Последние дни наших отцов

— А ты меня?

Она состроила прелестную гримаску:

— Очень даже может быть…

Повиснув у него на шее, она поцеловала его в последний раз.

— Теперь иди. Пока нам обоим не так жалко. Иди, но чтоб быстро вернулся.

Пэл молча послушно скрылся в своей спальне. Ей он сумел сказать, что любит ее, а вот отцу — никогда.





18




Курсантов разделили. Однако на этом учеба в четвертой школе не закончилась: оставалось выполнить последнее задание в боевой обстановке. За несколько дней будущим агентам, без документов и всего с десятью шиллингами в кармане, предстояло самостоятельно провести самую настоящую операцию — экзамен на все, чему их научили в Бьюли: встретиться со связным, выследить цель в городе, добыть взрывчатку, войти в контакт с некоей ячейкой Сопротивления и при этом уйти от слежки наблюдателей УСО.

Пэл получил приказ устроить фиктивную диверсию на Манчестерском канале. Сидя в маленькой комнатке в Бьюли, до ужаса напоминавшей “Нортумберленд-хаус”, он должен был всего за два часа запомнить все детали задания, наскоро изучив бумаги в картонной папке. На операцию отводилось четыре дня. Ему также велели заучить номер телефона на экстренный случай. Если его задержит полиция и ему не удастся сбежать либо освободиться своими силами, он мог связаться с УСО: оно подтвердит местной полиции, что арестованный — агент британских спецслужб. Воспользовавшись этим номером, курсант избегал тюрьмы за терроризм, однако его карьера в УСО на этом заканчивалась.

Два часа прошли, и сердце у Пэла забилось чаще. Он получил последние инструкции у какого-то офицера, потом к нему зашел лейтенант Питер и положил руки ему на плечи — как Каллан в Лондоне, как отец в Париже, — чтобы подбодрить. Пэл в ответ попытался отдать честь, а после крепко пожал руку славному лейтенанту.





* * *


Он поехал на попутках. Сесть на поезд без билета значило нарываться на неприятности. В кабине рефрижератора, уносившего его в Манчестер, Пэл позволил себе подремать: неизвестно, когда снова можно будет поспать, надо было пользоваться случаем. Прислонившись головой к стеклу, он думал о товарищах — Эме, Толстяке, Клоде, Фрэнке, Фароне, Кее, Станисласе, Дени и Жосе. Увидит ли он их снова?

Он думал о Лоре.

Он думал об отце.

Он думал о Сливе, Дантисте, Цветной Капусте, Большом Дидье, о всех остальных, обо всех агентах всех национальностей, рядом с которыми жил в Уонборо, Локейлорте, Рингвэе и Бьюли. Думал о них, обычных людях, выбравших свою судьбу. Были среди них красивые и некрасивые, сильные и послабее, одни в очках, другие с сальными волосами или кривыми зубами, третьи стройные и красноречивые. Были среди них робкие, гневливые, одинокие, тщеславные, скорбные, буйные, ласковые, противные, щедрые, скупердяи, расисты, пацифисты, счастливые, меланхолики, флегматики; кто блестящий, кто невзрачный; ранние пташки и гуляки, студенты, рабочие, инженеры, адвокаты, журналисты, безработные, грешники, дадаисты, коммунисты, романтики, эксцентрики, восторженные, храбрые, трусливые, доблестные, отцы, сыновья, матери, дочери. Всего лишь обычные люди, ставшие сумеречным народом ради спасения гибнущего человечества. Стало быть, они еще верили в род человеческий, несчастные! Несчастные.

На оживленной трассе Южной Англии Пэл читал свои стихи — стихи, которые повторял про себя много раз; он еще не знал, что скоро станет читать их снова, на борту самолета, тайно уносящего его во Францию. Стихи о мужестве, стихи с пригорка рассветных курильщиков.

Пусть откроется мне путь моих слез,

Мне, души своей мастеровому.

Не боюсь ни зверей, ни людей,

Ни зимы, ни мороза, ни ветра.

В день, когда уйду в леса теней, ненависти и страха,

Да простятся мне блужданья мои, да простятся заблужденья,

Ведь я лишь маленький путник,

Лишь ветра прах, лишь пыль времен.

Мне страшно.

Мне страшно.

Мы — последние люди, и сердцам нашим в ярости недолго осталось биться.





Часть вторая





19




Середина декабря. Девять месяцев прошло с тех пор, как завершились занятия в последней школе. После полудня уже стемнело: день был короткий, один из тех смурных зимних дней, когда из-за внезапных ранних сумерек теряется ощущение времени. Морозило. Машина двигалась медленно с выключенными фарами, раздвигая тьму. Вокруг угадывались голые поля и луга, и шофер без труда находил дорогу: ночь стояла светлая, лунная, идеальная для визуальной навигации самолетов.

Человек в кепке рядом с шофером нервно теребил предохранитель пистолета-пулемета “Стэн”, трое других пассажиров теснились на заднем сиденье. Каждый слышал, как колотится сердце соседа, — у всех они бились учащенно. Только Сабо сидел с беззаботным видом. Пэл рядом с ним до хруста сжимал пальцы в кармане брюк: чем дольше он размышлял, тем больше убеждался, что группа встречающих подготовлена плохо. Нельзя было ехать всем вместе: стоило предусмотреть две машины или послать вперед разведчика на велосипеде. В одной машине они могли попасться первому же патрулю. Да и оружия маловато. Кроме мужчины с пистолетом-пулеметом, у него и у Сабо были служебные кольты, а у шофера — старый револьвер. Недостаточно. Им нужно было послать по крайней мере двоих стрелков со “Стэном”. С французскими полицейскими они, наверно, справятся, а вот с немецкими солдатами — нет. Сабо заметил тревогу молодого агента и незаметно ободряюще кивнул ему. Пэл немного успокоился: Сабо человек опытный, прошел обучение для ответственных за встречу самолетов королевских ВВС.

После того как некоторые встречающие стали водить все свое семейство поглядеть на посадку, или, еще того хуже, вслед за группой являлось полдеревни, дабы прибытие английского самолета прошло в атмосфере народного празднества, британцы выпустили строжайшие инструкции. Отныне всех ответственных за встречу обязали пройти недельный курс в Тангмере под руководством пилотов 161-го эскадрона ВВС, и из Лондона пришел приказ: никаких родных, никаких друзей. Только члены группы, обеспечивающей посадку, каждый строго на своем месте. В противном случае пилот мог пристрелить нежелательных лиц, а то и вообще улететь обратно не приземляясь.

Но и Сабо, несмотря на внешнее спокойствие, изрядно нервничал и в душе ругал себя на все корки. Как он мог быть таким неосторожным! Даром что во время учебы в разных местах все детали рассматривались вдоль и поперек, работа на местности — другое дело. Они получили по Би-би-си сообщение, что вечером прибудет самолет. Сперва он колебался: не хватало двух человек, которые обычно обеспечивали безопасность посадки. Но выбора не было — вылет уже дважды откладывался из-за неблагоприятных погодных условий над Ла-Маншем. Он заменил двух стрелков одним, надежным, но неопытным. И теперь жалел об этом, особенно слыша раздражающие щелчки, когда человек на переднем сиденье теребил свой пистолет-пулемет: нервный стрелок — скверный стрелок. А их безопасность во многом зависела от него.

Наконец грузовик остановился на обочине неизвестно где. Пятеро пассажиров бесшумно вышли. Шофер вытащил из бардачка старый револьвер и, заткнув его за пояс, остался у машины, весь обратившись в зрение и слух. Сабо повторил приказ двум другим подчиненным, и те скрылись на гигантском поле, стоявшем под паром. Первый стрелок залег в сырой траве на холмике метрах в двухстах и, зарядив “Стэн”, следил в прицел, не появится ли в темноте что-то подозрительное. Второй, помощник Сабо, воткнул в землю три фонаря, разметив полосу в форме буквы L, верхняя точка которой указывала направление ветра. Сабо, с выключенным фонариком в руке, проконтролировал, насколько точно выполнены его указания и еще дважды проверил направление ветра. Пэла охватило тревожное нетерпение. Сабо поглядел на часы, подождал еще несколько минут, потом приказал зажечь огни. В один миг пустынное поле превратилось в посадочную полосу, и Сабо гордо оглядел свой тайный аэродром. Участок шириной в двести — триста метров и длиной почти в километр был одним из лучших в округе для посадки самолетов: однажды здесь даже приземлялся бомбардировщик “Хадсон”. Для Уэстленд “Лайсендер”, прилетающего сегодня вечером, хватило бы и половины полосы.

Следуя указаниям ВВС, Пэл и Сабо встали у оконечности буквы L; помощник остался поодаль, слева от них. Они ждали. Время тянулось еле-еле. Пэл, стоя неподвижно в ночи с чемоданом у ног, чувствовал себя как никогда уязвимым; правой рукой он поглаживал рукоятку кольта.

Одинокий шофер вдали от полосы дрожал от холода и страха, револьвер уже давно его не успокаивал. Он не любил стоять вот так, один. Помахал рукой человеку со “Стэном”, но тот не ответил. Ему стало еще тоскливее.

Медленно, невыносимо медленно прошло еще десять минут. Сабо, до тех пор сдерживавший беспокойство, без конца оглядывался через плечо на стрелка и шофера: случись что, они могут не среагировать. Почему он не перенес полет? Страх, давивший на всех, еще усилился, когда чирикавшие в голых кустах птицы вдруг смолкли. Не к добру.

Самолета все не было. Человек со “Стэном” крикнул Сабо с пригорка, что никто уже не прилетит, пора уходить, пока на них не наткнулись немцы. Сабо резко велел ему замолчать. Он уже готов был отказаться от затеи — их того гляди схватят.

И вот наконец ночную тишь нарушил легкий гул. Над самыми верхушками деревьев показался силуэт Уэстленд “Лайсендер”. Сабо включил фонарик и передал азбукой Морзе опознавательный код. Самолетик описал в небе круг, заходя на посадку с подветренной стороны, и легко приземлился на импровизированной полосе. Это был самый опасный момент: шум мог привлечь внимание патруля, надо было действовать быстро. “Лайсендер” поравнялся с Пэлом и Сабо, развернулся в конце полосы вправо, носом к ветру, не заглушив моторы, готовый взлететь. Дверца кабины открылась, оттуда вылез какой-то мужчина, Сабо почтительно поздоровался с ним. Должно быть, прибыла важная персона. Пэл, не теряя времени, забросил чемодан в кабину и пожал руку Сабо:

— Спасибо за все.

— Удачи.

— Удачи вам всем.

Пэл вытащил свой кольт и протянул его Сабо:

— Пусть тебе послужит.

— А самому не понадобится?

Пэл нашел в себе мужество улыбнуться:

— Мне другой дадут.

Он втиснулся в крохотную кабину и захлопнул дверцу. Пилот, не теряя времени, повел “Лайсендер” по полосе — на земле он пробыл не больше трех минут. Самолет набирал скорость, для взлета ему требовалось всего метров четыреста. Пэл смотрел в иллюминатор на необъятные просторы. Настал декабрь, и он возвращался в Лондон. Наконец-то.





* * *


Они вышли из дома, сливаясь с темнотой. Здесь, на красивой двухэтажной вилле с огромным окном, смотрящим на море, и со своим выходом на пляж они провели сутки — день и ночь. Пять силуэтов молча шагали по песку, каждый нес чемодан. Первым шел ответственный за встречу судов; в чемодане у него лежал S-Phone. Перед выходом в ночь он проверил каждого из четверых отбывающих агентов — у них не должно быть ни светящихся предметов, ни шляп. По светящимся предметам группа могла быть обнаружена с расстояния в сотни метров, а шляпы могли слететь, потеряться и выдать тот людской круговорот, что регулярно происходил здесь, на пляже.

Маленькая колонна шла по песчаному берегу у самой кромки воды. Через несколько часов они сгинут, а их следы смоет прилив. У гигантской скалы в форме обелиска они растворились в темноте. Ответственный достал из чемодана S-Phone и включил его. Теперь надо было ждать. Самый тягостный момент. Ждать долго, не сходя с места. Без всякой защиты.

Канонерка в трехстах метрах от побережья замедлила ход, капитан заглушил основные моторы, оставив лишь вспомогательные. Корабль шел почти бесшумно, оставляя едва заметный след. Было приказано не только молчать, но даже не курить. Канонерка вышла из Торки. Трое агентов, отплывающих во Францию, прибыли из Лондона вместе с сопровождающим два дня назад и поселились в маленькой прибрежной гостинице под видом солдат в увольнении. Для полноты картины им даже выдали военную форму. Потом они как ни в чем не бывало сели в маленьком порту на обычный корабль, а под покровом ночи, вместе с герметично упакованным багажом, тайно перебрались на одну из канонерок УСО. Корабль направился в сторону Франции, на крыше рубки смутно виднелась антенна S-Phone.

Капитан связался по S-Phone с берегом — все было в порядке. Судно встало на якорь, закрепленный не на цепи, а на канате: рядом стоял один из членов экипажа с топором, готовый в любую минуту его перерубить. Спустили шлюпку, и трое агентов в защитных накидках, предохранявших от брызг, которые впоследствии могли их выдать, уселись в нее. Шлюпкой управляли двое матросов, бесшумно орудовавших веслами.

Четверо отбывающих агентов нервничали на пляже у кромки воды. Через полчаса лодка наконец оказалась на берегу и была вытащена на песок, последние метры ее тянули матросы, спрыгнув в воду. Никто не произнес ни звука. Трое прибывших скинули непромокаемую одежду, бросили ее на дно шлюпки и вместе с ответственным удалились в сторону виллы, а эти четверо расселись в лодке; та сразу отчалила и исчезла в ночи.

Спустя сорок минут они поднялись на борт, и канонерка вышла в открытое море. Вся операция заняла чуть больше часа. В темноте виднелся тонкий, изящный женский силуэт. Облокотившись на поручни, женщина смотрела с кормы на удаляющийся французский берег. Громадная тень, стоявшая рядом, с бесконечной деликатностью обнимала ее за плечи.

— Домой едем, Лора, — сказал Толстяк.





* * *


Фарон в тревоге метался по квартире. Нервно ходил из комнаты в комнату, заглядывал то в дверной глазок, то в окно гостиной; шторы были задернуты, свет выключен, чтобы его не заметили. Несколько раз проверил, хорошо ли закрыта дверь, прочно ли держатся шипы, которыми он усилил петли. Он вконец вымотался. Отныне он в розыске, это точно, но никто по крайней мере не видел его лица. Он собрал кое-какие вещи в гостиной, погладил металлическую рукоять любимого браунинга и для храбрости постоял перед зеркалом, делая вид, что стреляет. Если за ним придут, он перебьет всех. Потом пошарил на кухне в поисках еды, нашел в шкафу две банки консервов и повалился с ними на диван. Вскоре он уснул.