепно! Ве-ли-ко-лепно! — весело, задорно вскричал отец. — Какая отличная мысль ему пришла! Как это похоже на сына! Смешно, но я какое-то время считал, что он не на войне, а работает в банке.
— В банке? Где же?
— Да в той же Женеве, черт подери! Который раз вам твержу, Вернер, вы что, совсем меня не слушаете?
Кунцер слушал внимательно, но так ничего и не понял в этой истории про банк и Женеву, которую уже слышал из уст консьержки, когда допрашивал ее о Пэле.
Отец скрылся на кухне, чтобы принести жаркое. Чемодан по-прежнему был собран: зубная щетка, колбаса, трубка, роман. Он к нему не притрагивался. Высадка состоялась уже больше месяца назад. Сын вернется с минуты на минуту. Поезд на Лион отходит в два часа дня, он так сказал.
* * *
Группа Кея тесно сотрудничала со Специальной авиадесантной службой, десантников вместе с джипами недавно парашютировали в регионе. Пока американцы продвигались к Ренну, они по ночам разъезжали по дорогам, поливая огнем встречные немецкие патрули. Кей испытывал огромное напряжение, но ситуация явно менялась. Организации Сопротивления мало-помалу начинали действовать открыто, сам он уже не снимал военной формы. Тайная война практически кончилась, но пока приходилось ограничиваться засадами, наводить на немцев страх, ослаблять их. Главное — не вступать в бой с немецкими частями, вооруженными до зубов и способными легко разгромить позиции бойцов. В Веркоре дивизии СС осадили членов “Свободной Франции” и перебили их с ужасающей жестокостью.
Клод тоже полностью осознавал текущее положение и старался сдерживать амбиции Трентье и партизан, готовых бросаться в рискованные атаки: вылазки должны быть короткими и простыми. Сам он отдавал предпочтение диверсиям, в том числе на главных маршрутах. Нужно было продержаться до высадки союзников на Юге.
Однажды утром, когда кюре смывал с себя пот, вернувшись из разведки, к нему зашел Трентье. Накануне радист получил сообщение из Лондона: сброс боеприпасов был назначен на сегодняшнее утро, и Трентье со своими людьми уезжал забирать груз. Теперь английские и американские самолеты доставляли людей и грузы прямо днем.
— Как прошло? — спросил Клод.
— Отлично. Получили весь груз, какой заказывали.
— Весь?
— Оружие, снаряжение… Абсолютно все.
— В добрый час!
Трентье хитро улыбнулся.
— Ты чего смеешься? — спросил кюре.
— Лондон наконец прислал нам инструктора по гранатометам PIAT.
Клод вздохнул. Запрос они посылали два месяца назад. Издержки бюрократии Бейкер-стрит… За это время они и сами научились.
— И где этот знаток?
Трентье отвел его к сараю, возле которого сидел на солнышке вновь прибывший. Влажная рубашка прилипла к его громадному телу.
— Красивые места, — говорил он молодому бойцу, слегка робевшему перед столь внушительным агентом британских спецслужб.
Клод расхохотался. Этот человек, безусловно, обладал всеми возможными достоинствами, но уж точно не мог быть инструктором по гранатометам.
— Толстяк!
Гигант, прервав свои разглагольствования, вскочил:
— Попик!
Они кинулись друг другу в объятия.
— Ты чего тут забыл? — спросил Клод.
— Я был на Севере — из-за высадки, но теперь там лихо орудуют американцы. Вот меня сюда и послали.
— Ты заезжал в Лондон? Про остальных что-нибудь знаешь?
— Нет. Я там с февраля не был. Скучаю. Они меня прямо в самолет посадили, в “Датоку”… В общем, есть такая штука у америкосов.
– “Дакоту”, — поправил Клод.
— Ну да. Какая разница. В общем, там погрузили, тут сбросили. Знаешь, Попик, а мы вроде побеждаем в войне-то.
— Надеюсь… Но пока на Севере веселье, мы тут вообще ничего не знаем.
— Не волнуйся. Американцы готовятся высадиться в Провансе. Меня прислали в подкрепление, усмирять бошиков. А еще я буду вас инструктировать по противотанковым гранатометам, это в моих инструкциях тоже написано.
Клод расхохотался, представив себе, что может натворить Толстяк с гранатометом.
— Ты что, умеешь с ними обращаться?
— Ха, научился, представь себе. Надо было не про Иисусика думать, а лекции слушать!
— Нас что, учили этим штуковинам?
Толстяк воздел глаза к небу, изображая отчаяние.
— Ну вот, ты вместо лекций служишь мессы, а потом как без рук! Нам их показывали в Шотландии. К счастью, теперь с тобой Толстяк!
И Толстяк потрепал Клода по голове, как ребенка.
Толстяк выезжал на третье задание подряд. Он устал. Часто вспоминал Англию, центры УСО, товарищей — все, благодаря чему все-таки жил на свете. Благодаря войне он стал Толстяком по имени Ален, а не Аленом по прозвищу Толстяк. На занятиях ему доставалось больше других, зато он оказался в кругу семьи, потому и держался. Даже задания УСО были лишь способом оставаться с ними, иначе он бы давно отказался. Они были всем, о чем он мечтал всю жизнь, — верными друзьями, братьями. Долгое время он считал, что одни собаки умеют хранить верность, а потом встретил Пэла, Лору, Станисласа, Клода, всех остальных. Он никогда и никому этого не говорил, но только на войне понял, что жизнь прекрасна. Благодаря им, благодаря УСО он стал важной персоной. После высадки союзников, направляясь в нормандскую ячейку, он проезжал мимо Кана, совсем рядом с домом, с родительским домом. Ему захотелось повидать мать с отцом, сказать им, что нашел себя. Уезжал от них жирным куском сала, а теперь он — боевой порох. В минуты наивысшего подъема ему казалось, что он, быть может, вовсе не такая бездарь, как считали некоторые.
В тот же день, когда Толстяк прибыл в маки, он вместе с Клодом, Трентье и горсткой людей выехал вечером взрывать эшелон с войсками. Темнело поздно; они отправились засветло и, найдя укрытое деревьями место, стали закладывать заряды вдоль рельсов. Трентье взялся дотянуть детонирующий шнур до ближайшего пригорка и притаился за ним — он будет подрывником. Выше по направлению движения поезда выставили разведчика с туманным горном. Вокруг места операции рассыпались две группы стрелков — прикрытие; в одной из них были Толстяк, Клод и молодой испуганный новобранец. У всех были “Стэны” и “Марлины”.
— Не тяжело держать пэ-пэ-шку? — шепнул Толстяк парню, чтобы отвлечь того разговором.
— Нет, месье.
— Тебя как зовут?
— Гиньоль[16]. Это не настоящее имя, но меня так называют в шутку.
— Это не шутка, — возразил Толстяк тоном знатока, — а боевое прозвище. Боевое прозвище — важная штука. Знаешь, как меня называют? Толстяк.
Парень, не проронив ни звука, внимательно слушал.
— Так что это не насмешка, — продолжал Толстяк, — это особенность, я такой из-за болезни. Ты не знаешь, тебя не было с нами в Уонборо, но, так или иначе, это стало моим боевым прозвищем.
Клод в сгущающихся сумерках укоризненно стукнул Толстяка: тот по оплошности выдал одно из мест секретнейшей подготовки УСО. Но парень ничего не понял.
— Хочешь шоколадку, солдатик? — предложил гигант.
Тот кивнул. Рядом с этим внушительным британским агентом ему было не так страшно. Однажды он всем расскажет, авось ему поверят: да, он воевал бок о бок с английским агентом.
— А ты, Попик, хочешь шоколадку?
— Нет, спасибо.
Толстяк пошарил в кармане, вытащил оттуда плитку шоколада и разломил пополам; смеркалось, и в кустах, где они залегли, было мало что видно.
— Держи, товарищ, это придаст тебе храбрости.
Толстяк протянул мальчику кусок шоколада, и тот благодарно запихнул его в рот, целиком.
— Вкусно, правда? — поинтересовался Толстяк.
— Да, — произнес юный боец.
Жевал он с огромным трудом. Клод хихикал про себя — это был пластит. Вскоре послышался сигнал туманного горна, потом звук приближающегося поезда. Когда тот проезжал мимо деревьев, раздался оглушительный взрыв.
55
Июль подходил к концу. Однажды под вечер, воспользовавшись передышкой, они пошли прогуляться в Гайд-парк — со спокойной душой, несмотря на ракеты “Фау-1”, так пугавшие лондонцев. Во главе колонны шла Лора, везла коляску с Филиппом; позади нее оживленно беседовали Дофф и Станислас. Шли они медленно, чтобы она их не слышала; говорили, как всегда, о войне. Лора еще не вышла на работу на Бейкер-стрит, и мужчины пребывали в уверенности, что если она их не услышит, то ничего не узнает ни о боях во Франции, ни о потерях союзников, ни о ракетах, грозящих городу. Они не брали в расчет газеты, радио, сирены, разговоры в кафе и наивно воображали, будто надежно защищают Лору от ожесточенного мира, когда шепчутся за ее спиной.
Она словно светилась на солнце: белая теннисная юбка, подол которой изящно колыхался при каждом ее шаге, изумительно шла ей. Она все знала про войну, она все время думала о ней. Думала о Толстяке, о Кее, о Клоде. И о Фароне — каждый день она заново переживала свой побег из квартиры. И о Пэле, каждую секунду, она обречена думать о нем всю жизнь. Думала и об отце Пэла: когда кончится война, она поедет в Париж, покажет ему прекрасного смеющегося внука. Филипп и его утешит в ужасающем горе, как утешает ее. Она попросит отца рассказывать ей о Пэле днями напролет, чтобы он оставался в живых и дальше. Она устала в одиночку поддерживать его жизнь; остальные никогда не говорили о нем, чтобы не причинить ей боль. А еще она хотела, чтобы Филипп однажды узнал историю своего отца.
Трое гуляющих шли вдоль озера. В парке было безлюдно: горожане запуганы крылатыми ракетами, сыпавшимися с середины июня на Лондон и на юг Англии. “Фау-1” (die Vergeltungswaffen — оружие возмездия) были последней надеждой Гитлера вернуть превосходство в войне. “Фау-1” взлетали с пусковых установок на побережье Ла-Манша: быстрые, бесшумные, они падали в любое время дня и ночи, по две с половиной сотни в сутки. Иногда на один только Лондон приходилось около сотни; счет убитым шел уже на тысячи, детей вывозили в отдаленные деревни вне зоны ракетных обстрелов. В небе с ревом пронеслась эскадрилья истребителей: Лора не обратила на нее внимания, а Станислас и Дофф проводили самолеты тревожным взглядом.
Британской разведке не удавалось локализовать пусковые установки “Фау-1”: военные засекали ракеты, только когда те уже летели над Ла-Маншем. Некоторые сбивало ПВО, но королевские ВВС почти не справлялись с этими атаками, совсем иными, нежели орды бомбардировщиков “Блитц”. Истребитель мог, конечно, расстрелять ракеты в полете; но взрывная волна была опасна для самих боевых самолетов, многие уже были потеряны. Существовал, однако, зрелищный и опасный способ отвести ракеты от густонаселенных мест: отдельным пилотам истребителей удавалось изменить их траекторию, подсовывая крыло самолета под крыло бомбы.
Лора сошла с дороги посмотреть на уток, плававших в озере. Она с улыбкой взглянула на Доффа и Станисласа, и те предусмотрительно прервали беседу. Лора отлично понимала, что те говорят об “Оверлорде”, и поблагодарила небеса за то, что в их с Филиппом жизни есть эти двое. Что бы с ней сталось, если бы не они!