Похитители снов

– Дик, – ответил Кавински. – Ганси.

Убрав телефон от уха, Ганси удостоверился, что набрал нужный номер. На экране было написано «Ронан Линч». Он не понимал, каким образом телефон Ронана оказался в руках у Кавински, но в мире случались и более странные вещи. По крайней мере, теперь присланные сообщения обрели смысл.

– Дик-Три, – сказал Кавински. – Ты там?

– А, Джозеф, – любезно ответил Ганси.

– Смешно. Я видел твою машину вчера на гонках. Теперь у нее пол-лица. Бедняга.

Ганси закрыл глаза и издал легчайший вздох.

– Извини, не слышу, – сказал Кавински. – Повтори. Да-да – Линч меня предупреждал.

Ганси стянул губы в нитку. Его отец, Ричард Кэмпбелл Ганси Второй, также учился в закрытой школе, ныне не существовавшем Рочестер-Холле. Его отец, коллекционировавший вещи, слова, деньги, рассказывал мучительно интересные истории. В них Ганси видел проблески утопического сообщества равных, которые интересовались учебой и неустанно стремились за мудростью. Это была школа, в которой не просто преподавали историю – нет, она носила прошлое, как удобный пиджак, который любили, невзирая на обтрепанные края. Ганси Второй описывал своих однокашников – их товарищеские, братские узы оставались нерасторжимы до конца жизни. Таковы были Льюис и «Инклинги», Йейтс и Театр Аббатства, Толкиен и «Кольбитар», Глендауэр и его придворный поэт Иоло Гох, Артур и рыцари Круглого стола.

Это было сообщество ученых, едва вышедших из подросткового возраста. Нечто вроде комикса, где каждый герой воплощал отдельную отрасль гуманитарных знаний.

Не было увитых туалетной бумагой деревьев и взяток, игры в «мешочек» на газоне и случайных романов, дареной водки и краденых машин.

Школа, где учился его отец, разительно отличалась от Академии Агленби.

Иногда разница между утопией и реальностью доводила Ганси до безумия.

– Ладно, – сказал Ганси. – Круто. Ты в любой момент можешь дать трубку Ронану?

Настала тишина. Скользкая тишина, которая заставляет прохожих поворачиваться, точно так же, как и громкий смех.

Но Ганси было всё равно.

– Ему придется хорошенько постараться, – заметил Кавински.

– Прошу прощения?

– Линч тоже так считает.

Ганси расслышал в голосе Кавински кривую ухмылку и спросил:

– Тебе не кажется, что твой юмор чересчур насыщен сексуальными коннотациями?

– Чувак, не считай меня за идиота. Дело вот в чем. Ронана, которого ты знал, больше нет. Прямо сейчас он взрослеет. Это… это роман воспитания. Блин. Вот тебе.

– Кавински, – спокойно произнес Ганси. – Где Ронан?

– Здесь. Просыпайся, сукин сын, это твоя подружка! – крикнул Кавински. – Извини. Он пьян в хлам. Что передать?

Ганси взял длинную паузу, чтобы прийти в себя. Когда эта пауза закончилась, он понял, что по-прежнему слишком зол, чтобы заговорить.

– Дики, ты еще там?

– Да. Чего ты хочешь?

Кавински ответил:

– Как всегда. Развлечений.

Телефон замолчал.

Ганси вдруг вспомнил историю о Глендауэре, ту, которая не давала ему покоя. Во многом Глендауэр был легендой. Он поднял восстание против англичан, когда любой другой средневековый человек его возраста решил бы, что он слишком стар и пора на покой. Глендауэр объединил людей, победил значительно превосходящего противника, промчался через весь Уэльс на крыльях слухов о своей волшебной силе. Законник, солдат, отец. Сказочный великан, который оставил неизгладимый отпечаток.

Некоторые валлийцы сомневались, что швыряние камней в английских соседей способно улучшить отчаянное положение Уэльса. В частности, один из двоюродных братьев Глендауэра, человек по имени Гавел, решил, что Глендауэр выжил из своего законодательного ума. Как бывает в большинстве семей, он выразил несогласие с ним, собрав небольшую армию. Большинство принцев это выбило бы из колеи, но только не Глендауэра. Он был юристом и – как Ганси – верил в силу слов. Он договорился встретиться с Гавелом с глазу на глаз, в охотничьем парке, чтобы всё обсудить.

До тех пор ничто не смущало Ганси. Это был Глендауэр, за которым он последовал бы на край света.

И вот родичи заметили оленя. Гавел вскинул лук. Но вместо того чтобы выстрелить в животное, он пустил стрелу в Глендауэра… который благоразумно надел под котту кольчугу.

Ганси предпочел бы, чтобы история закончилась здесь.

Но она не закончилась. Глендауэр, уцелевший после покушения и разъяренный предательством родича, догнал Гавела, зарубил и засунул его тело в дупло дуба.

Всё это – удары мечом, засовывание в дупло, полная утрата хладнокровия – казалось недостойным. Ганси предпочел бы не знать этой истории. Забыть ее было нельзя. Но теперь, слыша медленный смех Кавински в трубке, зная, что Ронан напился в его отсутствие, и пытаясь представить «Камаро» в любом состоянии, отличном от того, в каком он его оставил, Ганси подумал, что наконец понял Глендауэра хотя бы отчасти.

Он одновременно стал ближе и дальше, чем раньше.






41




Ронан проснулся в кинотеатре.

Конечно, это была всего лишь комната в подвале большого и неуклюжего загородного дома. Светило солнце, и Ронан понял, что сеанс окончен. Кресла, как в настоящем кинотеатре, автомат для попкорна, проектор на потолке, полный шкаф боевиков и порнухи с неизобретательными названиями… Ронан смутно припомнил, с меньшей отчетливостью, чем во сне, что минувшей ночью смотрел на большом экране бесконечное видео уличных гонок в Саудовской Аравии. Ронан понятия не имел, что делал. И не мог сосредоточиться ни на чем, кроме сотни белых «Мицубиси» в чистом поле.

– Ты не блеванул, – заметил Кавински, сидевший двумя креслами дальше. В руке он держал телефон Ронана. – Большинство после такой пьянки вывернуло бы.

Ронан не сказал правду, которая заключалась в том, что ему не внове было напиваться до беспамятства. Он вообще ничего не сказал. Он просто уставился на Кавински, производя подсчет. «Сто белых «Мицубиси». Два десятка поддельных удостоверений. Пять кожаных браслетов. Двое нас».

– Скажи что-нибудь, человек дождя, – попросил Кавински.

– Есть и другие – такие, как мы?

Кавински пожал плечами.

– Не знаю.

– Твой отец тоже?

– А твой?

Ронан встал. Под взглядом Кавински поочередно подергал все три хлипких двери, пока не нашел ванную. Ронан справил нужду, плеснул себе водой в лицо и уставился в зеркало.

Сотня белых «Мицубиси».

По ту сторону двери Кавински сказал:

– Чувак, мне скучно. Хочешь еще развлечься?

Ронан не ответил. Он вытер трясущиеся руки, собрался с духом и вышел.

– Ты всегда такой разговорчивый после пьянки? – спросил Кавински.

– Что ты делал с моим телефоном?

– Звонил твоей маме.

– Еще слово скажешь про мою мать, – спокойно произнес Ронан, – и я вобью тебе нос в мозг. Как ты это делаешь?

Он ожидал, что Кавински отпустит какую-нибудь пошлую шуточку, но тот просто устремил на Ронана неподвижный взгляд.

– Какой ты жестокий. Ты сам знаешь, как это делается, – сказал Кавински. – Я видел.

Сердце Ронана конвульсивно дернулось. Оно не ожидало, что секрет перестанет быть таковым.

– В смысле?

Кавински вскочил.

– Твоя «попытка самоубийства», старик. Я видел, как это было. Ты спал у калитки прямо под окном Прокопенко. Я видел, как ты проснулся, и появилась кровь. И тогда я понял, кто ты такой.

Это произошло много месяцев назад. До того как начались уличные гонки. Всё это время Кавински знал. Всё это время.

– Ты ничего, блин, не понимаешь, – сказал Ронан.

Кавински вспрыгнул на сиденье. Кресло закачалось под ним и тихонько запело – несколько тактов популярной песни, которая звучала из каждого утюга пару лет назад – и Ронан догадался, что оно, очевидно, тоже принесено из сна.

– Да ладно, старик.

– Скажи мне, как ты это делаешь, – потребовал Ронан. – Я имею в виду… не просто сон. Машины. Удостоверения. И… – он поднял руку, показывая браслеты.

Список мог продолжаться бесконечно.

– Бери то, что хочешь, – сказал Кавински. – Но надо знать, что именно ты хочешь.

Ронан промолчал. Условие было невыполнимым. Именно этого ему и недоставало – знать, чего он хочет.