Полночная библиотека

Оно означало, что им не нужно слов. Они просто были вместе. Так же, как можно счастливо молчать наедине с собой.

Но все же ей хотелось поговорить.

– Мы счастливы, правда?

– А к чему этот вопрос?

– О, я знаю, что мы счастливы. Мне просто хочется, чтобы ты говорил об этом порой.

– Мы счастливы, Нора.

Она сделала глоток вина и взглянула на мужа. На нем был свитер, несмотря на теплый вечер. Они посидели так, а потом он ушел спать, раньше нее.

– Я еще немного здесь побуду.

Эдуардо, похоже, был не против: он наклонился и ласково чмокнул ее в макушку.

Она встала и с бокалом вина прошлась между залитыми лунным светом виноградными рядами.

Смотрела в ясное небо, полное звезд.

В этой жизни все было прекрасно, но она ощутила в себе стремление к иному – иным жизням, иным возможностям. Она чувствовала, что еще летит по воздуху и не готова осесть. Может, она больше похожа на Гюго Лефевра, чем думала прежде. Может, ей удастся так же легко скользить по жизням, как перелистывают страницы.

Она допила последний глоток вина, зная, что похмелья не будет.

«Земляные и древесные нотки», – проговорила она про себя. Закрыла глаза.

Оставалось недолго.

Совсем недолго.

Она просто стояла там и ждала своего исчезновения.





Множество жизней Норы Сид




Нора начала кое-что понимать. То, что Гюго не объяснил ей до конца на той кухне на Шпицбергене. Не обязательно наслаждаться каждым аспектом жизни, чтобы сохранить для себя возможность переживать ее. Нужно только не переставать верить, что где-то есть жизнь, которой можно наслаждаться. Точно так же, наслаждение жизнью не означало, что ты в ней останешься. Ты остаешься в жизни навсегда, только если не можешь представить себе ничего лучше, и все же, парадоксально, чем больше жизней ты пробуешь, тем легче придумать что-то более привлекательное, ведь воображение ширится с каждой новой испробованной жизнью.

Итак, со временем и с помощью миссис Элм, Нора сняла множество книг с полок, испытала множество разных жизней в поисках подходящей именно ей. Она узнала, что избавление от сожалений в действительности было способом исполнения желаний. В конце концов, в одной из вселенных ее ждала почти любая жизнь.

В одной жизни она довольно одиноко проводила время в Париже: преподавала английский в колледже на Монпарнасе, колесила на велосипеде вдоль Сены и прочла уйму книг, сидя на парковых скамейках. В другой она учила йоге и обладала совиной подвижностью шеи.

В одной она продолжила плавать, но никогда не пыталась попасть на Олимпиаду. Она делала это просто потому, что ей нравилось. В той жизни она работала спасателем на пляже в Ситжесе, под Барселоной, бегло говорила на каталанском и испанском, и у нее была развеселая лучшая подружка Габриэла, которая учила ее серфингу, и они вместе снимали квартиру в пяти минутах от пляжа.

В одном существовании, в котором Нора не забросила писательство, которым забавлялась в университете, она стала издаваемым автором. Ее роман «Форма сожаления» получил восторженные отклики и вошел в короткий список крупной литературной премии. В той жизни она отправилась на ланч в удручающе банальный клуб в Сохо для встречи с двумя благожелательными и беспечными продюсерами из Magic Lantern Productions, которые хотели снять по роману фильм. В итоге она подавилась лепешкой, пролила бокал красного вина на брюки одного из продюсеров и испортила всю встречу.

В одной из жизней у нее был сын-подросток, Генри, с которым она даже не познакомилась по-человечески, потому что он все время хлопал дверью перед ее носом.

В другой она была пианисткой и выступала на концертах, она находилась в туре по Скандинавии, вечер за вечером исполняя классику перед одураченной публикой (она ретировалась в Полночную библиотеку во время катастрофического исполнения Фортепианного концерта № 2 Шопена во Дворце конгрессов «Финляндия» в Хельсинки).

Еще в одной она всего лишь съела тост.

В какой-то из жизней она поступила в Оксфорд и стала преподавать философию в Сент-Кэтринс-Колледж, жила одна в доме ленточной застройки в изысканном георгианском стиле, в ряду таких же изящных домов, в атмосфере респектабельного спокойствия.

В какой-то в Норе бушевал океан эмоций. Она чувствовала все глубоко и непосредственно. Каждую радость и каждое горе. В каждом моменте содержалось и глубочайшее удовольствие, и сильнейшая боль, и оба зависели друг от друга, как разные положения качающегося маятника. Простая прогулка дарила ей тяжелую печаль лишь оттого, что солнце пряталось за тучу. А встреча с псом, который был явно рад ее вниманию, вызывала у нее такую экзальтацию, что ей казалось, она сейчас растает прямо на тротуаре от чистой благодати. В той жизни у изголовья постели она держала томик стихов Эмили Дикинсон[100], у нее было две подборки песен в телефоне, названных «Яркие переживания эйфории» и «Клей, чтобы починить меня, когда я сломлена».

В одной она была видеоблогером-путешественницей с 1 750 000 подписчиков на YouTube, и еще примерно столько же следили за ней в Instagram, а самым популярным было видео, запечатлевшее ее падение с гондолы в Венеции. Еще у нее было видео под названием «Римские запахи».

В другой жизни она была матерью-одиночкой, и ее младенец буквально никогда не спал.

В какой-то у нее была колонка о шоу-бизнесе в желтой газетенке, и она писала истории об отношениях Райана Бейли.

В одной она была фоторедактором в National Geographic.

В другой успешным экоархитектором, не оставлявшим углеродного следа от своего существования в самостоятельно спроектированном коттедже: собирала дождевую воду и пользовалась солнечной энергией.

В какой-то социальной работницей в Ботсване.


В какой-то присматривала за чужими кошками.

В другой волонтерила в приюте для бездомных.

В одной жизни она спала на диване своего единственного друга.

В другой преподавала музыку в Монреале.

В одной весь день провела в спорах в Twitterс людьми, которых не знала, и большую часть твитов заканчивала словами «старайтесь лучше», втайне понимая, что говорит это себе.

В другой вообще не пользовалась социальными сетями.

В одной она не притрагивалась к алкоголю.

В другой она была чемпионкой по шахматам и приехала на турнир в Украину.

В одной жизни она была замужем за членом королевской семьи и ненавидела каждое мгновение.

В другой ее сообщения в Facebook и Instagram содержали только цитаты из Руми и Лао-цзы.

В одной у нее был третий муж, который ей уже наскучил.

В другой она была силачкой-веганкой.

В одной жизни она путешествовала по Южной Америке и пережила землетрясение в Чили.

В другой у нее была подружка Бекки, которая говорила: «О, вот потеха!» – всякий раз как случалось что-то хорошее.

В какой-то она снова встретила Гюго, занимающегося дайвингом на побережье Корсики, они обсуждали квантовую механику, напились вместе в пляжном баре, а потом Гюго ускользнул из этой жизни на середине предложения, так что Норе пришлось беседовать с новым Гюго, который пытался вспомнить ее имя.

В некоторых жизнях Нора привлекала много внимания. В некоторых никакого вообще. В каких-то она была богата. В других бедна. В каких-то здорова. В других не могла подняться по лестнице без одышки. В каких-то жизнях у нее были партнеры, в других она была одна, во многих находилась в промежуточном положении. В каких-то она была матерью, но в большинстве – нет.

Она была рок-звездой, олимпийской чемпионкой, преподавательницей музыки, учительницей начальных классов, профессором, генеральным директором, личной ассистенткой, шеф-поваром, гляциологом, климатологом, профессиональной выгульщицей собак, офисной работницей, разработчицей программного обеспечения, секретаршей в приемной, горничной, политиком, адвокатом, магазинным воришкой, главой благотворительной организации по защите океанов, продавщицей в магазине (снова), официанткой, младшей начальницей, стеклодувом и перепробовала уйму других профессий. Она добиралась на работу на машине, в автобусах, поездах, на паромах, на велосипеде, пешком. Перечитала километры электронных писем. У нее был пятидесятитрехлетний начальник с дурным запахом изо рта, который трогал под столом ее ногу и присылал фото своего пениса. У нее были коллеги, которые наговаривали на нее, и коллеги, которые ее любили, и (таких было большинство) коллеги, которые были к ней абсолютно безразличны.

Во многих жизнях она предпочитала не работать, а в каких-то хотела работать, но все равно не могла найти место. В каких-то жизнях она пробивалась сквозь стеклянный потолок, а в каких-то утыкалась прямо в него. Она бывала и чрезмерно квалифицированной и недостаточно компетентной.

Она спала как младенец или страдала бессонницей. В каких-то жизнях она принимала антидепрессанты, а в других даже не пила ибупрофен от головной боли. В каких-то жизнях она была физически здоровым ипохондриком, а в других – серьезно больным ипохондриком, а в каких-то вообще не беспокоилась о своем здоровье. В одной жизни ее мучила хроническая усталость, в другой у нее был рак, в третьей у нее была межпозвоночная грыжа и перелом ребер из-за автоаварии.

Короче, она прожила много жизней.

И в этих жизнях она смеялась и плакала, ощущала спокойствие и ужас, и весь прочий спектр эмоций.

А между жизнями она всегда встречала миссис Элм в библиотеке.

И сначала казалось, что чем больше жизней она пережила, тем меньше проблем с переходом возникало. Библиотека никогда не пребывала на грани разрушения или риска полного исчезновения. Лампочки моргали крайне редко при ее возвращении. Она будто достигла некоего принятия жизни: если и возникали плохие переживания, они не были единственными. Она поняла, что пыталась покончить с собой не потому, что была несчастна, а потому, что убедила себя, что не существует выхода из ее страданий.

В этом, предположила она, заключалась основа депрессии и разница между страхом и отчаянием. Страх возникает, когда ты заходишь в подвал и боишься, не захлопнулась ли дверь. Отчаяние – это когда дверь закрывается и запирается за тобой.

Но в каждой жизни она видела, что метафорическая дверь отворялась все больше, по мере того как она училась пользоваться воображением. Порой она находилась в жизни меньше минуты, а в других дни и даже недели. И казалось, что чем больше жизней она проживала, тем трудней было чувствовать себя везде как дома.

Трудность в том, что со временем Нора начала терять представление о том, кто она такая. Как слово, которое передают шепотом в игре «Испорченный телефон», даже ее имя стало казаться ей всего лишь ничего не значащим шумом.

– Не получается, – призналась она Гюго в их последней глубокой беседе в пляжном баре на Корсике. – Это больше не забавляет. Я не как ты. Мне нужно где-то осесть. Но я никак не почувствую твердую почву под ногами.

– Вся забава – в прыжках, mon amie[101].

– Но что, если забава – в приземлении?

И именно в этот момент он вернулся в свой видеопрокат-чистилище.

– Извини, – сказал другой он, отхлебнув вина в лучах заходящего солнца. – Я забыл, кто ты.

– Не беспокойся, – ответила она. – Я тоже.

И она тоже исчезла, как и солнце, которое только что село за горизонт.





Потерявшаяся в Библиотеке