Похитители снов

Они, все четверо, понесли картонный гроб к деревьям. Под моросящим дождем они по очереди копали мокрую после грозы землю. Ронан каждые несколько секунд поднимал голову, чтобы взглянуть на Бензопилу. Ничто огромное и черное, в том числе она сама, ее не привлекало, поэтому птица держалась на некотором расстоянии от трупа, даже когда его положили в яму. Но превыше всего она обожала Ронана, а потому не отходила слишком далеко и ковырялась в земле в поисках невидимых насекомых.

Когда они вернули в яму последнюю порцию земли, то уже промокли от дождя и пота. Ронан подумал: есть нечто греющее душу в том, что все они возятся с трупом ради него. Он предпочел бы, чтобы тварь оставалась во сне, но, если уж ей удалось вырваться, это было лучше, чем последний вышедший из-под контроля кошмар.

Негромко выругавшись, Ганси воткнул лопату в землю и вытер лоб тыльной стороной руки. Он сунул в рот листок мяты.

– Я набил мозоли. Поедем в «Нино»?

Блу немо запротестовала.

Ганси взглянул на Адама.

– Меня всё устраивает, – ответил тот.

В его речи, выдавая утомление, прорвался местный акцент. Но это была не обычная усталость Адама, а нечто более глубинное. Ронан без особого труда вообразил ту сделку, вошедшую в плоть и кости Адама.

Ганси взглянул на Ронана.

Тот старательно поскреб запястье под кожаными шнурками, стирая грязь и пот, и задумался, когда ему удастся приехать в следующий раз. Негромко, чтобы слышал только Ганси, Ронан спросил:

– Можно я схожу повидаю маму?





20




В доме всё было черно-белым. В воздухе стоял приятный запах детства Ронана – дым орешниковых дров, самшит, рассада и лимонное чистящее средство.

– Я помню, – задумчиво произнес Ганси, – когда от тебя так пахло.

Он пощелкал языком, заметив свое растрепанное отражение в старом зеркале, висевшем в передней. Бензопила бросила на себя беглый взгляд, прежде чем спрятаться за голову Ронана; Адам сделал то же самое (хотя прятаться не стал). Даже Блу выглядела менее затейливо, чем обычно; платье, похожее на абажур, и стоявшие колючками волосы в свете молнии напоминали костюм меланхоличного Пьеро.

– Здесь всё такое же, как раньше, когда вы тут жили, – наконец сказал Ганси. – А кажется, что должно быть по-другому.

– Ты часто сюда приезжал? – спросила Блу.

Ганси и Ронан переглянулись.

– Довольно часто.

Он не озвучил то, что подумал Ронан: что Ганси был для него в большей мере братом, чем Диклан.

Приглушенным голосом Адам спросил:

– А можно нам воды?

Ронан отвел их на кухню. Это была кухня деревенского дома, без всяких прикрас, отполированная долгим использованием. Ничто здесь не чинили и не обновляли без острой необходимости, поэтому убранство кухни представляло собой смесь лет и стилей – простые светлые шкафы, украшенные старыми стеклянными и латунными ручками, столы, которые наполовину представляли собой мясницкие колоды, а наполовину дешевый ламинат, электроприборы, то снежно-белые, то блестящие сталью.

В присутствии Блу и Адама Ронан взглянул на Амбары новыми глазами. Это не были напыщенные и прекрасные «старые деньги» семейства Ганси. Амбары обладали потрепанным шиком, и их богатство воплощалось не в культуре или атмосфере, а в том, что не чувствовалось недостатка в комфорте, будь то разрозненная антикварная мебель или медные кастрюли, подлинники картин на стенах или коврики ручной вязки на полу. Если фамильный особняк Ганси представлял собой музей изящных и труднодоступных вещей, к которым запрещалось прикасаться, Амбары были вместилищем бильярдных столов, стеганых одеял, шнуров от видеоигр и нелепо дорогих кожаных кушеток.

Ронан так любил свой дом. Почти нестерпимо. Ему захотелось что-нибудь разрушить.

Но вместо этого он сказал:

– Помнишь, я сказал тебе, что папа… что мой отец был похож на меня?

Он указал на тостер. Обычный металлический тостер, куда помещались два кусочка хлеба.

Ганси поднял бровь.

– Это тостер.

– Из сна.

Адам беззвучно засмеялся.

– Откуда ты знаешь? – спросил Ганси.

Ронан отодвинул тостер от стены. Ни провода, ни гнезда для батареек не было. Но тем не менее, когда он нажал кнопку, внутренность тостера начала нагреваться. Сколько лет он им пользовался, прежде чем сообразил, что это невозможно?


– На чем же он работает? – поинтересовался Адам.

– На энергии сна, – ответил Ронан.

Бензопила неуклюже спрыгнула с его плеча, и ее пришлось отогнать от тостера.

– На самой чистой.

Пыльные брови Адама взмыли к линии волос. Он произнес:

– Политиканам это бы не понравилось. Ничего личного, Ганси.

– Всё нормально, – добродушно ответил тот.

– И вот еще, – сказал Ронан, указав на календарь, висевший на дверце холодильника.

Блу полистала его. Никто не удосужился открыть нужный месяц, но это не играло роли. Все страницы оказались одинаковы – двенадцать страниц апреля, и на каждой фотографии были три черных птицы, сидящих на заборе. Некогда Ронан думал, что это просто шуточный подарок. А теперь он с легкостью мог распознать плод сна, полного разочарований.

Блу принялась рассматривать птиц, чуть не касаясь носом картинки.

– Это коршуны или во́роны?

Ронан ответил:

– Вороны.

Адам сказал:

– Стервятники.

– Что тут еще есть? – спросил Ганси.

Он говорил глубоко заинтересованным голосом, и у него было глубоко заинтересованное лицо, как всегда, когда дело касалось Глендауэра.

– Я имею в виду, из ненастоящих вещей.

– Блин, да чтоб я знал, – ответил Ронан. – Никогда не выяснял.

Ганси предложил:

– Так давай выясним.

Они вчетвером отошли от холодильника и принялись открывать шкафы и трогать предметы на столах.

– Провода нет, – заметил Адам, перевернув вверх ногами старомодный дисковый телефон. – А гудки есть.

В эпоху мобильников Ронан счел это открытие абсолютно неинтересным. Сам он только что нашел карандаш, который оказался ручкой. Если поскрести грифель ногтем, становилось очевидно, что это графит, однако, если провести им по блокноту, лежавшему рядом с карандашницей, он оставлял идеально тонкую синюю чернильную линию.

– Микроволновка тоже без шнура, – сказал Адам.

– А тут ложка с двумя концами, – добавил Ганси.

Кухню наполнил пронзительный скрип – Блу обнаружила, что если покрутить сиденье одного из высоких табуретов, он издает вой, слегка напоминающий мелодию «Ветра, что качает вереск», если сыграть ее в несколько раз быстрее, чем нужно. Она покрутила его несколько раз, чтобы посмотреть, не получится ли мелодия целиком. Не получилась. Еще один результат сна-разочарования.

– Блин, – сказал Ганси, уронив нож на стол и тряся рукой. – Он же раскаленный.

Но нет. Стальное лезвие на вид было самым обычным, а о его температуре свидетельствовал только легкий запах плавившейся под ним столешницы. Ганси осторожно притронулся к рукоятке, чтобы убедиться, что горяч весь нож, а не только лезвие, а затем с помощью полотенца сунул его обратно в подставку.

Ронан перестал всерьез что-то искать. Он просто открывал и захлопывал ящики, чтоб послушать грохот. Он сам не знал, что хуже – уйти или думать об уходе.

– А вот это уже не похоже на разочарование, – заметил Адам, демонстрируя измерительную рулетку.

Лента была длиной два фута шесть дюймов – не больше.

– Я бы выкинул ее на следующее утро.

– Идеальный размер хлебницы, – сказал Ганси. – Может быть, это какое-то приятное воспоминание.

– А это? – Блу, выйдя в коридор, коснулась лепестка ярко-синей лилии, одной из десятка, которые стояли в букете на столике.

Ронан раньше особо не задумывался об этих цветах, а когда задумывался, обычно предполагал, что они ненастоящие, поскольку никогда не видел воды в вазе, в которой они стояли. Белые и синие лилии были огромного размера, они щетинились золотыми тычинками и ничуть не напоминали те, что росли в других местах. Конечно, он должен был догадаться. Адам отщипнул бутон и показал влажный конец стебля остальным.

– Они живые.

Против этого Ганси не мог устоять. Адам и Ронан двинулись дальше по коридору, к столовой, а он завис над цветами. Когда Ронан оглянулся, Ганси стоял, держа в руке цветок. Было нечто смиренное и благоговейное в его позе, а на лице читались благодарность и смутное желание. Оно было странно почтительным.