Последние дни наших отцов

— Я так и думал, — прошептал Эме.

Лейтенант надрывался, подпрыгивая на месте и загребая воздух длинными худыми руками.

Тогда Кей по-английски объяснил, что они ездили искать возлюбленную Толстяка, а это обстоятельство непреодолимой силы.

Но его объяснение, можно сказать, не произвело никакого эффекта на разгневанного Питера.

— Вы совсем не соображаете? А если бы с вами что-то случилось на улице, во время комендантского часа! Я же за вас отвечаю!

Дэвид кое-как изложил его слова по-французски.

— Мы ничем не рисковали, — простодушно ответил Клод, — мы же были на машине.

Питер, выслушав перевод, побагровел:

— На машине? Машине! На машине они были! Какой еще машине?

Клод показал через окно орудие преступления.

— Все на улицу! — рявкнул лейтенант.

Курсанты вереницей потянулись за ним в кусачий ночной холод. Питер уселся за руль грузовика, а Дэвид в ночной рубашке, дрожа и вздыхая, занял пассажирское место.

— Вам повезло, что я вас всех не отправил в тюрьму! А теперь везите меня! Далеко везите! Мне тоже хочется развлечься!

Курсанты, сгрудившись у кузова и вдоль бортов, стали толкать военный грузовик.

— Быстрей! — выкрикнул лейтенант, опустив стекло. — Чтоб ветер в ушах свистел!

Курсанты улыбались в темноте. Славный был побег. Они бы повторили.

Питер улыбался: сперли машину только затем, чтобы повидать любимую Толстяка. “Они потрясающие! — думал Питер. — Просто потрясающие”. И, черпая из скудного запаса французских слов, выученных от курсантов, он властно рявкнул в английскую ночь:

— Свора мудаков! Свора мудаков!

И снова улыбался. Таких поразительных людей он не видел никогда.





15




Отец на улице Бак подыхал от одиночества.

Скоро полгода как сын уехал, и до сих пор ни единой весточки; даже забыл о его, отца, дне рождения. Старика одолевало смятение и беспокойство. “Не должно быть ни войны, ни сыновей”, — думал он. В совсем отчаянные дни он даже говорил себе, что ему незачем больше жить. И спасаясь от искушения небытием, надевал пальто, старую фетровую шляпу и бродил по городу. Спрашивал себя, каким путем сын уезжал из Парижа, и почти всегда направлялся к Сене. Стоял на мостах и рыдал.

Отец на улице Бак подыхал от одиночества.

По воскресеньям, чтобы не умереть, сидел целый день на скамейке в каком-нибудь сквере. Смотрел, как играют дети. И думал, что с ними будет, когда они вырастут.

Он каждое утро ходил на службу в церквушку в шестом округе. Молился от всего сердца. Думал: “Если Бог существует, мы не совсем одиноки”. Каждый вечер преклонял колени в гостиной и снова молил, чтобы с сыном ничего не случилось, чтобы он вернулся. Сыновья не должны умирать.

Отец на улице Бак подыхал от одиночества.





16




Род Монтегю, потомков британской аристократии, последние четыре столетия обитал в гигантском поместье возле Бьюли, деревни в Гемпшире, на самом юге Англии. На его землях и находилась четвертая, последняя школа УСО — finishing school. Она разместилась в нескольких домиках, затерянных на необъятных просторах поместья. Лорд Монтегю предоставил свои владения в распоряжение УСО втайне от всего Бьюли и даже от собственного семейства, занимавшего великолепный дом в центре владений. Никто и представить себе не мог, что в этих домиках, опустевших с началом войны, — все мужчины либо были мобилизованы, либо перебрались в безопасное место на севере страны, — британские спецслужбы обучали добровольцев со всей Европы приемам подпольной борьбы.

Стояла середина февраля. Зимний, тяжелый, холодный дождь мало-помалу уступал место легкому, моросящему весеннему дождику. Скоро дни станут длиннее и светлее, грязь подсохнет. Несмотря на последние холода, сквозь обледенелую корку земли проклюнутся первые крокусы. Станислас, Дени, Эме, Фрэнк, Кей, Фарон, Толстяк, Жос, Лора, Пэл и Клод — одиннадцать курсантов Секции F, одиннадцать переживших отбор, в течение месяца проходили здесь последние совместные уроки. Центр в Бьюли был последним этапом, потом они получат статус агентов УСО. В Уонборо они закалили тело, в Локейлорте примерились к военному искусству, в Рингвэе научились прыгать с парашютом. В Бьюли им предстояло научиться тайно перемещаться по Франции, оставаясь безымянными среди других анонимов, не выдавая себя даже невинным, но необычным, подозрительным жестом. Они поселились в одном из одиннадцати домиков центра. Поместье, кишевшее курсантами самых разных национальностей, напомнило им Арисейг-хаус.

Занятия в Бьюли проходили по кафедрам, обучавшим курсантов искусству спецслужб — жизни в подполье, личной безопасности, связи на местности, обеспечению прикрытия, а также действиям под полицейским надзором и способам ухода от слежки. Проводили их специалисты в каждой из этих областей: помимо британских военных инструкторов, среди них были преступники, актеры, врачи, инженеры. Обучая будущих агентов, следовало использовать разный опыт.


Так, курсанты ходили на уроки взлома, которые вел матерый грабитель. Он научил их, как проникнуть в дом, взорвать сейф, открыть замок отмычкой или получить копию ключа. Последнее было просто — надо сделать слепок настоящего ключа при помощи спичечного коробка с пластилином.

Актер научил их искусству перевоплощения и быстрой смены внешности. Они овладевали тонкостями, о фальшивой бороде или парике речи не шло. Следовало акцентировать изменения в мелочах: надеть очки, изменить прическу и походку или просто нарисовать на лице фальшивый шрам при помощи коллодиума, быстро высыхавшего вещества, похожего на воск.

Военный инструктор обучал приемам бесшумного убийства — тайного уничтожения цели или вероятного преследователя посредством удушения, ножа, а в отдельных случаях — маленького пистолета с глушителем.

Врач преподал им основы пластической хирургии: в распоряжении УСО были хирурги, способные изменять внешность разоблаченных агентов, которым грозила опасность.

Офицер Управления познакомил их с секретной связью. Контакты с Лондоном обеспечивали радисты и шифровки, но агентам приходилось общаться на местности с другими агентами или с ячейками Сопротивления. За почтой следили, телефоны прослушивались, послать телеграмму было невозможно, не назвав себя, — нужно было хитрить. Курсанты учились работать с шифрами и кодами, спрятанными в тексте письма или открытки, с невидимыми чернилами; создавать системы почтовых ящиков, прятать миниатюрные документы в трубке, в пуговице пальто, в сигаретах, которые можно было спокойно выкурить в случае ареста; внутрь их помещали с помощью иглы. Существовал также S-Phone — коротковолновый передатчик, который позволял самолету или кораблю с расстояния в несколько десятков километров держать связь с агентом на местности через приемник, помещавшийся в чемодан. Слышимость была не хуже чем по местной телефонной линии. С помощью S-Phone можно было с равным успехом как направить бомбардировщик в зону выброски парашютистов, так и связать агента на задании с Генеральным штабом в Лондоне — релейная радиосвязь со столицей обеспечивалась с самолета. Курсанты опробовали S-Phone, но без особого успеха: все, кроме четверых англофонов, скверно говорили по-английски, и пилот их не понимал. А на занятии по имитации управления самолетом бедняга Эме бормотал на таком ломаном языке, что получил выговор от инструктора — тот приказал ему не паясничать.

Еще будущим агентам разъяснили две вещи, которым впоследствии они должны были сами обучать ячейки Сопротивления: как принимать “Лайсендер” на земле и как обозначать зоны выброски парашютистов и груза. Для последней задачи следовало зажечь на земле три костра или фонаря. Экипажу бомбардировщика оставалось лишь пройти на бреющем полете над местом сброса, что само по себе было делом опасным. Когда пилот или штурман замечал обозначенный на земле треугольник, а также световой сигнал безопасности (опознавательным кодом служила заранее установленная буква алфавита, повторенная азбукой Морзе), он предупреждал диспетчера — загоревшаяся красная лампочка на стене возвещала, что они находятся над зоной выброски. В случае сомнения летчик мог также связаться с агентом на земле по S-Phone, если, конечно, тот у него был.

Чтобы принять “Лайсендер” на земле, следовало найти подходящую площадку — луг или поле, импровизированную посадочную полосу. Штабы УСО использовали для воздушных операций те же мишленовские карты, что и агенты на задании; точное место посадки устанавливалось по радиосвязи. Крайне важно было также задать особые приметы на местности — мосты, холмы, реки, — чтобы пилотам, летящим ночью на глаз и на низкой высоте, легче было ориентироваться. Перед самым приземлением следовало разметить посадочную полосу, расставив на ней фонари в виде буквы L по направлению ветра, и с помощью фонаря передать азбукой Морзе опознавательный код как для выброски парашютистов, так и груза. Тогда пилот приземлялся, не выключая моторы, всего на несколько минут, пока шла высадка или посадка пассажиров, — и немедленно взлетал снова.





* * *


В последние дни воздух Бьюли был пропитан ностальгией, курсантам недолго оставалось быть вместе: война приблизилась как никогда, расставание тоже. Поначалу, в Уонборо, они друг другу не нравились — побаивались, насмехались и, случалось, во время занятий намеренно били друг друга сильнее чем нужно. Но теперь, на пороге разлуки, они осознали, как будут скучать. Часто по вечерам все играли в карты — не ради самой игры, а чтобы побыть бок о бок, забыть свое смятение. Чтобы вспомнить, как хорошо им было вместе, несмотря на тяжелые тренировки. Когда они полетят в небе Франции, когда эйфория прыжка развеется, за те секунды, пока не навалился ужас, они поймут, насколько одиноки и растеряны и как им плохо друг без друга.

Однажды после партии в карты Толстяк и Пэл пошли прогуляться по владениям Монтегю. Давно спустилась ночь, но стемнело не до конца: над громадным парком стояла полная луна; от мха, окутавшего стволы сосен, разливался в воздухе запах ранней весны. Они заметили вдали силуэт лисы.

— Еще Жорж! — растроганно воскликнул Толстяк.

Пэл помахал лисе.

— Знаешь, Пэл, я все время думаю о Мелинде.

Сын кивнул.

— Думаешь, я ее найду?

— Наверняка, Толстяк.

Пэл знал, что Лора солгала.

— Я тебе говорю, потому что знаю, ты тоже все время думаешь о Лоре. Все время?

— Все время.

— И что вы будете делать? Я имею в виду, когда мы все расстанемся.

— Не знаю.

— Не, ну ты же понимаешь, у нас все серьезно. У тебя с Лорой, у меня с Мелиндой. Она меня заметила. За-ме-ти-ла. Это тебе не фунт изюму!

— Шурум-буруму.

— Угу. Это серьезно, чего там. Как только получу увольнение, помчусь к ней. Ну ты же знаешь, что такое, когда сердце бьется от любви к красивой женщине.

Сын снова кивнул и подумал, что ему будет очень не хватать Толстяка. А Толстяк подумал, что ему будет очень не хватать Пэла: он еще не встречал такого честного и верного человека.

— Ты мне как брат, Пэл, — сказал Толстяк.

— И ты мне, — отозвался Пэл.

Они заговорили о том, что будет после войны.

— Я женюсь на Мелинде. Мы откроем харчевню. Гляди, я план нарисовал.

Он вынул из кармана тщательно сложенный листок и протянул Пэлу. Тот повернул его к лунному свету, чтобы лучше видеть, и восхищенно присвистнул. В плане он ничего не разобрал, но прекрасно понял, что рисовал Толстяк на редкость прилежно.

— Ничего себе! Отличное какое местечко.

Толстяк стал объяснять все подробно, но его слова пропали втуне. Потом он поднял голову и ни с того ни с сего взволнованно спросил:

— Тут вопрос один есть у всех: вы с Лорой трахаетесь?

— Нет, — смущенно ответил Сын, слегка стыдясь своей неполноценности как мужчины.

Наклонившись к грузному приятелю, он прошептал ему на ухо: