Попасть – не напасть

– Отец…

– Дитя мое…



Не сказано ни слова. Но слова повисают в воздухе.

Как можно стать такими родными за несколько встреч? А вот можно. Только если сказать все это, я и уехать-то не смогу. Никак не смогу…

Я порывисто обнимаю мужчину и крепко целую в щеку.

И получаю в ответ отеческий поцелуй в лоб. Андрей Васильевич крестит меня.

– Храни тебя Господь, дитя мое…





* * *


Купе оказалось вполне комфортным. Два диванчика, никаких верхних полок. Оно рассчитано на двоих людей, не больше. Есть места для багажа, но мне они не нужны. Все равно ничего у меня нет…

Андрей Васильевич стоял на перроне до последнего. Я смотрела в окно, он смотрел на меня, махал рукой, когда поезд тронулся…

Раздеваться я начала, только когда фигура ротмистра скрылась из вида. И в кармане халата…

Как он умудрился? Когда?

Небольшой кошелек черной кожи. Портмоне. Открываю его.

Несколько крупных купюр, горсть мелочи, записка, нацарапанная наспех карандашом на уголке газеты. Медленно читаю.



«Храни тебя Господь, дитя мое…»



И не откажешься.

Эх, Андрей Васильевич…

За окном мелькали дома, деревья….

Стук в дверь заставил меня завернуться в плащ. Проводник чуть смутился.

– Госпожа…

– Да?

– Господин просил принести…

На второй диванчик легли три платья.

– Откуда это?

– Дамы ездят, забывают иногда…

Действительно, глупый вопрос. Я пригляделась к платьям.

Одно отбраковала сразу. Винно-красный шелк, черное кружево, вырез до… этого самого. Ясно, какая дама и какого сорта его забыла. Подозреваю даже, при каких обстоятельствах.

Два других поприличнее. Коричневое сукно и серый бархат.

Увы, придется выбрать сукно. У него есть один большой плюс – пуговицы спереди. Да, это заявка – я из простого народа, у меня нет служанки. Ну и пусть, мне ли сейчас привлекать внимание?

Бархат выглядит намного благороднее, разве что на подоле пятно от чего-то жирного. Но множество мелких пуговиц сзади, тонкое кружево отделки…

Нет, это просто не то.


Выбрала коричневое сукно.

– Иголка и нитки найдутся?

– А то как же, госпожа.

– Сколько с меня?

– Господин все оплатил, не извольте беспокоиться…

И вновь по щеке побежала непрошеная слезинка.

Ах, Андрей Васильевич…

Прощайте. И простите меня за все. Я вас никогда не забуду. И сына назову Андреем.





Интерлюдия 3




Андрей Васильевич бодро шагал по ночной Москве.

На душе у него было легко и весело, как не было уже давно, с того самого черного дня…

Легко ли узнать, что ты умираешь?

Обречен, и никто не может для тебя ничего сделать?

Поверьте, это очень тяжко. Осознание собственной смерти свалилось на Истокова, как каменная плита на плечи, придавило, расплющило…

Когда сразу – не так больно, наверное. Вот ты был, а потом тебя не стало, и разве что кто-то тебя оплачет. И не больно, и не страшно…

А тут…

Лежишь и вспоминаешь свою прошлую жизнь, и понимаешь, что ничего-то в ней такого и не было.

Настоящего.

Разве что Алина.

Синие глаза, светлые волосы, улыбка, поляна с ромашками, платье с такими же ромашками… Горькое сожаление о своей глупости.

Да, он получил следующий чин, он продвинул свою карьеру…

И что толку?

Натали с детьми навещала его в больнице, а он смотрел и понимал, что они чужие, совсем чужие. И с этой нарядной женщиной в платье по последней лондонской моде, и с этими манерными девушками, которые жеманно растягивают слова, и даже с сыном, который вырос избалованным и изнеженным.

Строил он карьеру, строил… И что?

И пепелище…

И горькие сны, приходящие по ночам, скручивающие мышцы болезненной судорогой, и проклятье, разъедающее тело и душу…

Но вдруг касание теплой руки. Взгляд серьезных темно-серых глаз.

Мария…

Похожая на Алину и совершенно другая. Хрупкая и беззащитная, умная и отважная, серьезная и не по годам рассудительная – и в то же время удивительно наивная.

Ах, Мария…

Тебе плохо? Так помоги тому, кому еще хуже.

Андрей Васильевич не определял свои чувства. Это было не сексуальное влечение, нет. Не любовь, не привязанность. Скорее, некое родство душ.

Да, именно так.

Две раненых души, два одиночества.