Похититель душ

Он ухмыльнулся, увидев выражение наших лиц. Засиял золотой зуб. Джесси оглядел меня плотоядным взглядом, и мне стало не по себе. Потом он холодно заявил:

– Не верю я вам. Просто вы хотите, чтобы я признался, что действительно прикончил того мальчишку – тогда вы сможете спать спокойно, вот и все дела. Дружище, не нужно тратить свое время и деньги налогоплательщиков. Я его не убивал. И говорил это вам тысячу раз – могу сказать еще. Вы молчите, что ж, я повторю: не трогал я того парнишку. Да, я трахнул девчонку, но я не убиваю детей. Сколько раз нужно повторять? И вам должно быть стыдно прятаться за юбкой и пачкать мне мозги всяким враньем. Почему бы вам не убрать отсюда свою задницу и не поискать настоящего преступника – ну, вы меня понимаете? Сделайте что-нибудь. Заслужите мое уважение.

– Мистер Гарамонд, – вмешалась я.

– Вы можете называть меня Джесси, прелестная леди. И не нужно тратить время, задавая мне вопросы о других делах. Не забывайте, я уже прошел через все это. Я чист. И ничего полезного для вас не знаю.

– Мистер Гарамонд, – повторила я, – мне известно, что вы очень подробно говорили с детективом Фрейзи о вашем деле, но я хочу сама задать вам несколько вопросов. Быть может, вы о чем-то не сказали ему тогда? Я знаю, что для вас это было трудное время – вы могли забыть что-то существенное.

– Ничего я не забыл. Я сказал мистеру детективу все, что мог. Повторю: я был с женой моего брата. А теперь мотаю срок за то, чего не делал, поскольку не хочу, чтобы у моего брата были проблемы с женой.

– Все это вызывает восхищение, – сказала я. – Однако у них наверняка возникли проблемы, если у вас был секс с его женой.

– Вовсе нет, – проворчал он. – Я трахнул ее несколько раз в виде одолжения, когда он уезжал из города на пару-тройку недель, для переподготовки в армии. И он оставил свою жену и детей в одиночестве. Ей стало грустно, вот и все. Я лишь позаботился о ней, пока брата не было.

– Очень по-братски.

– Да. За это меня должны выпустить пораньше.

– Похоже, дела у вас идут неплохо, – заметил Спенс. – Когда я навещал вас в прошлый раз, вы сидели в клетке.

– Я не тот, за кого вы меня принимаете, – заявил Гарамонд. Он незаметно осмотрелся, чтобы убедиться, что другие заключенные его не слышат. – Я говорю парням, что меня посадили за нарушение правил досрочного освобождения. Большинство даже не подозревает о том, что творится на свободе. Но тут появился один тип, которого повязали за растрату, а он помешан на газетах. Нормальные парни используют газеты совсем для других целей, а он их читает. Так что он вспомнил меня по газетным статьям. И начал всем рассказывать, за что меня сюда упрятали и все такое.

– И что же? – поинтересовалась я. – Вы ведь невиновны, верно?

Он иронически усмехнулся.

– Леди, здесь так все говорят. Вот только в моем случае это правда. Проблема в том, что меня начинают принимать за того, кем я не являюсь. Первый раз меня повязали за секс с тринадцатилетней девчонкой. Все это делают, но никого не ловят. А теперь они думают, что я прикончил парнишку. Знаете, что здесь делают с такими ублюдками?

Я кое-что слышала.

– Прошу простить за выражения, мать не учила меня разговаривать с леди. Но вы должны знать, чтобы понимать, в каком положении я оказался: они делают сосиску из твоего члена, а потом заставляют его съесть.

Я заметила, как Спенс нахмурился и скрестил ноги. Нет, так мы ничего не узнаем. Я встала.

– Мы ценим вашу искренность и готовность беседовать с нами, мистер Гарамонд. Хотя нам и не удалось ничего узнать.

– Никаких проблем, – ответил он. – Приходите в любое время.

Мы молчали, шагая по длинным тюремным коридорам. Освещение было хорошим, стены окрашены в мягкие белые тона. Все просто и чисто. Начищенная сталь решеток напоминала мне перила в современной больнице. Однако выйти отсюда невозможно: мы в тюрьме, самой настоящей тюрьме. Здесь нет естественного света, и, если ты не имеешь права ее покинуть, значит, должен оставаться здесь.

Как только мы получили оружие обратно, Спенс расправил плечи, вероятно, его порадовала возможность пристрелить всякого, кто захотел бы сделать сосиску из определенных частей его тела. А я с облегчением вдохнула свежий воздух, когда мы направлялись к машине.

– Да, похоже, напрасно потратили время, – вздохнул Спенс.

– Вовсе нет. Теперь и я ему верю. К несчастью, это означает, что мне придется работать еще по одному делу. Не говоря уже о том, что в тюрьме сидит невинный человек – ну, возможно, его нельзя назвать невинным, – однако конкретно к этому преступлению он отношения не имеет. Так быть не должно. И мы обязаны что-то предпринять.

– Пока еще рано делать выводы, Лени. Гарамонда приговорил суд присяжных. Прокурору известно все, что знаю я, он слышал версию о жене брата. Я не скрывал своих сомнений, но никто не посчитал нужным повлиять на ход суда.

– Значит, нужно поднять шум. Это нельзя так оставлять, Спенс.

– Да, я знаю. Но сейчас это будет равносильно самоубийству для нас обоих. Ты прекрасно знаешь, что его посадили в тюрьму за настоящее преступление – и выпускать его так рано не следовало. Только не думай, что он не виновен в изнасиловании девочки. Единственная причина, по которой его не осудили за изнасилование, состоит в том, что он признался в половой связи с несовершеннолетней. Как только удастся найти настоящего преступника, все проблемы будут решены.

– Если я его найду.

– Ты найдешь, Лени. У тебя есть интуиция, я это отчетливо вижу. Но до тех пор придется подождать. У нас нет никаких дополнительных улик, которые могли бы опровергнуть показания свидетеля, если только его не поддержит жена брата. У нас ничего нет.

К сожалению, Спенс был прав. В результате у меня на руках появилось еще одно нераскрытое преступление. И никаких ниточек.





Глава 9




Я испортила прекрасный день, вновь погрузившись в мучительные переживания по поводу событий, выпавших на мою долю много лет назад. В собственную защиту скажу, что мои новые открытия пробудили во мне старую боль от потери сына. Наверное, двадцать лет спустя она могла бы и утихнуть, но этого не произошло.

Солнце ярко сияло над замком, двором и окрестностями, но я не чувствовала его тепла. Цветы в саду, радуясь чудесной погоде, наполнили воздух волнами сладостных ароматов. Я сидела между кустами пионов и роз на скамье, покоящейся на мраморных ангелах, чьи пухлые ручки поддерживали деревянное сиденье. Оно предназначалось для отдохновения уставших путников, хотя было жестким и не слишком удобным. Несколько желтых розовых бутонов раскрылись навстречу солнечным лучам, они словно пришли на смену своим увядающим восточным сестрам и заманивали насекомых, а также всех, кто проходил мимо. На коленях у меня лежал старый, но еще вполне годный к употреблению стихарь, тот самый, что требовал починки и послужил оправданием моего похода в Машекуль, хотя я там все равно ничего не купила. Благодарение Богу, я нашла необходимые нитки на дне своей корзинки, и потому мне ничто не мешало заняться починкой. Однако сейчас задача наложить свои стежки поверх тех, что сделала моя не слишком старательная предшественница, казалась мне почти невыполнимой.

В тот день, когда мне следовало наслаждаться приятным занятием (ведь на мою долю могла выпасть весьма нудная задача – подсчитывать расходы), я могла думать только о печальном прошлом и о своем сыне Мишеле, и о том, как могла бы сложиться жизнь, если бы его у меня не отняли. От его брата из Авиньона пришло еще одно письмо, по крайней мере так сказал посыльный. Но я погрузилась в такие глубины отчаяния, что даже подумать не могла о том, чтобы его прочитать.


Письма от Мишеля были бы совсем иными, чем те, что я получала от его брата, и совсем не такими частыми. Мишель, в отличие от Жана, в лучшем случае писал бы мне редко, в чем я ни капли не сомневалась. Впрочем, если бы оба мои сына достигли зрелости, возможно, Жан не пытался бы восполнить отсутствие брата частыми посланиями, так что никто не знает, как бы он стал себя вести в нормальных обстоятельствах.

Я часто пыталась представить себе содержание писем своего младшего сына. Они были бы наполнены радостью и забавными шутками, такими для него характерными. Он сообщал бы мне множество хороших новостей и совсем мало плохих, чтобы я не волновалась за него, выбравшего путь военного. Матери сыновей, рожденных для этой судьбы, всегда за них беспокоятся, но, естественно, меня бы занимал только мой собственный мальчик. Его перепачканные сажей письма приходили бы потрепанными прямо с поля боя или с какого-нибудь дальнего аванпоста.

Попал бы он под командование Жиля де Ре, товарища своих детских игр? Возможно, впрочем, вряд ли. Я всегда считала, что разные характеры заставят их рано или поздно разойтись в разные стороны – Мишель был таким хорошим, а милорд Жиль, мне кажется, никогда в душе не верил в добро после жестоких порок деда, этого чудовища.

Перед самым исчезновением Мишеля я начала замечать, что милорд стал часто погружаться в задумчивость. Он проводил много времени в одиночестве, хотя его мерзкие кузены де Силлэ и де Брикевилль постоянно болтались около него. Когда он впадал в мрачное настроение, я спрашивала, о чем он думает, но он отмахивался от меня, своей няни, – так змея сбрасывает старую кожу, ставшую слишком тесной. Как правило, он просто не обращал на меня внимания, но иногда говорил, что мечтает, однако никогда не открывал о чем. Сколько же раз я повторяла: «Да-да!», как будто понимала, что он имеет в виду.

Мишель пытался помочь милорду справиться с горем, когда его отец и мать отошли в мир иной. Он нередко приглашал его на охоту или потренироваться на площадке с мечами, но его искренние слова: «Отбрось мрачные мысли, брат, смотри, как ярко светит солнце. Давай лучше спугнем парочку лис, устроив поединок на мечах», – оставались не услышанными. Я думаю, это нормально, когда человека покидают те, кого он любит – в случае с милордом сразу оба его родителя, – ему необходимо время побыть в одиночестве и подумать о природе жизни и смерти и прочих серьезных вещах. Я это знаю очень хорошо.

Когда его главный спутник погружался в мрачное настроение и не хотел, чтобы его беспокоили, Мишелю приходилось самому искать себе развлечения. Он много времени проводил за чтением или сражался с мечом в руках с собственной тенью, а порой устраивал состязания с отцом, когда Этьен оказывался в замке и был свободен от своих обязанностей. Такое случалось довольно часто в этот непростой период, потому что после смерти милорда Ги де Лаваля его тесть Жан де Краон с энтузиазмом занялся укреплением состояния дочери. Он упрямо старался сохранить все владения в форме наследства, но никто его в этом не винил, потому что мы все понимали – отец пытается защитить интересы своей дочери, которую неожиданная смерть мужа полностью парализовала. Но леди Мари имела наглость (я сама слышала, как Жан де Краон поносил ее за доставленные ему неудобства) тоже умереть.

Милорд Жиль, которому тогда исполнилось всего одиннадцать, оказался сразу в двух противоречивых положениях. В глазах всего мира он являлся юным владельцем огромного состояния, и каждое его желание исполнялось еще прежде, чем он успевал его озвучить. А с другой стороны, он был марионеткой в руках своего гнусного деда. Именно в это время они с Мишелем начали отдаляться друг от друга. Прежде разница в их положении практически не имела значения, они были близки, как братья. Но, полагаю, все со временем меняется; одни люди по воле судьбы поднимаются и занимают высокое положение, а другие падают в пропасть. Наши близкие то рядом с нами, то вдали; те, кто далеко, присылают письма, если имеют возможность и достаточное образование.

Письма от Мишеля… Если бы Бог подарил мне счастье получить от него хотя бы одно. Ах, если бы между строк я смогла прочитать, что с ним случилось, я нашла бы способ жить безгрешно до конца своих дней в благодарность Ему. Каким был бы его взрослый почерк? В детстве буквы у него получались неровными, словно обладали собственным характером. Я прекрасно знала аккуратный почерк Жана и, если бы передо мной положили тысячи писем, поклялась бы своей бессмертной душой, что найду среди них то, что написано им. Ровные строчки, которыми исписаны страницы, похожи на безупречную линию горизонта. Не знаю, были бы они такими же у Мишеля. Он, в отличие от Жана в его возрасте, был шустрым и физически развитым и собирался стать солдатом, как его отец, несмотря на то, что по рождению ему предопределен был духовный сан, как Жану – военная карьера.

Я считаю, что невозможно заставить ребенка стать тем, кем он быть не хочет, хотя мне известно, что это делается очень часто. Но мы живем в новое время и позволяем нашим сыновьям самим решать свою судьбу. Мишелю не суждено было стать монахом, а Жан, вне всякого сомнения, не выжил бы в своем первом сражении, если бы выбрал меч. Если Мишель действительно мертв и если существует такая вещь, как правильная смерть, я бы хотела, чтобы он имел возможность умереть на поле боя.

Из мрачных размышлений меня вырвал голос молодого священника, которого я видела в аббатстве, но не знала, как его зовут.

– Матушка, – робко произнес юноша, но все же так испугал меня, что нитки соскользнули с моих колен на землю.

Молодой человек принялся пространно извиняться и объяснил, что меня хочет видеть его преосвященство. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы окончательно взять себя в руки, после того как все нитки вернулись в корзинку. Несмотря на то, что священник явно был страшно напуган, он терпеливо меня ждал. Мне хотелось, чтобы он оставил меня одну – я могла найти дорогу в кабинет Жана де Малеструа так же легко, как если бы он рассыпал для меня крошки и велел идти по ним.

Интересно, что ему сегодня от меня потребовалось? Он вызвал меня в необычное время, да и выражение его лица удивило меня, когда я вошла. Первым делом Жан де Малеструа отдал мне письмо из Авиньона, я кивком его поблагодарила и погладила пальцами бумагу. А потом, вместо того чтобы отойти в сторонку, сломать печать и погрузиться в чтение – что я обычно делала, – убрала его в рукав и стала ждать, когда епископ объяснит, по какой причине вызвал меня средь бела дня, когда еще полно незаконченных дел. Я заметила, что он взволнован, когда вошла в кабинет. Он расхаживал взад и вперед, и, казалось, ему никак не удавалось привести мысли в порядок.

– Ваше преосвященство, как вам удается заниматься еще и государственными делами, мне понять не дано.

Он тут же сел на стул с высокой спинкой и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Да, Жильметта, я и сам иногда не понимаю. Шляпа дипломата нравится мне гораздо меньше, чем митра. – Он задумчиво улыбнулся и пожал плечами. – Впрочем, еще никому не удавалось занимать сразу два места и не испытывать при этом трудностей. Ведь человеку не дано иметь две головы. Я часто разрываюсь между необходимостью разочаровать Бога или герцога Иоанна, поскольку ни тот ни другой не любят, когда получается не так, как они задумали.

Должна заметить, что я собственными глазами видела, как он с поразительной легкостью менял свои шляпы. Меня бы не удивило, если бы выяснилось, что у Жана де Малеструа имеется запасная голова, спрятанная в потайном месте, где никто не станет ее искать. Я представила себе, как случайно натыкаюсь на эту не слишком приятную вещь в шкафу со скрипящими дверцами. Я открываю ее в поисках клубка ниток или оселка, а оттуда на меня смотрит голова, приподняв одну бровь, а потом велит немедленно заняться дверными петлями, чтобы они перестали так отвратительно визжать. «Или, может быть, сестра Элен это сделает…» – мерзко улыбаясь, заявит голова.

Мои фантазии были нарушены заявлением владельца митры.

– Я должен вам кое-что сказать.

– У вас такой голос, будто вы думаете, что мне это не понравится, – немного помолчав, проговорила я.

– Я не могу предсказать, какой будет ваша реакция, – знаю только, что она обязательно последует.

– Говорите, – попросила я. – Хватит надо мной издеваться.

– Хорошо. Вам не позволено заняться делом об исчезновении детей.

Предсказанная им реакция выразилась в неприятном ощущении у меня в животе. Мой ослик останется в своей конюшне, я никуда не поеду и продолжу исполнять свои обязанности, на которые претендует сестра Элен (что, должна признаться, немного меня утешило). Однако я все равно испытала разочарование, и мой голос прозвучал громче, чем мне хотелось.

– Ваше преосвященство, вы позволили мне этим заняться, приняв в рассмотрение очень уважительные причины. И меня огорчает, что вы так быстро изменили свое решение.

Он встал со стула и широко улыбнулся.

– Этому имеется достойное объяснение. Герцог Иоанн приказал провести серьезное расследование и назначил ответственного человека.

И снова ему удалось меня удивить.

– Но это же замечательно, – радостно заявила я. – И кого же он назначил?

Он поколебался долю секунды, а потом ответил:

– Человека, который, по мнению герцога, сумеет прекрасно справиться с этой задачей.

Благодаря своему предыдущему опыту я знала многих, кто способен был бы разобраться в происходящем; возможно, мне даже удастся повлиять на ход расследования.

– Кого он назначил? – не отступала я.

– Давайте пока это оставим. У меня сегодня еще очень много дел. Просто я хотел, чтобы вы знали и не тратили время на подготовку к путешествию. Мы поговорим об этом завтра.

– Ваше преосвященство, вы невероятно жестоки – вы приговорили меня мучиться размышлениями на этот счет до конца дня, а потом еще и не спать всю ночь.

На лице епископа появилось раздражение.

– Вы настоящая колючка, сестра, на розе моей жизни.