Последние дни наших отцов

Лора немного успокоилась только через несколько часов. Ей было страшно — до сих пор ее не посылали на задание в одиночку. Ее, радистку, всегда сопровождал кто-то из агентов или даже несколько. Мысль о том, что придется одной ехать по Франции, приводила ее в ужас.

Прошло несколько дней, ячейка снабдила Лору новыми фальшивыми документами. Накануне отъезда она сложила вещи в небольшой кожаный чемодан, в другом был передатчик. Эрве зашел к ней в комнату.

— Я готова, — сказала она, вытянувшись по стойке смирно.

Он улыбнулся:

— Ты же только завтра едешь.

— Я боюсь.

— Это нормально. Старайся держаться как можно естественнее, никто не обратит на тебя внимания.

Она кивнула.

— Оружие есть?

— Да, кольт. В сумочке.

— Отлично. А таблетка L?

— Тоже есть.

— Это всего лишь предосторожность…

— Знаю.

Они уселись на кровать Лоры.

— Все будет хорошо, совсем скоро увидимся в Лондоне, — сказал Эрве, дружески накрыв ее руку своей.

— Да, в Лондоне.

Следуя сообщению из Лондона, Эрве еще раз повторил девушке инструкции, касающиеся ее задания. Он организовал ей поездку в Париж с членами Сопротивления: в фургоне ее довезут до Руана, там она переночует. Назавтра сядет в первый же поезд на Париж. Или послезавтра, или еще через день, если того потребуют правила безопасности. Главное — ни в коем случае не садиться в поезд, если она почувствует хоть малейшую опасность или если заметит предварительный досмотр либо контроль. Но в столицу ей нужно в любом случае прибыть до полудня: неважно, в какой день, но до полудня. По прибытии она должна направиться прямо ко входу в метро на станции “Монпарнас”, там ее будет ждать агент УСО, дальнейшее — его забота. Агент подойдет сам, ей ничего предпринимать не нужно. Он скажет: “Две ваши книги у меня, они вам по-прежнему нужны?”, она ответит: “Нет, спасибо, хватит одной”. Затем агент сведет ее со своим контактом в Сен-Клу, неким Гайо. Если в Париже начнутся проблемы, Гайо ее вытащит.

Эрве заставил Лору повторить инструкции и дал ей две тысячи франков. Назавтра ее вывезла в фургоне семья огородников из-под Руана, членов Сопротивления. Сердце ее было разбито вдребезги.





38




В слезах, весь в поту, он третий раз переворачивал вверх дном всю квартиру. Двигал мебель, поднимал ковры, вытаскивал книги из шкафа, рылся даже в корзинах для мусора. Одной открытки не хватало. Какого черта, как это может быть? Он любовно пересчитывал их каждый вечер. А потом, пять дней назад, одна исчезла. То был вечер среды. Его любимый вечер. Сперва он не встревожился, поискал между страниц книги. Ничего. Потом посмотрел на полу, в камине. И там пусто. В панике он обыскал всю квартиру. Тщетно. Назавтра он, пришибленный, проделал обычный путь до министерства и перерыл все ящики письменного стола. На всякий случай. Он знал, что никогда не уносил их с улицы Бак. Они могли быть только там. Он тщательно обшарил квартиру, каждый уголок. Искал везде. Не мог спать. Искал снова и снова. И теперь, на пятый вечер, после последних отчаянных поисков, убедился, что открытки в квартире больше нет. Так где же она?

Выбившись из сил, он повалился в кресло, переехавшее на время розысков в прихожую. Собрался с мыслями. Попытался понять. И вдруг хлопнул себя по лбу: кто-то к нему заходил! Его обокрали! А он ничего не заметил! Что еще у него унесли? В квартире теперь такой беспорядок, непонятно, все на месте или нет. Два года он не запирал дверь. Два года, с тех пор как уехал Поль-Эмиль, два года он не поворачивал ключ в замочной скважине. Уже два года. Немудрено, что в один прекрасный день его обокрали. Наверно, какой-нибудь бедняга искал еду: мяса теперь выдавали только сто двадцать граммов. Отец надеялся, что воришка, совершивший это злодеяние, хотя бы поест как следует. Наверняка он взял и серебро, перепродаст его за хорошие деньги. Но зачем воровать открытку? Открытки нельзя съесть.

Утром, уходя на работу, отец постучался в каморку консьержки. Она открыла, вид у нее был очень скверный. А увидев его, словно обезумела, как будто он был привидением.

— Некогда мне, не до вас! — в ужасе вскрикнула она.

— Меня обокрали, — грустно сказал он.

— А-а.

Казалось, ей совсем нет дела до его неприятностей. Она хотела было закрыть дверь, но отец не дал, просунул в щель ногу:

— Это значит, что у меня украли вещи, — пояснил он. — Это преступление, понимаете?

— Сочувствую.

— Другие квартиры у нас в доме не обворовывали, не знаете?

— По-моему, нет. А теперь прошу прощения, я занята.

Она отпихнула ногу отца, хлопнула дверью и заперла ее на задвижку, оставив беднягу одновременно в растерянности и в ярости. Ах ты, грязная уродина! Сегодня она показалась ему еще толще обычного. Он решил, что больше ничего не станет дарить ей на Рождество. И сегодня же вечером пойдет подаст жалобу в полицию.






39




Начало октября, суббота. Фарон встретился с Гайо из Сопротивления перед Нотр-Дам. Они как ни в чем не бывало гуляли в толпе прохожих, грелись на осеннем солнце. Прекрасный денек.

— Рад, что ты вернулся, давненько тебя не было, — произнес Гайо, чтобы завязать разговор.

Фарон кивнул. Гайо подметил, что тот выглядит иначе, чем обычно, — спокойный, умиротворенный, счастливый. Прямо удивительно.

— Что война? — спросил он.

— Идет помаленьку, — уклончиво ответил великан.

Гайо усмехнулся — из Фарона никогда слова не вытянешь. Сейчас он уже привык и не дал сбить себя с толку.

— Ладно, — сказал он, — чем могу быть полезен? Ты же небось со мной связался не только ради удовольствия меня видеть?

— Не только.

Прежде чем продолжить, Фарон огляделся и отвел Гайо в сторонку.

— Сколько людей можешь дать? Хорошо подготовленных. И еще нужен пластит. Много.

— Крупная операция?

Фарон с важным видом кивнул. Он еще не знал, как взяться за “Лютецию”, порядок действий зависит от ресурсов, которые будут в его распоряжении. Гайо станет главным поставщиком взрывчатки. О том, чтобы запросить у УСО переброску груза прямо в Париж, нечего было и думать, к тому же про “Лютецию” никто не знал. Он поставит в известность Портман-сквер, только когда все будет готово и Генеральный штаб уже не сможет ему отказать.

— Надо посмотреть, — сказал Гайо. — Давай я погляжу. Сделаю, что смогу. Сколько тебе нужно человек?

— Сам точно не знаю.

— Ты один в деле? Я имею в виду… от ростбифов.

Фарон быстро обернулся, внезапно занервничав. Нельзя произносить такие слова на людях. Но упрекать Гайо не стал, чтобы не обидеть: он был в положении просителя.

— Наверно, нас будет двое или трое. На днях должен приехать радист, а за ним еще один парень, тоже скоро.

— Можешь на меня рассчитывать, — сказал Гайо, пожимая исполину руку.

— Спасибо, товарищ.

Они разошлись.

Фарон направился обратно, к Ле-Аль. Потом свернул к Большим бульварам и полтора часа ходил по городу во всех направлениях, проверял, нет ли слежки. Он всегда так делал после контакта.

Пока он в Париже один, его сбросили без радиста. Не любил он оставаться вот так, без связи с Лондоном. Пока ему было предписано в случае проблем обращаться к Гайо, но тот, несмотря на все достоинства, был не из УСО, и Фарон с нетерпением ждал прибытия пианиста. На Портман-сквер, перед отъездом из Лондона, Фарона предупредили, что Марк, его парижский радист, отправлен в какую-то ячейку на востоке страны. Фарон огорчился, что его разлучают с Марком: он доверял ему, это был хороший агент. Бог знает, кого ему пришлет Лондон. В полдень он снова ждал заменяющего у метро “Монпарнас”. Но тот снова не приехал, по крайней мере, он не видел никого похожего на радиста. Согласно инструкции, он должен был ждать пианиста в полдень у входа в метро, завязать разговор: “Две ваши книги у меня, они вам по-прежнему нужны? — Нет, спасибо, хватит одной”. И повторять эту комедию каждый день, пока они не встретятся. Он терпеть не мог все эти инструкции, они порождали опасную рутину. Каждый день ждать в одном и том же месте, в один и тот же час значит привлекать к себе внимание. Он старался менять внешность и растворяться в толпе: то стоял у киоска, то заходил в кафе, то сидел на скамейке; надевал то очки, то шляпу. Не нравилось ему это, и если он решит, что радист ненадежен, то отправит его ночевать к Гайо ради безопасности своего убежища. Диверсия в “Лютеции” прежде всего.

В третий округ, где находилась его конспиративная квартира, Фарон вернулся на метро. Специально вышел на предыдущей станции и дошел пешком. У самого дома остановился у киоска, купил газету, в последний раз огляделся и вошел в здание.

Квартира была на четвертом этаже. Поднявшись на второй, он почувствовал, что сзади кто-то есть — идет за ним, стараясь ступать как можно тише. Как он раньше не заметил? Не оборачиваясь, он быстро одолел оставшиеся ступеньки и схватился за стилет в рукаве. На своей площадке резко развернулся — и застыл. Это был Пэл.

— Идиот! — прошипел Фарон сквозь зубы.

Сын улыбнулся и дружески хлопнул его по плечу.

— Рад тебя видеть, старый придурок.





* * *


Два дня назад Пэла снова сбросили с парашютом на Юге, к макизарам[14]. Встречал его некий Трентье, командир партизан, но Пэл с ним не остался: сказал, что чувствует опасность, хочет на несколько дней исчезнуть, и уехал в Париж, не поставив в известность Лондон. План у него сложился в Темпсфорде, в тот самый миг, когда он сел в “Уитли”. Найти объяснение для Портман-сквер не составит труда: скажет, что почувствовал слежку и предпочел залечь на дно. Ведь отлучится он всего на несколько дней, Лондон не станет придираться из-за меры предосторожности, возможно, спасительной и для агента, и для УСО. Пэл назначил Трентье и подпольщикам новую встречу, его отвезли в Ниццу, и он сел в поезд на Париж. Два года он мечтал об этом. Вот и Лионский вокзал, он вздрогнул от счастья. Наконец-то дома.

Пэл отправился на конспиративную квартиру Фарона, как они и условились в Лондоне. Постучался, но никто не открыл — великана не было. Сын подождал его возвращения на бульваре, а потом, увидев его у газетного киоска, пошел следом.