Последние дни наших отцов

* * *


Мари только что положила конверт в почтовый ящик. Задание выполнено. Она поскорей оседала велосипед и покатила по бульвару Сен-Жермен обратно, в сторону Эйфелевой башни. На бульваре всегда много народа, легко затеряться в толпе. Так ей велел Пэл.





* * *


С террасы Кунцер наблюдал за оживлением на бульваре. Это отвлекало. Перед ним проехала на велосипеде очень красивая молодая женщина. Лет двадцати пяти и похожа на Катю. Кунцер почувствовал, что сердце у него забилось быстрее, сильнее; ему захотелось побежать за ней, любить ее, хотя бы ради того, чтобы забыть Катю. Он мог познакомиться с ней — по-французски говорил без малейшего акцента. Она никогда не догадается, что он грязный бош. Они могли бы вместе сходить в кино. У него еще было желание нравиться. Встал, ему хотелось отдать всего себя этой молодой француженке.

Легкий ветерок пронесся по бульвару, едва шелохнув листья платанов. Но, смешавшись с бегом велосипеда, на долю секунды приподнял платье Мари. И Кунцер, не сводивший глаз с девушки, заметил дуло пистолета.





35




Пэл и Фарон ужинали у Станисласа, на Найтсбридж-роуд. Сидя за дубовым столом, слишком большим для них троих, они, чтобы не говорить о войне, исчерпали все возможные темы. И когда перебрали все, даже моду и прогноз погоды в Ирландии, все равно вернулись к ней.

— Что нового у высших чинов? — рискнул спросить Фарон.

Станислас долго жевал кусочек индейки. Оба сотрапезника смотрели на него во все глаза. Пэл и Фарон уже поняли, что Станислас в последнее время занимает очень важный пост в Генеральном штабе, но больше не знали ничего. Не знали, что теперь у него кабинет в засекреченной штаб-квартире УСО на Бейкер-стрит, 64, откуда осуществляется руководство всеми операциями разных секций на всей территории, которая теперь протянулась от Европы до Дальнего Востока.

— Война, просто война, — в конце концов отозвался Станислас.

И снова уставился в тарелку, чтобы не встречаться глазами с молодыми товарищами.

— Нам надо знать, — сказал Фарон. — Черт, мы имеем право знать хоть что-то! Почему мы никогда не в курсе? Почему должны только ездить на задания, ничего не зная о планах генералов? Мы вообще кто? Пушечное мясо?

— Не говори так, Фарон, — возразил Станислас.

— А что, неправда? Ты, значит, посиживаешь себе в удобном кожаном кресле со стаканчиком виски и обводишь на картах первые попавшиеся города, чтобы посылать туда мальчишек на убой.

— Замолчи, Фарон! — заорал Станислас, вскочив со стула и в ярости наставив на того палец. — Ты ничего не знаешь! Вообще ничего! Ты не знаешь, какая мука для меня знать, что вы там, а я здесь! Что ты знаешь о моих страданиях! Вы для меня как дети!

— Так и веди себя как отец! — велел Фарон.

Повисла пауза. Станислас сел. Его трясло от гнева — на себя, на этих мальчишек, к которым он привязался, на эту проклятую войну. Он знал, что скоро они отправятся обратно, и не хотел с ними ссориться. Надо вспоминать друг друга добром. И он решился сказать, сказать им самую малость из того, что знал сам. Ни к чему не обязывающую. Просто чтобы они видели в нем того отца, каким он хотел для них быть.

— В Квебеке прошло совещание, — произнес он.

— И?

— Остальное — только слухи.

— Слухи? — переспросил Фарон.

— Коридорные сплетни.

— Я знаю, что такое слухи. Но что говорят?

— Якобы Черчилль провел переговоры с Рузвельтом. Якобы они решили собрать в Англии людей и боевую технику, собираются открыть фронт во Франции.

— Значит, скоро будет высадка, — сказал Фарон. — Когда? Где?

— Слишком многого ты от меня хочешь, — улыбнулся Станислас. — Может, через несколько месяцев. Может, весной. Кто знает…

Пэл и Фарон сидели в задумчивости.

— Весной, — повторил Фарон. — Стало быть, решили наконец внезапно дать немцам под зад.

Пэл, не слушая, сидел с отсутствующим видом. Несколько месяцев. Но сколько? И как отреагируют немцы на открытие фронта во Франции? Как быстро будут продвигаться войска союзников? Русские в битве под Курском победили и двинутся на Берлин. Ожидалось страшное сражение. Что будет, когда союзники дойдут до Парижа? Осада города? Пэл перебирал варианты, и его мало-помалу охватывал глухой страх: когда союзники изготовятся взять столицу, немцы устроят бойню, они так просто не сдадутся и столицу не оставят. Скорее разрушат ее, чем потеряют, сровняют с землей, предадут огню и мечу. Что будет с отцом? Что с ним станет, если немцы учинят в Париже то, что союзники сделали с Гамбургом? В тот вечер, вернувшись в Блумсбери, Пэл решил, что надо увезти отца подальше от Парижа.






* * *


Прошло дней десять, настала середина сентября. Больше никто из их товарищей в Лондон не вернулся. Станислас и не подозревал, что его откровения занимали все мысли Фарона и Пэла. Фарон еще больше укрепился в своих планах — падение “Лютеции” должно стать главной операцией, облегчающей продвижение союзнических войск во Франции. К тому же немецкая разведка не сможет ничего координировать. Крест “За боевые заслуги” ему обеспечен. А Пэл боялся за отца. Надо ехать к нему, отправить в безопасное место. Он должен сделать так, чтобы с отцом ничего не случилось.

Оба агента хотели как можно скорее отправиться обратно и двинуться к Парижу, но по разным причинам. К их величайшей радости, Секция F не стала тянуть: их снова послали на задание — Европа закипала. Фарона направили в Париж готовить бомбардировки. Пэла — опять на Юг. Плевать. Он не поедет на Юг. Он поедет в Париж.

Они провели несколько дней на Портман-сквер, получали приказы и инструкции. По вечерам встречались в Блумсбери. Фарон выглядел бесстрастным, несмотря на отъезд во Францию; Пэл старался держать себя в руках. В предпоследнюю ночь перед отправкой в транзитный дом Пэлу не спалось: он встал и, бродя по квартире, увидел Фарона. Тот сидел в глубокой задумчивости за кухонным столом, читал учебник Толстяка и жевал вконец засохшее печенье.

— Я был подонком, да? — внезапно спросил Фарон.

Пэл слегка растерялся:

— Да ладно, у нас у всех бывают минуты слабости…

Вид у Фарона был озабоченный, он напряженно размышлял.

— Значит, они будут высаживаться, да? — произнес Пэл.

— Не надо болтать про высадку.

Пэл пропустил его слова мимо ушей. Фарон, казалось, был взволнован.

— Боишься? — спросил Сын.

— Черт его знает.

— Когда я уезжал из Франции в УСО, я написал стихи…

Фарон молчал. Пэл на секунду скрылся в своей комнате, принес клочок бумаги и протянул Фарону. Тот что-то буркнул: не нужны ему ни стихи, ни кто бы то ни было. Но все-таки положил листок в карман.

Они долго молчали.

— Я заеду в Париж, — в конце концов сказал Пэл.

Он знал, что Фарон будет там.

Великан внезапно заинтересовался, поднял голову:

— В Париж? На задание?

— Более или менее. Мне надо туда заехать, скажем так.

— А зачем?

— Секрет, приятель. Секрет.

Пэл сознательно посвятил Фарона в свои намерения: если в Париже у него будут проблемы, тот наверняка ему понадобится. А Фарон подумал, что Пэл не будет лишним в атаке на “Лютецию”. Он отличный агент. И он раскрыл Пэлу свою явку:

— Будешь в Париже, заходи ко мне. У меня там конспиративная квартира. Когда появишься?

Пэл пожал плечами:

— Думаю, сразу после того, как попаду во Францию.

Фарон дал ему адрес.

— Про это место не знает никто. Даже Станислас, понимаешь, о чем я?

— Почему?

— У каждого свои секреты, приятель. Ты же сам сказал.

Они улыбнулись друг другу. Первый раз за все время, проведенное в Лондоне. Может, первый раз за все время их знакомства.

Той же ночью, позже, когда Пэл уснул, Фарон встал и заперся в туалете. Прочел стихи Пэла. И выключил свет: он плакал.