Под знаком Льва

Анджело достает ее из резного сундука и осторожно кладет на столик у окна. Невероятно, что я успела забыть, насколько это потрясающее зрелище. Не от мира сего. И я вполне понимаю сейчас библиотекарей Ватикана, решивших спрятать это от посторонних глаз в недрах архива. Даже я, чуть ли не единственный человек, который может открыть эту книгу, нахожусь перед ней в благоговейном трепете.

– Это просто удивительно, я еще несколько раз пытался ее открыть, но она мне не поддается. Если бы я вчера своими глазами не увидел, что у тебя получилось, я бы в жизни этому не поверил, – произносит Анджело.

Я задумчиво провожу кончиками пальцев по обложке, прослеживая отблеск падающей звезды.

– Интересно, узнаем ли мы из нее что-то большее, чем указание на порталы? – Раскрыв книгу, я, как и вчера, с восхищением наблюдаю, как строчки сами собой проявляются на странице. – Или она пока не хочет открывать всех своих тайн?

Пролистав несколько пустых страниц, я все ожидаю нового послания, но ничего не происходит. Это действительно своенравная книга, и, наверное, сейчас она не в настроении разговаривать.

– Может быть, стоит как-то конкретно сформулировать вопрос? – предполагает Лео, наклонившись ко мне вплотную, мое тело мгновенно реагирует на эту близость, требуя немедленно прижаться к нему сильнее. Но вместо этого я напрягаю плечи, чтобы не поддаваться искушению и сохранить разум ясным, когда мы говорим о серьезных вещах.

– Ну ладно, тогда давайте обсудим, что бы мы хотели еще из нее узнать.





* * *


Следующие несколько дней мы с Лео бродим по городу в поисках порталов. И пусть мы до сих пор точно не знаем, что именно ищем, Анджело прав в том, что в Риме на каждом шагу встречаются достаточно древние места, окутанные тайной, претендующие на роль порталов. Пока мы бродим по улицам в поисках следов, Анджело решает прочесать монастырские библиотеки и частные коллекции в поисках каких-нибудь свидетельств или документов. Видимо, у него много полезных знакомств среди обеспеченных людей с личными библиотеками, которые позволяют ими пользоваться, потому что он постоянно притаскивает стопки рукописей и документов. Что ж, я только и могу надеяться, что он найдет в них хоть что-то полезное, потому что половина двухнедельного срока, отведенного мне Люцием, уже прошла. По крайней мере, мы не сидим без дела, и я чувствую: мы на верном пути. Хотя иногда и создается впечатление, будто мы стоим на месте, а наслаждение от того, что красная книга меня признала, с каждым днем все меньше. Мы все пытаемся разгадать, что именно означало то послание и как оно может привести нас к порталу.

Тебе открываются врата, где встречаются ветра и эссенции. Там, прямо в центре, начинается космос.

В конце концов, мы все согласились с тем, что это явный указатель, который должен каким-то образом подсказать нам месторасположение портала, когда мы его разгадаем.

Больше всего меня вводит в ступор слово «эссенции», я просто никак не могу понять, каким образом этот термин должен указывать на определенное место. Эссенция – это все-таки нечто нематериальное или концентрат какого-то вещества, кроме того слово стоит во множественном числе, что смущает меня еще больше. Эссенции чего, блин? Уксуса?

С другой стороны, хотя бы с ветрами относительно все понятно, хотя я опять же не понимаю, как это должно привести нас к определенному месту. Ветер все-таки не совсем тот ориентир, который можно четко заметить, шатаясь по городу, он изменчив в зависимости от погоды, а флигелей в Риме нет.

Я также размышляю, стоит ли воспринимать эти подсказки более метафорически, может, имеется в виду не сам ветер, а его воплощение… Например, бог ветра Зефир? Именно поэтому я постоянно ищу символы, которые могли бы хоть каким-то образом соответствовать подсказкам красной книги. До тех пор, пока Анджело не откопает что-то в библиотеках, мне остается только надеяться на нашу удачу, благодаря которой мы, разве что случайно, наткнемся на портал, и поэтому мы день за днем шатаемся по городу, останавливаясь каждые несколько шагов в тревожном ожидании, как очень странные туристы, однако я так до сих пор ни разу не почувствовала ничего особенного, кроме дискомфорта от того, что мы постоянно встаем на пути у прохожих, ловя на себе подозрительные и раздраженные взгляды, когда, например, останавливаемся, в восхищении таращась на развалины.

В отличие от меня Лео, наоборот, все еще преисполнен огненным энтузиазмом: вооружившись списком, который они с Анджело заранее составили, он гоняет меня по городу, как цирковую собачку, час за часом. Мы добросовестно прочесываем все горячие точки, которые уже сто раз проверили и посчитали неподходящими местами для портала. При этом Лео совсем не демотивирует куча ложных зацепок! Однако есть в этом и свои плюсы: я наконец-то получаю возможность в подробностях осмотреть Рим 1500 года.

Только что мы пересекли квартал Сант-Анджело, совершенно меня не заинтересовавший: оживленный и переполненный, заставленный барахолками, ателье и тавернами, выстроившимися рядом с жилыми домами. В одном из магазинов на первом этаже на длинных шестах для сушки висят спагетти, и мне снова приходится тайком вытаскивать телефон, чтобы сделать пару снимков на память. Двумя домами дальше вонь стоит такая, что невозможно дышать, вдобавок к стандартному набору нечистот здесь можно различить тонкие нотки тухлой рыбы. Прижав руку к лицу, я следую за Лео, пока перед нами не появляется церковь, и тут я наконец понимаю, откуда исходит этот невозможный смрад. Здесь, на дикой мозаике из старинных мраморных плит, выложенных в качестве прилавков, расположились торговцы, зазывающие прохожих полакомиться «свежей рыбкой». Свежей, ну да, конечно, учитывая удушающую вонь… Церковная площадь вся сплошь покрыта остатками древних сооружений, сама же церковь у рыбного рынка построена в римских развалинах, полуразрушенный портик служит открытым крыльцом, за которым возвышается вход в храм. Когда я смотрю на это варварское использование древних реликвий, меня посещает очередная тревожная мысль.

– Что, если портал был где-то рядом, но люди просто разобрали его, чтобы сделать из мрамора витрины? – спрашиваю я, наблюдая, как какая-то женщина грубо разделывает скумбрию прямо на великолепной мраморной плите с красными прожилками. Никто из присутствующих, кажется, даже не осознает, на каких бесценных культурных артефактах сейчас валяются хребты и потроха.

Лео решительно качает головой:

– Даже если здание или памятник, которые мы ищем, уничтожены, портал точно должен был остаться на месте. Пойдем!

Он тянет меня дальше по улице, и я благодарна, что мы наконец-то собираемся уйти от этого отвратительного аромата, пусть мне и хотелось бы получше осмотреться на этом оживленном рынке, но, в конце концов, у нас тут не просто романтическая прогулка. Лео ведет меня вдоль по улице, вымощенной еще древнеримскими каменными плитами, отполированными бессчетным количеством подошв и ступней так гладко, что я с трудом пробираюсь вперед. По обеим сторонам дороги возвышаются поваленные колонны, разбитые капители и полуразрушенные останки стен. О, чуть позже археологи будут в восторге от этого места.

Наконец мы останавливаемся перед тремя колоннами, на которых еще уцелел кусочек богато украшенной балки крыши. Лео сверяется со своим списком.

– Это руины храма Аполлона Сосиана, – торжественно провозглашает он. – Этот храм был построен в благодарность за то, что Господь избавил Рим от чумы.

Задумавшись, я замираю перед жалкими останками некогда, безусловно, великолепного храма и пытаюсь почувствовать что-то особенное: знакомое теплое покалывание или пульсацию зодиака.

– Ты что-то чувствуешь? – спрашивает Лео спустя несколько напряженных минут.

– Да, – сухо бормочу я.

– Да?! – От волнения он переходит на итальянский.

– Чувствую, как урчит мой желудок: я умираю с голоду.

Лео разочарованно вздыхает и вычеркивает еще один пункт из списка, однако уже в следующее мгновение снова оживляется и марширует дальше, к еще одному древнему зданию около руин храма, сохранившемуся, кстати, гораздо лучше. Это трехэтажное круглое сооружение с аркадной перегородкой, чем-то напоминающее мне Колизей. Как и в том гигантском амфитеатре, здесь явно живут люди, однако они пошли дальше: вместо того чтобы разбить лагерь в коридорах, они перестроили его в единый огромный жилой комплекс. Заинтригованная, я исследую изгибы сооружения: в открытых аркадах на первом этаже расселись торговцы, а уже на верхних этажах располагаются жилые помещения. Лео подводит меня к прилавку в одном из сводов, где веселый рыжий мужчина продает лепешки, и я захлебываюсь слюнями, когда он подает нам два дымящихся пакета. Устроившись на поваленном столбе, мы наконец-то устраиваем себе перекус.

– Это театр Марцелла, – объясняет Лео, откусывая гигантский кусок от своей лепешки. – Кальдиссимо! – С наслаждением тянет он в следующий момент, громко жуя и пытаясь втянуть ртом воздух, оттого что слишком горячо.

Глядя на то, как Лео обжег себе язык, я кусаю свою лепешку гораздо осторожнее, наслаждаясь сырной начинкой с анчоусами и оливками.

– Странно, что римляне так наплевательски относятся к своему наследию, – произношу я спустя несколько минут, в течение которых мы молча уплетали свою еду. – Они используют древние руины в качестве карьеров и жилых зданий или вообще строят прямо на них храмы.

Лео пожимает плечами, облизывая пальцы.

– Сейчас им кажется, что это нормально, никто не беспокоится об охране памятников культуры. К тому же в развалинах старинных зданий живут целые семьи, и, думаю, их больше беспокоит вопрос крыши над головой и пропитания, вряд ли им есть дело до того, что своим способом выжить они разрушают исторические памятники.

Я, сморщившись, киваю, хотя и вполне могу понять этих людей. Просто должно пройти какое-то время, прежде чем они задумаются об охране культурных ценностей.

Подкрепившись и еще раз проверив, не почувствую ли я что-то необычное около театра Марцелла (нет), мы продолжаем наш путь. Мы уже третий день исследуем исторический центр Рима. И пусть понятие «исторический центр» не особо применимо в этом времени, Лео продолжает называть это так, пока мы петляем по извилистым улочкам и пересекаем бесчисленные площади, которые я уже частично проходила во время своих променадов по городу. Солнце стоит высоко в небе, с каждым днем погода становится все теплее, так что я начинаю завидовать богатым римлянам, которые в середине лета выезжают на свои виллы около виноградников на окраинах, где воздух чище и свежее, чем в центре города, где царит жуткая духота. Галатея постоянно твердит о том, что хотела бы получить такую виллу от кого-нибудь из своих покровителей, и возлагает в этом большие надежды на Камилло Массимо, который происходит из древнего и богатого римского дворянского рода. После ухода Томмазо я все чаще вижу рядом с ней того мужчину с праздника, ловившего каждое ее слово.


Мы с Лео проводим день, обшаривая церкви и руины вокруг Пьяцца Навона. Лео считает, что в этом районе у нас большие шансы на успех, потому что это один из самых древних районов Рима – Марсово поле, где в петле Тибра с самой древности расположено сердце города, в особенности военное, о чем говорит наименование самой местности в честь бога войны Марса. Сейчас я очень хорошо понимаю римских солдат, которые собирали здесь свои войска, потому что все нарастающая жара и неутомимый энтузиазм Лео подталкивают меня к беспощадному маршу насилия.

Пот струится по моей спине под толстыми складками платья, я проклинаю чертову вуаль, которую приходится носить, чтобы на меня не смотрели косо. Мы достигаем угла улицы, где Лео наконец-то останавливается, давая мне передохнуть, надеюсь, я найду где-то поблизости питьевой фонтанчик, которые разбросаны по городу и снабжаются старыми акведуками, доставляя кристально чистую горную воду. Лео прислоняется рядом со мной к стене дома, на которую я облокотилась, чтобы восстановить дыхание и снизить нагрузку на ноги.

– Будь мы сейчас в своем времени, я бы купил тебе мороженое, у Джолитти чего только нет.

Лео кажется настолько опечаленным от невозможности это воплотить, потому что в эту эпоху еще нет магазинов с мороженым, что я, несмотря на свою жуткую усталость, не могу этому не умилиться.

– Я даже не знала, что ты сладкоежка.

Он возмущенно вскидывается:

– Что?! Мы вообще друг друга знаем?! Да я убил бы сейчас за банку «Нутеллы»! Или за манго. Мне срочно необходимо вернуть нас обратно в двадцать первый век, чтобы открыть тебе мир мороженого Джолитти. После этого ты взглянешь на жизнь совершенно другими глазами!

«По крайней мере теперь я смотрю совсем другими глазами на тебя», – думаю я про себя, кривовато улыбаясь.

– Должно быть, ты бывал там много раз, если это место так много для тебя значит, – вместо этого произношу я.

– Время от времени, достаточно часто, чтобы по-настоящему обожать это мороженое, – пожимает плечами Лео. – Однажды в детстве я был с родителями в Риме, – добавляет он, и я тут же вскидываюсь, навострив уши.

– Правда?

Когда он начинает рассказывать о своем прошлом, я впитываю все мельчайшие кусочки информации словно губка. Лео кивает с задумчивой улыбкой.

– Это был отличный отпуск, середина августа, чистое безумие, потому что там было градусов сорок, но это было абсолютно незабываемо! Чтобы хоть немного остыть, мы с мамой окунались в каждый водоем, который проходили. Мы даже плескались в фонтане Треви, пока не пришли карабинеры и моему отцу не пришлось их подкупить, иначе они бы сразу нас арестовали. И каждый раз, когда он рассказывал об этом случае, сумма, которую он заплатил, становилась все больше и больше. А моя мама была такой буйной…

Лео улыбается сам себе, полностью погруженный в воспоминания, и я все еще как губка впитываю в себя каждую подробность этой мягкой улыбки.

– Я не знаю, были ли мы с тех пор вообще так счастливы. Теперь, когда я думаю об этом, кажется, будто после этой поездки все пошло на спад.

От его последних слов вся моя легкость улетучивается, я ненавижу себя за то, что, с одной стороны, хочу расспросить его поподробнее, а с другой – не хочу вторгнуться во что-то чересчур личное. Кто знает, может быть, эта информация помогла бы мне лучше понять этого загадочного человека.

– Когда погибли твои родители?

Он никогда не рассказывал о них ничего, только о дедушке, и этот вопрос вылетает у меня прежде, чем я успеваю его осмыслить. Лео молча смотрит прямо, но его пальцы подрагивают в моей руке.

– Не рассказывай, если не хочешь, – поспешно добавляю я, чувствуя, что не стоило начинать эту тему. Мое сердце пропускает удар: кому, если не мне, стоило бы помнить о том, как больно говорить об этом. Лео искоса бросает взгляд на меня, позволяя поймать отзвук застарелой печали в его глазах.

– Нет, я хочу рассказать тебе, даже если это будет нелегко. Я редко это делаю и еще никогда не говорил об этом с кем-то, кто не был вместе со мной в этот момент. – Он молчит некоторое время, собираясь с мыслями. – Мои родители не всегда конфликтовали, у меня много приятных воспоминаний из детства, как об этой поездке в Рим, например, но бóльшую часть времени, особенно когда я стал старше, они только и делали, что ссорились. Мой отец изменял матери. Живи он в это время, он был бы главным клиентом Галатеи. Насколько я знаю, у него постоянно были любовницы, он никогда не был скромником в этом вопросе, и так продолжалось много лет. Моей матери с каждым разом было все сложнее прощать его измены. Они так сильно ссорились, что каждый раз, когда всплывала очередная интрижка отца, это был крах. Сейчас я прекрасно понимаю, насколько это было для нее тяжело, но тогда… – У него так сильно дрожит голос, что кажется, он вот-вот разрыдается. – Однажды, когда мне было пятнадцать, им обоим вдруг стало плохо, и они скончались в считаные часы. После вскрытия выяснилось, что оба были отравлены, это было для всех таким шоком… До сих пор так и неизвестно, как это произошло и кто это сделал, но большинство подозревает мою мать. Все знали о проделках моего отца и о том, как она от этого страдала, так что люди до сих пор сплетничают о том, что это она отравила и себя, и своего мужа. Мне просто повезло, что я не ужинал дома в тот вечер, иначе, возможно, и меня бы уже не было в живых.

– Лео… – невольно осаживаю его я, вне себя от мысли, что это могло бы произойти.

– С тех пор прошло много времени, – успокаивает меня он, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, но я вижу, что как бы давно это ни произошло, смерть родителей все еще его тяготит. – Как ты можешь догадаться, смириться с этим у меня не получилось, я был ужасен в переходном возрасте, неуправляемым и несдержанным. Так что мой дедушка отправил меня в интернат в Швейцарии, где я и остался до окончания средней школы. Тогда я жутко злился на него за то, что он решил избавиться от меня после того, как я пережил ужасную потерю родителей, но его можно понять: он был стар и разбит от потери единственного сына.

Некоторое время мы молча идем рядом, пока я пытаюсь как-то переварить то, что он мне только что рассказал, и найти утешительные слова.

– Оглядываясь назад, я думаю, что интернат, наверное, был лучшим, что могло бы тогда со мной случиться. Сейчас я был бы полной катастрофой, если бы не провел там какое-то время. Это было элитное заведение со строгими правилами и железной дисциплиной, там мне помогли справиться с моей потерей, я нашел друзей, которые как-то смягчили горечь утраты.

– Ты поэтому так хорошо говоришь на немецком? Потому что учился в Швейцарии?

Лео криво улыбается:

– Мой лучший друг в интернате был немцем. Мне никогда не нравился этот язык, но пришлось его выучить, потому что в итальянском тот чувак был полным чайником.

Я задумчиво смотрю на него.

– Но мы ведь разговариваем друг с другом на немецком, – произношу я. Он ведь знает, что мы могли бы говорить по-итальянски, если ему так не нравится немецкий. Лео останавливается, серьезно глядя на меня в ответ из-под темных бровей.

– С тех пор как Макс уехал учиться в Америку и мы практически перестали общаться, я вообще не сказал ни слова на немецком. Ненавижу этот язык, он такой жесткий, а грамматика нелогичная… Но я обожаю его за то, что на нем я могу общаться с тобой.

Я теряю дар речи, но он только нахально ухмыляется и снова тянет меня идти дальше. Совершенно застигнутая врасплох, я, спотыкаясь, спешу за ним. Это была одна из тех фраз, которые я навсегда сохраню в своем сердце, как самую драгоценную вещь, а он, скорее всего, даже не узнает об этом. Вся последующая дорога пролетает для меня чередой размытых картинок.

– Ты… Ты когда-нибудь навещал своих родителей? – нерешительно спрашиваю я, когда эта мысль становится слишком навязчивой. – Я имею в виду, ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы вернуться в тот день и помешать родителям принять яд? Или выяснить, кто это сделал? – Я закусываю нижнюю губу, понимая, насколько это болезненная тема, но Лео лишь тихо вздыхает.

– Я не могу, Розали, как бы мне этого ни хотелось, это противоречит любому элементарному правилу путешествий во времени. Такие события, как убийство Лоренцо или похищение Чезаре, необходимо остановить и предотвратить, потому что это грубое вмешательство в исторические события, предотвратив же гибель родителей, я сам совершу это запрещенное вмешательство. Они приняли яд, и это часть истории, кроме того… Как ты думаешь, как бы они отреагировали, если бы в комнате неожиданно появился их взрослый сын и призвал их не есть свой ужин? Не говоря уже о том, что я могу столкнуться с собой-подростком, у которого наверняка крыша поедет еще сильнее… Нет, к сожалению, это невозможно.

Большим пальцем я вырисовываю круги на тыльной стороне его ладони.

– Прости, это было бестактно, я не должна была спрашивать об этом.

– Когда я еще не встретил тебя и был невидим в своих путешествиях, я однажды навестил родителей. Тогда они только поженились и были такими счастливыми, что помогло мне принять ситуацию.

Мои губы дрожат. Я так рада, что у него была возможность снова их увидеть. У меня нет такого шанса: если бы я захотела увидеть своих родителей в молодости, мне пришлось бы следить, чтобы они меня не заметили. В конце концов, я никогда не была невидимкой в своих путешествиях и могла взаимодействовать с людьми. Лео же тогда только предстояло встретить меня, свою партнершу. Было бы гораздо легче, наверное, если бы я могла незаметно пережить с ними хотя бы один день, пусть и в роли призрака.

– Ты ведь не просто так спросила об этом, не так ли? – Теперь очередь Лео говорить осторожно и ободряюще сжимать мою руку. Я с трудом сглатываю: в конце концов, это справедливо – рассказать ему о настолько же болезненном событии моего прошлого, даже если я не привыкла это с кем-то обсуждать. – Твои родители… Их ведь тоже не стало?.. – Он говорит так осторожно, что интонация получается вопросительной.