Последние дни наших отцов

* * *


До вечера было еще далеко, но они поужинали. На крохотной кухне, консервами, как солдаты, не потрудившись выложить их на тарелки. Сосредоточенные. Квартирка была тесная: гостиная, спальня, ванная и маленький коридорчик. Самая большая и хорошо обставленная комната — гостиная. В спальне из обстановки было только два матраса, в ней был выход на балкон — запасной путь отхода: с балкона можно было попасть в окно на лестнице соседнего здания.

Оба жевали почти в полной темноте и заговорили, только когда поели.

— Ну и что ты тут стряпаешь? — поинтересовался Фарон.

— Меньше знаешь — крепче спишь. Я же тебе не задаю таких вопросов.

Фарон хмыкнул и предложил боевому товарищу яблоко.

— Ты тут один? — спросил Пэл.

— Один.

— Без радиста?

— Пока без. Был у меня радист, он теперь в другом месте. Славный парень, Марк его звали. Лондон мне послал другого.

— Когда появится?

— Понятия не имею. У нас встреча в полдень у входа в метро “Монпарнас”. Точной даты нет, хожу туда каждый день, пока не встречу. Не люблю я такие фокусы.

— А как узнать человека, если никогда его не видел?

Фарон пожал плечами. Сын напустил на себя серьезный вид:

— Наверно, он будет с S-Phone в руках.

Они посмеялись. Фарон с первой же минуты понял, что Пэл сильно нервничает, хоть и старается изо всех сил это скрыть.





* * *


А в это время отец на улице Бак светился от счастья. Стоя у платяного шкафа, он лихорадочно примерял костюмы и галстуки. Надо выглядеть безупречно. Под вечер, вернувшись после субботнего похода по магазинам, он обнаружил под дверью записку от сына. Поль-Эмиль был в Париже. Завтра они увидятся.





40




Назавтра, воскресным утром, сын проснулся до рассвета. Он почти не спал в тревоге и возбуждении: скоро он повидает отца. Он думал об этом все время: в “Уитли”, летевшем во Францию, в грузовике по дороге в Ниццу, в поезде на пути в Париж. Скоро он повидает отца после долгих двух лет блужданий и войны.

Накануне, едва приехав на Лионский вокзал, он отправился прямо на улицу Бак. Сердце готово было выскочить из груди. Он шагал, сдерживая нетерпение: иногда, поддавшись порыву, переходил на бег, но тут же брал себя в руки — нельзя обращать на себя внимание. На ходу он смеялся в душе, хмельной от радости и возбуждения, пританцовывал, кинул в сумку нищего щедрую милостыню, словно считал себя везунчиком. Шептал: “Папа, папочка, я вернулся, я здесь”. На последних метрах бульвара Сен-Жермен ускорил шаг, а по улице Бак понесся галопом. Но у дверей дома снова превратился в британского агента — серьезного, тревожного, с обостренными чувствами. Принял обычные меры предосторожности, огляделся: никто его не видел. Он взлетел на второй этаж, остановился у двери, сделал глубокий вдох и победно нажал на ручку двери. Но она была заперта. Он страшно удивился — отец закрыл ее на замок! Почему? Ведь он обещал, что дверь будет открыта всегда, днем и ночью. Что случилось? Пэла охватил панический страх — может, отца уже нет во Франции? Нет, его имя по-прежнему значилось рядом со звонком. Тогда еще хуже: может, отец умер? Дыхание у него перехватило, голова закружилась. Что делать? Он не сдержался, наделал шума, выдал себя соседям: его могли увидеть в глазок. Пэл быстро взял себя в руки. Отец, наверно, просто вышел. Прошло два года, неудивительно, что он не держит дверь нараспашку. Может, сходить к консьержке, попросить ключ? Нет, никто не должен знать, что он здесь. Он встретит отца и немедленно увезет его; они сядут на поезд до Лиона и оттуда уедут в Женеву, подальше от немцев, которые постараются стереть Париж с лица земли. Да, он переправит отца в Женеву по тому каналу, который создал сам в ходе первого задания. Укроет его там, пока не кончится война. Пэлу не хотелось медлить и ждать под дверью — это опасно; он достал из кармана блокнот, вырвал листок и написал отцу записку — примерно так, как учили в Бьюли, но проще. Чтобы отец понял.

Дверь на замке? Под ковриком пусто? Завтра в 11 часов. Как после алгебры, старый плотник.





Сообщение было ясно как день.

“Дверь на замке? Под ковриком пусто?” Только они двое знали, что дверь не должна быть заперта и что решение это было принято после того, как они собирались оставить ключ под ковриком. Даже если отец не узнает почерк, он сообразит, что записка от сына, подпись не нужна.

В квартиру Пэл не вернется, слишком велика опасность. Отсюда зашифрованное место встречи — “как после алгебры, старый плотник”. В колледже ему очень тяжело давалась математика. Оценки по алгебре были настолько ужасающими, что родители отправили его к репетитору — лицейскому преподавателю на пенсии, противному старику Стефану Шарпантье[15]. Занятия эти он ненавидел, а Шарпантье внушал ему ужас. Отец, милый отец, желая его подбодрить, каждую неделю ждал его внизу, у входа, целый час, пока длился урок. А после вел пить горячий шоколад в кондитерскую на углу улицы Университе. “Как после алгебры, старый плотник” означало “в кондитерской” — отец поймет. Перечитав записку несколько раз, Пэл поцеловал ее и подсунул под дверь, всей душой молясь, чтобы отец был здоров и нашел ее. Потом снова превратился в призрак и ушел. Дожидаться завтрашних одиннадцати часов ему было негде, и он решил отправиться к Фарону на конспиративную квартиру.

Что ж, светает. Сегодня он встретится с отцом. Лежа на полу, на матрасе Фарона, Пэл снова обдумывал свою записку. Отец поймет, в этом сомнений нет. Поймет в ту же секунду. А если ее прочтет еще кто-то, то ничего не разберет, слишком уж туманно — это был их неприкосновенный тайный язык, язык отца и сына, язык, который не под силу расшифровать даже всем спецам абвера, ведь чтобы его понимать, надо было бывать там, в кондитерской, медленно пить вкуснейший шоколад, смотреть на отца, слушать его и считать лучшим человеком на свете.

Пэл еще долго лежал в постели, заставляя себя отдыхать: не хотелось встречать отца с усталым видом. Чтобы отвлечься, стал продумывать свой туалет. Надо как следует побриться, надушиться. Он должен быть самым красивым сыном на свете.

Он подождал, пока Фарон, спавший на соседнем матрасе, не встанет и не скроется в ванной. Надеялся, что колосс скоро уйдет, не хотел перед ним отчитываться. Нет, только не сегодня: ведь ему предстояло стать подпольщиком из подпольщиков, нарушить правила безопасности УСО, встретиться с отцом и укрыть его от всего мира. Но Фарон торчал в квартире до девяти утра. Они выпили кофе на кухне. Фарон надел очки и зачесал волосы вбок — изменил внешность.

— Что сегодня делаешь? — спросил он Пэла.


— Кажется, мне надо съездить за город. Наверно, на всю ночь. Или даже больше.

Ответ был уклончивый, но Фарон решил не задавать вопросов.

— Ладно. Я побежал, пора ждать до полудня этого чертова пианиста. Потом вернусь. Ты еще не уйдешь?

— Не знаю.

— Увидимся еще?

— Понятия не имею.

— Только без глупостей, ладно?

— Ладно.

Фарон пошарил в кармане и достал ключ.

— Ключ отсюда. Не знаю, что ты там затеваешь, но, по-моему, неплохо тебе иметь возможность сюда вернуться, если вдруг что…

— Спасибо, Фарон. За мной не заржавеет, — Пэл спрятал ключ в карман.

Фарон надел пальто и удалился.

— Посуду помой перед уходом, — сказал он на прощанье.





* * *


Отец почти всю ночь не сомкнул глаз, ругая себя на все корки. Зачем он запер дверь? Поль-Эмиль пришел и оказался у закрытой двери, несмотря на все обещания. Но ведь нельзя было ее не запирать, дверь эту, раз у него воруют открытки. Вот он теперь и закрывал ее на ключ. Вернувшись из магазина, он нашел записку. Это было что-то вроде шифра, он перечитал ее несколько раз, но понял сразу: “Встретимся завтра в одиннадцать, у кондитерской, как во времена старика Шарпантье”. Но почему сын не подождал, пока он вернется? И зачем этот шифр? У него неприятности? Отец не находил себе места и, чтобы отвлечься, убрал покупки в холодильник. Какая великая удача — встречать сына с полным холодильником! Он решил до завтра не есть совсем: так он точно не съест ничего такого, что захотелось бы сыну. У него есть хороший кусок мяса, они отлично пообедают. Всю вторую половину дня, до самого вечера, он убирал и отмывал квартиру. В душе он чувствовал чуть ли не облегчение, что сын не смог войти, — такой неслыханный беспорядок! Он бы посчитал его неряхой.

Отец подождал, пока часы пробьют восемь, и только тогда встал. Он не хотел торопить время. Вот уже девять. Два часа. Через два часа он увидит сына, которого ждал два года.





* * *


Пэл пришел заранее. Сел на скамейку напротив кондитерской, на широкой набережной Сены. И стал ждать, сжав ноги, положив руки на колени. Мальчик ждет, когда за ним придет папа. А если не придет? Что с ним будет, если тот не придет? Сын нервно закурил, но тут же потушил сигарету: не хотел, чтобы отец видел его курящим. Подождал еще, как послушный мальчик. А потом вдруг увидел его, сердце забилось быстро и часто. Это был отец. Отец.

Ему хотелось крикнуть: “Папа, милый папа!” Вот он идет. Вот он шагает, спускается по улице, это его походка.

Папа, милый папа, они обещали друг другу встретиться снова — и встретились. Теперь Пэл видел, что отец элегантно одет, в парадном костюме. На глаза навернулись слезы: отец принарядился, потому что скоро снова увидит сына.

Папа, милый папа! Как он любил его — и ни разу об этом не сказал.

Папа, милый папа! Они не виделись целых два года. Два года, вычеркнутых из жизни. Сын теперь мужчина, прошел тяжкие испытания. Но тяжелее всего была разлука с отцом. Он думал, что больше никогда его не увидит.

Папа, милый папа… Он думал о нем каждый день. Каждый день и каждую ночь. Иногда из-за этого не спал. В грязи и холоде на занятиях, в страхе на задании он думал только о нем.





* * *


Отец замедлил шаг: это был сын. Стоял у той скамейки. Его сын, достойный, гордый, прямой, настоящий принц. Как изменилось его лицо. Он покидал его мальчиком, а теперь стал мужчиной. Он показался ему еще красивее, сильнее. Его охватило сильнейшее волнение, непомерная, невообразимая радость. Они встретились. Ему хотелось плакать, но он сдержался, ведь отцы не плачут. Он подошел ближе, сын его заметил; хотел помахать ему рукой, но не осмелился. И улыбнулся с любовью. Нащупал в кармане кулечек конфет, которые ему купил. Не надо было покупать конфеты, конфеты — это для детей, а его сын стал самым красивым мужчиной на свете.





* * *


Теперь сын шел ему навстречу, приближался к отцу. Он мечтал об этой минуте, но теперь не знал, что делать — то ли бежать, то ли кричать.