Портрет моего мужа
Часть 48 из 132 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Хорошо это? Подозреваю, что для Марка — не очень.
— Знаешь, дорогой, — я ложечку воткнула в желтоватую массу. — Что-то мне здесь перестало нравиться… но, подозреваю, если я захочу уехать, ты будешь против?
Мар лишь развел руками.
— Что ж… в таком случае надеюсь, что тебя и вправду скоро убьют.
А что?
Я не обещала быть милой. Мар же поперхнулся и укоризненно покачал головой.
А вот оскорбленную невинность у него не получилось сыграть. Уж больно физия лощеная.
ГЛАВА 23
В сад здешний тоже осень пробралась. Пара старых кленов медленно и мучительно расставалась с пурпурной листвой, которая падала на дорожки, покрывая их плотным влажным покрывалом. Под листьями прятались лужи и остатки гнилой травы.
Стояли дубы.
И белесые березки, выглядевшие ободранными, дрожали на ветру.
Я шла по дорожке.
Под ногами чавкало, а сверху зарядил мокрый снег, смешанный с дождем. Крупные хлопья ложились на плащ, чтобы тут же обернуться водой, а уж та стекала по спине, по рукавам… было холодно. Куда только подевалось вчерашнее почти летнее тепло?
Неуютно.
Но куда менее неуютно, нежели в доме.
Я дошла до ограды, витой и с виду несерьезной, и повернула налево, туда, где виднелись громадины оранжерей. Нет, понимаю, что заглядывать в них мне не рекомендовалось, но… кто может помешать?
Этна ворочалась в сумке.
Она не отказалась бы прогуляться, пусть бы и по парку, но я… чувствовала спиной взгляд. Такое вот неприятненькое ощущеньице, будто за тобой не следят, нет, просто слегка подсматривают. И отнюдь не с восхищением.
Я добралась до колючего терна.
Тронула влажные ветви.
Обернулась.
Никого.
И слева… и справа… особенно справа. Там старый шиповник давно уже превратился в одну сплошную колючую стену, которой и птицы избегали. Если и касались его руки садовника, то явно осторожно, если не сказать, с трепетом.
Ощущеньице не пропало. Напротив, взгляд стал… жестче? Навязчивей?
— Кого-нибудь чувствуешь? — тихо спросила я у Этны. Она свистнула, только поди-ка пойми, согласие это или же совсем наоборот. — Ладно… сделаем вид, что я любопытная дура, которой дома не сидится…
Тропинка сама нырнула под ноги.
Чистая.
Подозреваю, эйта Ирма не испытывала любви к прогулкам по мокрой листве. Черствый она человек, напрочь лишенный романтики осени.
Слева вытянулись свечи грабов, под которыми прижился снежноягодник. И на лишенных листвы ветвях белые бусины ягод смотрелись нарядно.
Здесь и пахло иначе.
Навозом? Куда без него. Почвы на островах бедные, здесь и мох-то с трудом приживается, не то что грабы… а вон и рябина, увешана алыми гроздьями.
Взгляд не исчез.
А я сунула руку в карман, нащупывая медную пластину кастета. Что поделаешь, жизнь, она непредсказуемая… стоило прикоснуться, и медь прилипла к пальцам, а руку окутала тончайшая пелена силы. Убить не убью, но…
Я почти добралась до первой в череде теплиц. И судя по виду, самой старой. Здесь неплохо себя чувствовал дикий виноград. Он, освоившись в тени, вскоре выбросил тонкие плети, зацепился за неровности, за свинцовые оплеты рам, придавил своей тяжестью посеревшие стекла, да и выбрался на крышу, где уж и вовсе раскинулся вольготно.
Он был по-своему красив.
Темный, глянцевый, отмытый дождем до блеска. Темные ягоды привлекали птиц, но те, верно, привычные к людям, внимания на меня не обратили.
— Бабушка не любит, когда здесь ходят, — сказали мне, и я обернулась.
Надо же… Йонас.
Мальчишка, который выше меня на голову, хотя и считается ребенком. И одет… не так, как обычно. На кого здесь охотиться, кроме разве что на чаек? Но все же… брюки из оленьей кожи. Куртка явно шита на заказ, а потому сидит отлично. Перчатки. Короткий плащ, который прикрывал плечи. Кепи.
И ружье.
Хорошее такое ружье… нарочито простое с виду, но…
— Мне любопытно, — я выдержала его взгляд, в котором больше не было равнодушия. Скорее затаилось предвкушение. И клянусь, мне это было не по вкусу.
— Любопытство порой… опасно.
— Неужели?
— Этот остров лишь кажется простым, — Йонас поставил ружье на сапог. А вот сапоги тоже отличные, с высокими голенищами, темной кожи, на которую нанесли защитный слой. Наверняка не промокают.
И по болоту ходить в таких — одно удовольствие.
Осталось выяснить, если ли здесь болота.
— Да?
— А то… плоский, скучный… на самом деле здесь столько всяких… мест и местечек, — мальчишка облизал губы. — Куда никто не заглядывает… никогда не заглядывает… по доброй воле… а еще других… вот, представь, здесь рядом есть болото.
Значит, все-таки есть?
— Местные про него знают, обходят стороной. Оно маленькое, с одного края другой виден, но при том глубокое, а вы глядит сущей лужайкой. Ступишь на такую и провалишься… в прошлом году у одного идиота из местных коза провалилась. Утонула. Потом, конечно, вытянули за веревку…
— Ужас какой, — сказала я вполне искренне.
— А то… я бабушке так и сказал. Ужас. Следить за животными надо… они ведь, в отличие от людей, беззащитны… да и люди… но люди сами виноваты, если забираются туда, куда не стоит.
Как-то мне совсем не по вкусу нынешний разговор.
— Ты… охотился? — я похлопала ресницами.
— Вроде того.
Он вдруг выдохнул и поморщился.
— Конечно, если ты полезешь в теплицы, никто останавливать тебя не станет… — и шагнул ко мне.
Протянул руку.
Коснулся щеки.
— Какая… она кажется грязной, знаешь? Ты сама кажешься грязной. Как отец польстился на такое ничтожество? С другой стороны, мамочка моя еще та бледная немочь…
А сам он кто?
Тоже блеклый, выцветший, только у Лаймы эта бледность кажется естественной, а здесь… будто в подземельях его растили. Йонас красив. Не бывает некрасивых эйтов, но красота какая-то слишком уж резкая.
— Тебе не кажется, что…
Он прижал палец к губам.
К моим губам.
И клянусь, от этого пальца отчетливо пахло кровью.
— Не спеши, девочка, — Йонас наклонился, заглянул в глаза. — Не надо… в спешке можно натворить много глупостей, а глупости причиняют боль. Ты же не хочешь, чтобы тебе было больно?
Его палец коснулся моего виска.
Смахнул капли воды с волос. И клянусь, я не в силах была пошевелиться.
Я смотрела на этого мелкого засранца, чувствуя, как бешено колотится мое сердце, и не могла пошевелиться.
— Никто не хочет, чтобы ему было больно… это же так естественно — боли избегать…
— Знаешь, дорогой, — я ложечку воткнула в желтоватую массу. — Что-то мне здесь перестало нравиться… но, подозреваю, если я захочу уехать, ты будешь против?
Мар лишь развел руками.
— Что ж… в таком случае надеюсь, что тебя и вправду скоро убьют.
А что?
Я не обещала быть милой. Мар же поперхнулся и укоризненно покачал головой.
А вот оскорбленную невинность у него не получилось сыграть. Уж больно физия лощеная.
ГЛАВА 23
В сад здешний тоже осень пробралась. Пара старых кленов медленно и мучительно расставалась с пурпурной листвой, которая падала на дорожки, покрывая их плотным влажным покрывалом. Под листьями прятались лужи и остатки гнилой травы.
Стояли дубы.
И белесые березки, выглядевшие ободранными, дрожали на ветру.
Я шла по дорожке.
Под ногами чавкало, а сверху зарядил мокрый снег, смешанный с дождем. Крупные хлопья ложились на плащ, чтобы тут же обернуться водой, а уж та стекала по спине, по рукавам… было холодно. Куда только подевалось вчерашнее почти летнее тепло?
Неуютно.
Но куда менее неуютно, нежели в доме.
Я дошла до ограды, витой и с виду несерьезной, и повернула налево, туда, где виднелись громадины оранжерей. Нет, понимаю, что заглядывать в них мне не рекомендовалось, но… кто может помешать?
Этна ворочалась в сумке.
Она не отказалась бы прогуляться, пусть бы и по парку, но я… чувствовала спиной взгляд. Такое вот неприятненькое ощущеньице, будто за тобой не следят, нет, просто слегка подсматривают. И отнюдь не с восхищением.
Я добралась до колючего терна.
Тронула влажные ветви.
Обернулась.
Никого.
И слева… и справа… особенно справа. Там старый шиповник давно уже превратился в одну сплошную колючую стену, которой и птицы избегали. Если и касались его руки садовника, то явно осторожно, если не сказать, с трепетом.
Ощущеньице не пропало. Напротив, взгляд стал… жестче? Навязчивей?
— Кого-нибудь чувствуешь? — тихо спросила я у Этны. Она свистнула, только поди-ка пойми, согласие это или же совсем наоборот. — Ладно… сделаем вид, что я любопытная дура, которой дома не сидится…
Тропинка сама нырнула под ноги.
Чистая.
Подозреваю, эйта Ирма не испытывала любви к прогулкам по мокрой листве. Черствый она человек, напрочь лишенный романтики осени.
Слева вытянулись свечи грабов, под которыми прижился снежноягодник. И на лишенных листвы ветвях белые бусины ягод смотрелись нарядно.
Здесь и пахло иначе.
Навозом? Куда без него. Почвы на островах бедные, здесь и мох-то с трудом приживается, не то что грабы… а вон и рябина, увешана алыми гроздьями.
Взгляд не исчез.
А я сунула руку в карман, нащупывая медную пластину кастета. Что поделаешь, жизнь, она непредсказуемая… стоило прикоснуться, и медь прилипла к пальцам, а руку окутала тончайшая пелена силы. Убить не убью, но…
Я почти добралась до первой в череде теплиц. И судя по виду, самой старой. Здесь неплохо себя чувствовал дикий виноград. Он, освоившись в тени, вскоре выбросил тонкие плети, зацепился за неровности, за свинцовые оплеты рам, придавил своей тяжестью посеревшие стекла, да и выбрался на крышу, где уж и вовсе раскинулся вольготно.
Он был по-своему красив.
Темный, глянцевый, отмытый дождем до блеска. Темные ягоды привлекали птиц, но те, верно, привычные к людям, внимания на меня не обратили.
— Бабушка не любит, когда здесь ходят, — сказали мне, и я обернулась.
Надо же… Йонас.
Мальчишка, который выше меня на голову, хотя и считается ребенком. И одет… не так, как обычно. На кого здесь охотиться, кроме разве что на чаек? Но все же… брюки из оленьей кожи. Куртка явно шита на заказ, а потому сидит отлично. Перчатки. Короткий плащ, который прикрывал плечи. Кепи.
И ружье.
Хорошее такое ружье… нарочито простое с виду, но…
— Мне любопытно, — я выдержала его взгляд, в котором больше не было равнодушия. Скорее затаилось предвкушение. И клянусь, мне это было не по вкусу.
— Любопытство порой… опасно.
— Неужели?
— Этот остров лишь кажется простым, — Йонас поставил ружье на сапог. А вот сапоги тоже отличные, с высокими голенищами, темной кожи, на которую нанесли защитный слой. Наверняка не промокают.
И по болоту ходить в таких — одно удовольствие.
Осталось выяснить, если ли здесь болота.
— Да?
— А то… плоский, скучный… на самом деле здесь столько всяких… мест и местечек, — мальчишка облизал губы. — Куда никто не заглядывает… никогда не заглядывает… по доброй воле… а еще других… вот, представь, здесь рядом есть болото.
Значит, все-таки есть?
— Местные про него знают, обходят стороной. Оно маленькое, с одного края другой виден, но при том глубокое, а вы глядит сущей лужайкой. Ступишь на такую и провалишься… в прошлом году у одного идиота из местных коза провалилась. Утонула. Потом, конечно, вытянули за веревку…
— Ужас какой, — сказала я вполне искренне.
— А то… я бабушке так и сказал. Ужас. Следить за животными надо… они ведь, в отличие от людей, беззащитны… да и люди… но люди сами виноваты, если забираются туда, куда не стоит.
Как-то мне совсем не по вкусу нынешний разговор.
— Ты… охотился? — я похлопала ресницами.
— Вроде того.
Он вдруг выдохнул и поморщился.
— Конечно, если ты полезешь в теплицы, никто останавливать тебя не станет… — и шагнул ко мне.
Протянул руку.
Коснулся щеки.
— Какая… она кажется грязной, знаешь? Ты сама кажешься грязной. Как отец польстился на такое ничтожество? С другой стороны, мамочка моя еще та бледная немочь…
А сам он кто?
Тоже блеклый, выцветший, только у Лаймы эта бледность кажется естественной, а здесь… будто в подземельях его растили. Йонас красив. Не бывает некрасивых эйтов, но красота какая-то слишком уж резкая.
— Тебе не кажется, что…
Он прижал палец к губам.
К моим губам.
И клянусь, от этого пальца отчетливо пахло кровью.
— Не спеши, девочка, — Йонас наклонился, заглянул в глаза. — Не надо… в спешке можно натворить много глупостей, а глупости причиняют боль. Ты же не хочешь, чтобы тебе было больно?
Его палец коснулся моего виска.
Смахнул капли воды с волос. И клянусь, я не в силах была пошевелиться.
Я смотрела на этого мелкого засранца, чувствуя, как бешено колотится мое сердце, и не могла пошевелиться.
— Никто не хочет, чтобы ему было больно… это же так естественно — боли избегать…