Похититель душ

На следующий день я намеревалась сделать два визита.

Мне удалось договориться с семьей Маккензи, хотя мать Джереда была не так вежлива. Она считала, что Доннолли не имел никакого права умереть от разочарования и что смерть – справедливый исход, раз он не сумел свернуть ради нее горы. Должна признать, что среди нас есть те, кто закрывает преступления против собственности как «неразрешимые», чтобы побыстрее о них забыть, но Терри Доннолли всегда боролся до конца, не считаясь со временем и собственным здоровьем. За что и заплатил.

Я осторожно навела справки в соседних секторах об исчезнувших мальчиках. Затем скопировала все выводы, сделанные Терри Доннолли, и сложила их в отдельную папку.

Эван уже ждал меня на тротуаре. Джефф Сэмюэльс, его лучший друг и тень, стоял рядом.

Эван забросил портфель и сумку с формой для футбола в багажник и сел рядом со мной, нескладный, с длинными руками и ногами и торчащими во все стороны соломенными волосами. Ужасно похож на отца.

– Тренировка закончилась раньше обычного?

– Нет. Это ты опоздала.

Я посмотрела на часы. Он был прав.

– Извини, Эван, похоже, опять села батарейка.

Я наклонилась к нему, надеясь, что сын вдруг забудет, что он уже взрослый, и поцелует меня в щеку. Закатив глаза, он чмокнул меня.

– Перестань делать рожи, с тобой ведь не произошло ничего страшного? Пожилым леди приятно, когда их иногда целуют.

– Мам, брось… ты не такая уж старая.

Он мог бы не делать ударения на слово «такая».

– Что у нас сегодня на обед?

– Понятия не имею. Решу, когда приедем домой.

– Можно Джефф останется у нас?

– Конечно. Ты любишь сюрприз на обед, Джефф?

– Да, миссис Дунбар.

Френни и Джулия были в школе танцев, куда Кевин отвез Джулию, чтобы мне не пришлось заезжать за ней к нему. Сейчас там наверняка порхала очередная женщина, которых он менял с удивительной регулярностью. Мне было все равно, но я не хотела, чтобы это видели дети. До сих пор он вел себя прилично, во всяком случае в данном вопросе.

Трудно себе представить, чтобы Френни была еще больше похожа на мою мать; а вот Джулия не имела с ней ничего общего. Они добровольно поцеловали меня, забрались на заднее сиденье и пристегнулись. Я победно посмотрела на их брата.

– Они девочки, – запротестовал он. – Им положено целовать свою мать.

– Что на обед? – спросила Френни.

– Да, что? – эхом повторила ее сестра.

– Все, что захочет Джефф.

Они тут же принялись приставать к нему с предложениями. В конце концов я согласилась на спагетти и консервированную фасоль, классическую трапезу с четырьмя приспособлениями: открывалка для консервов, микроволновая печь, мусорное ведро и посудомоечная машина. Потом Джефф отправился домой – он жил в одном с нами здании, после чего мы все вместе занялись приготовлением домашнего задания – и я в том числе. Я задремала, а когда проснулась, обнаружила, что Джулия стоит у меня за плечом и пытается читать отчет Доннолли. Она указала пальцем на длинное слово и с невинным любопытством посмотрела на меня.

Я произнесла его слог за слогом, как меня учили:

– Пре-ступ-ник.

Она медленно повторила его за мной.

– Это означает плохой человек?

Да благословит Господь наших невинных детей.

Когда на следующее утро я пришла на работу после десяти часов сна, на моем столе лежала внушительная стопка факсов. Сверху я обнаружила записку от Фреда. Она состояла из одного слова: «Хм-м-м».

Все дела еще не были сданы в архив, но расследования приостановили, хотя и неофициально. Одно из них продолжалось уже три года – когда проходит столько времени, найти преступника или жертву практически невозможно, если только не появляются новые факты. Свидетели переезжают, воспоминания затуманиваются. Ни в одном из этих исчезновений не было ничего особенно ужасного, во всяком случае при первом знакомстве с делом. «Я заметил, как подъехала машина, в нее сел мальчик, и больше в тот день я его не видел».

Тупик за тупиком, за одним-единственным исключением – одно исчезновение удалось «раскрыть». Двенадцатилетнего мальчика похитил, предположительно, любовник матери, которого звали Джесси Гарамонд. Он отбыл срок за приставания к малолетним – однако подробности в краткий отчет включены не были. Тело исчезнувшего ребенка так и не нашли, а Гарамонда судили и приговорили к заключению только на основании показаний клерка, якобы видевшего Гарамонда и мальчика вместе примерно за час до того, как мать обратилась в полицию, обеспокоенная отсутствием ребенка.

Поскольку Гарамонд был условно освобожден из тюрьмы, его сразу же отправили обратно отбывать свой исходный срок. А затем добавили новый; к тому времени, когда он выйдет на свободу, зубов у него не останется.

Это дело привлекло мое внимание по двум причинам: во-первых, если не обнаружено тело, судья очень редко выносит приговор, а во-вторых, допрос Гарамонда вел Спенс Фрейзи.

Я с удивлением обнаружила Спенса за столом, поскольку он не любит сидеть в участке. До озера далеко, и едва ли здесь разрешат забросить удочку. Когда ему приходится работать в своем кабинете, он начинает злиться и раздражаться, и в такие моменты никому не хочется оказаться рядом с ним. В остальных случаях он очень симпатичный парень. Мне кажется, он бы до сих пор оставался патрульным, если бы не заметная разница в зарплате. Мы все получаем гораздо больше, как только оказываемся за собственным столом и забываем о патрульной машине. К тому же здесь мы гораздо реже, чем на улицах, сталкиваемся с неприглядными сторонами жизни. В некоторых случаях это важно, в особенности для тех из нас, у кого есть дети. Мне всегда хотелось снять форму перед возвращением домой, чтобы не принести с собой какую-нибудь мерзость.

Я положила перед Спенсом факс.


– Что это такое? – спросил он.

– Дело Гарамонда.

– Понятно… – протянул он.

– Ну…

Спенс обработал Джесси Гарамонда, как настоящий профи. Он втерся в доверие, установил контакт, то есть сделал все, как нас учили, чтобы заставить подозреваемого говорить свободно. К тому времени, когда он с ним закончил, Гарамонд заявил, что с радостью сделает признание и ему не терпится сообщить Спенсу, что он похитил сына своей подружки и убил мальчика.

– Проблема лишь в том, – сказал ему Гарамонд, – что я этого не делал. Если бы я мог во всем признаться, я бы обязательно так и поступил. Но я этого не делал.

Конечно, так говорят все преступники. Однако Гарамонд пошел дальше и укрепил доверие к себе, когда заявил:

– Я готов признаться в том, на чем меня замели в первый раз, если вы меня понимаете. Ну, когда меня посадили. Но к остальному я не имею никакого отношения. На свободе гуляет какой-то псих, которого вы не желаете ловить, потому что хотите посадить меня. И вы сделаете все, чтобы я не выбрался отсюда. А потом пострадает другой маленький ребенок из-за того, что вы арестовали не того парня.

У него не было алиби на то время, когда мальчика похитили, поскольку он обманывал свою подружку – мать исчезнувшего ребенка – с женой брата.

– Какого дьявола я здесь делаю? Я люблю своего брата. И его детей. Он может поколотить жену, если узнает, что я валялся с ней в койке. Я не хочу, чтобы это произошло. Ни при каких обстоятельствах. Уж лучше я сяду.

Воровской кодекс чести или нечто похожее – среди прелюбодеев. Однако подобная сюжетная линия возникает довольно часто – у меня прекрасное алиби, но я не могу его использовать, потому что кто-то может пострадать или будет скомпрометирован – мы не обращаем внимания на такие заявления, лишь смеемся, услышав их. Но Спенс тогда не смеялся.

– Я не знаю, Лени, в его словах что-то было. Он не совершал того преступления. Не его стиль. Он неприятный тип, но не извращенец.

Пообещав соблюдать тайну, Спенс обратился жене его брата с просьбой подтвердить слова Гарамонда. Однако она не согласилась свидетельствовать в пользу брата мужа и не позволила нам поговорить с мужем. Вот вам и братская солидарность.

Спенс вернул мне бумаги.

– Давай выйдем на свежий воздух, – предложил он.

Исправительная тюрьма округа Лос-Анджелес расположена в Ланкастере, примерно в полутора часах езды по предгорьям. Около шестидесяти миль, но большая часть времени ушла у нас на первые десять миль. Вторая половина пути проходила по живописным местам, но сначала нам пришлось проехать через лес плакатов. Иногда мне кажется, что Лос-Анджелес – это музей плакатов с вращающимися экспонатами. Не успеваешь привыкнуть к одному отвратительному знаку, как его место занимает другой.

Спенс вел полицейский автомобиль без отличительных знаков, я сидела на переднем сиденье. Полицейское радио было включено, и сквозь шум кондиционера я прислушивалась к переговорам нашим коллег. Меня они невероятно увлекли, но тут новый знак притянул мой взгляд. На черном фоне был изображен короткий серебряный меч с украшенной самоцветами рукоятью. А ниже средневековой вязью шли слова: «ЗДЕСЬ ЕДЯТ МАЛЕНЬКИХ ДЕТЕЙ». Какая-то красная жидкость – наверное, несколько галлонов фальшивой крови – стекала с алых букв.

– Ты только посмотри, – сказала я Спенсу. – Проклятье. Теперь они делают спецэффекты даже на плакатах.

Спенс выглянул из-за руля.

– О да, я уже видел. Только этого нам не хватает. Еще один извращенный фильм – образец для подражания всяким уродам.

Должна признать, что такого рода вещи всегда привлекают мое внимание. В прежние времена, когда еще не вошло в моду повторять преступления, совершенные в фильмах, я была поклонницей этого жанра. Сама не знаю почему, но мне нравилось, когда меня пугают. Я продолжала смотреть на плакат, пока мы ехали мимо, впрочем, движение было довольно плотным, так что я не могла разглядеть деталей, но по спине у меня пробежал холодок.

– Красная жидкость должна стекать из шланга в ведро рядом с источником света. Должно быть, там стоит насос, который качает жидкость наверх.

Спенс только покачал головой и вздохнул.

Нам пришлось сдать оружие охранникам перед входом в тюрьму; я очень это не люблю, в особенности когда мы оказываемся на территории, где полно преступников. Конечно, пистолет мертвым грузом висит на бедре, но его вес успокаивает – ведь в любой момент чья-то рука из-за решетки может вцепиться тебе в горло.

Гарамонд ждал нас в одном из небольших помещений для допросов; нас не повели в камеру с высочайшим уровнем безопасности, разделенную на две части стеклом, где беседа проходит по телефону.

– Наверное, он хорошо себя ведет, – заметила я. Спенс фыркнул.

– Надеюсь, наша беседа пройдет спокойно.

Джесси Гарамонд был одет в оранжевый комбинезон, который трудно не заметить во внешнем мире, где никто не носит подобные цвета. У него появились новые татуировки с тех пор, как я в последний раз его видела, то есть в день вынесения приговора, когда осужденного выводили из зала суда. Он собрал поредевшие волосы в клочковатый хвост, в ухе болталась приличных размеров золотая серьга в виде кольца. Интересно, почему его не заставили снять украшение. Рот почти полностью скрывали усы.

Он даже улыбнулся, увидев Спенса.

– Дружище, вы становитесь членом семьи.

– Как поживаешь, Джесси?

– Я в порядке, не могу пожаловаться. Ко мне никто не пристает, да и я держусь особняком. Сочиняю роман, так что мне необходима тишина. Остальные парни не хотят, чтобы я писал о них плохо, и стараются меня не обижать.

Спенс фыркнул.

– Очень любопытно.

Однако ему не удалось обмануть Джесси.

– Итак, в чем причина вашего неожиданного визита – впрочем, я не в обиде, вы привели леди, на которую я могу посмотреть…

– Детектив Дунбар работает над делом, которое напоминает ваше, и она хочет задать вам несколько вопросов, – перебил его Спенс.

– Правда? – улыбнулся Гарамонд. – Я под подозрением? Если да, то мне потребуется адвокат.