Почетный пленник

— Мама приносила мне покушать! — крикнул мальчик, чтобы все его услышали.

— Где он был? — спросил Хродвиг того из охранников, что привел Ойкона.

Тот встал возле юноши и громко ответил:

— На кладбище есть небольшая расселина в скале. Он там жил, — доложил охранник, потом дождался кивка Хранителя и отошел в сторону.

— И давно ты там живешь? — поинтересовался Хродвиг.

Парень улыбнулся своей смущенной улыбкой и пожал плечами:

— Я не помню…

Похоже, он вообще плохо понимал, что происходит вокруг и зачем его сюда позвали.

— Что у него с рукой? — Хранитель на сей раз обратился к Хоару, сидящему у подножия. Хоар встал, приблизился к пареньку и размотал тряпку. Вдоль предплечья тянулся глубокий багровый порез. Хоар понюхал рану и сморщился.

— Нормально. Непонятно, зачем руку так заматывать… — проворчал он. — Но рана чистая.

— Это мама… — объяснил Ойкон.

— Мазь хорошая, и подживает неплохо… — закончил осмотр Хоар. Посмотрел на тряпку и бросил ее на землю. — Пусть рана на солнце побудет. Чем это тебя, мечом или ножом? — спросил он у парнишки.

— Это Эйрик, кинжалом, — пояснил паренек. Все с той же улыбкой.

Толпа глухо загудела, и Ойкон с удивлением обернулся на нее, как будто только заметив.

«Он же дурачок!.. — догадался Ули. — Вот и улыбается все время!»

— За что он ударил тебя? — быстро спросил Хранитель, гася своим вопросом недовольство жителей.

— Они смеялись и били. А я защищал, — нахмурился паренек. Он рассматривал свою рану, поворачивая руку из стороны в сторону, как будто впервые видя. — Я защищал и поднял руку. — И он действительно поднял здоровую руку, показывая, как это происходило.

— Ты защищался, — кивнул Хранитель.

— Нет, — удивленно посмотрел на старика Ойкон. — Я защищал. Защищал Гворфа.

Многоголовая толпа как-то разом сотней ртов сказала: «Ой!» — и замолчала. В опустившейся тишине было слышно, как мул хлопнул себя по крупу хвостом, отгоняя слепня.

— Ты защищал Гворфа… — медленно повторил Хранитель, разворачиваясь к толпе. Найдя глазами сжавшегося старосту, Хродвиг пальцем поманил того к себе. Эйдир вышел из первого ряда и приблизился на полусогнутых ногах.

«Как в штаны наложил», — вспомнил Ули еще одно присловье Быка.

Хранитель поставил старейшину рядом с разглядывающим свою рану Ойконом и спросил у него, игнорируя понурившегося Эйдира:

— А Гворф — это кто?

— Гворф хороший, — объяснил парень. — Он мельницу водяную нам построил и ушел жить к Джогу-Вара. И орехами медовыми угощал.

— Ты говорил мне, что я знаю все в этой истории, — перевел взгляд на старейшину Хродвиг. — Но каждый раз это оказывается неправдой. Может, мне раскалить кузнечные клещи и вытащить из тебя все, что ты утаиваешь от суда? — Хродвиг наклонился вперед и всем весом оперся на посох.

— Так это… — залепетал староста, выставив вперед руки. — Не утаиваю, ничего не утаиваю, храни нас Великое Небо! Забыл, как есть забыл. Кто ж про этого чудака помнить будет?

— Кто такой Гворф? — медленно и громко спросил старосту Хранитель.

— Так это… — затараторил староста. — Чудак какой-то. Имперец, по всему видать. Аскод Гворф назвался. По-нашему хорошо говорит. Пришел по осени, откуда ни возьмись. Мы его со скалы хотели… Ну, на всякий случай. Но он сказал — Джогу-Вара ему нужен. Так это… мы подумали — чего нам, коли он сам погибели ищет. Указали гору, где Джогу-Вара живет. А он нам мельницу на ручье наладил. Только, — он замахал руками, — мы ею того… не пользуемся.

— К вам приперся какой-то имперец, прошел через ваше село и ушел дальше в горы, — так же медленно и громко продолжал Хранитель, — и ни дан Рокон, ни танас Гимтар, ни кто-либо из Хранителей про то слыхом не слыхивал. Верно?

— Так это… — совсем обреченно, переходя на шепот, ответил Эйдир, — мы ж довели его до горы-то… Где Джогу-Вара живет. Он туда и пошел. И зима близко была! Сожрал его Хозяин гор, думали все! — неожиданно выкрикнул староста.

Толпа одобрительно загудела. Хранитель вздохнул и запустил пятерню себе в волосы, приглаживая их. Он вновь повернулся к деревенскому дурачку.

— Как этот Гворф оказался там? — спросил Хродвиг Ойкона. — Почему ты стал его защищать?

— Гворф хороший, — объяснил Ойкон.

— Зачем Гворф пришел к вам? — терпеливо переспросил Хранитель.

— Брынзы хотел. На медовые орешки поменять, — пригорюнился парень.

— Расскажи: как он пришел и что было потом? — ласково попросил Ойкона Хродвиг.


— Был вечер. Мы сбили отару. Эйрик, Эйришь, Эйгдон и другие пастухи пили пиво. Смеялись громко. Я с овцами разговаривал в сторонке. Чтобы никому не мешать. А потом собаки заволновались, залаяли. Побежали в лес, но замолчали. Все за кинжалы схватились и Джогу-Вара стали вспоминать. Испугались. А из леса вышел не Джогу-Вара, а Гворф. И собаки рядом с ним хвостом виляют. Он подошел и поздоровался. Хотел брынзу на медовые орешки поменять. Орешки вкусные — я захотел попробовать и подошел. Свою брынзу поменять. Только пастухи засмеялись и сказали, что только на пиво менять будут. А Гворф и говорит: «Вкуснее воды, чем здесь, нигде в целом свете нет». И еще: «Пиво пьют только лентяи и трусы». Эйрик это услышал и за кинжал схватился. Бросился на Гворфа, а я защитил… — И парень опять уставился на свою рану, подставляя ее солнечным лучам.

— Так, — подбодрил его Хранитель. — И что потом?

— Они меня оттолкнули и стали пинать Гворфа, — пожал плечами Ойкон. — А Гворф хороший…

— А потом? — поторопил его Хранитель.

— А потом пришел Джогу-Вара и покидал всех пастухов в овраг, — в звенящей тишине закончил рассказ Ойкон. — А я испугался и домой побежал. Ночью. А мама меня спрятала. Только это я плохо помню, — и его рассеянно-смущенная улыбка вновь появилась на лице.

Молчал пустырь. Молчали дома за околицей. Молчало Великое Небо. Только мул продолжал отгонять хвостом слепней. И вдалеке слышался легкий однообразный шум, не различимый ухом ранее.

— Водяная мельница, говоришь, — размышляя вслух, сказал Хранитель, разглядывая старосту Ойдеты. — Аскод Гворф, значит… — продолжая размышлять, Хродвиг пробежался пальцами по посоху, как по флейте. — Мы идем в гости, — громко подытожил он свои размышления спустя некоторое время. — А ты, — он указал на Эйдира, — пойдешь с нами.

Толпа ахнула.





Арратой


Арратой стоял, слегка согнувшись и нависая над огромной Рабской книгой, занося в нее результаты сегодняшнего дня. Монотонность и бессмысленность этого занятия тяготили его. Труд раба-носильщика куда тяжелее, но и результат был зримым и осязаемым. Арратой вывел в книге:

«Раб, именуемый Клоп. Восемьдесят восемь бурдюков».

На своих плечах злой, резкий, несломленный Клоп вынес взятое у земли масло. Восемьдесят восемь бурдюков! Раб поднял каменное масло из подземной тьмы на свет, к свободным людям. Добытое масло могло пойти на смоление бортов корабля. Или могло быть использовано при строительстве дороги. Или стать смазкой колесницы наместника или — Пагот-шутник! — кареты самого императора! А могло оказаться и в его, Арратоя, старом, треснутом глиняном светильнике. При неровном свете которого он строка за строкой, строка за строкой вносил в вечность прожитый день.

Недавно Арратой услышал рабские побасенки о Рабской книге. Мол, у императора в покоях лежит точно такая же книга. И как только в Рабской книге Арратой вписывал очередную строку, она тут же чудесным образом появлялась в императорской книге. И тогда император мог увидеть, плохо или хорошо работал сегодня раб.

Какой-нибудь новичок, впервые слушая эту историю, обязательно интересовался: а что будет, если вечерняя запись не появится? Учетчик заболеет, или помрет, или забудет внести запись? После этого вопроса в бараке наступала тревожная тишина, и рассказчик зловещим шепотом объяснял недотепе:

— А ничего хорошего не будет. Понагонит сюда император солдат, макнут они нас в Колодец разок-другой и сожгут живьем. А на наше место мигом новых рабов поставят.

Помолчав, рассказчик пояснял глупому новичку:

— Не важно, сколько бурдюков ты поднял за день, раб. Важно, сколько в Рабской книге записали!

Вот и получалось — сам Арратой свой вечерний труд считал редкостной нудятиной, а рабы считали самым главным делом, важнее важного здесь, в Колодце.

Учетчик продолжал записывать в столбик строки, думая о своем. Он давно уже привык к такому двоемыслию.

«Вот интересно, если бы эта сказка о двух одинаковых книгах была правдой… Написать бы сейчас крупными буквами во всю страницу: „ИМПЕРАТОР, ОСЛИНАЯ ЗАДНИЦА! ДАЙ ВОЛЬНУЮ АРРАТОЮ, РАБУ КОЛОДЦА!“»

Вдруг послышался скрип двери, и пламя светильника заметалось от сквозняка. Огромные тени затанцевали на стене. В его тесную комнатку в тупике галереи Старого Поста проскользнул незнакомый горец, сверкая в полумраке белками глаз.

Арратою стало нехорошо. Ноги его подкосились, в глазах потемнело, а на спину словно плеснули ледяной водой. Ко всему прочему, Арратой громко пустил ветры. Чтобы не упасть, он схватился обеими руками за каменную столешницу, на которой покоилась проклятая книга.

«Но я же просто подумал!.. Просто подумал… Я же ничего не писал…» — крутилась глупая мысль внутри головы.

Даже про себя, даже наедине не стоит называть императора ослиной задницей! Хотя бы для того, чтобы не запачкать собственные штаны!

Горец приблизился и принюхался. Брезгливо сморщился. И на хорошем имперском произнес:

— Тебе бумага, раб.

И бросил свиток на раскрытую Рабскую книгу. И ушел.

Совпадение! Совпадение! Император и его приближенные ничего не узнали о глупой крамоле! Но Пагот — воистину бог-шутник! Не упустил удобного случая повеселиться над глупым смертным! Представив, как он выглядел со стороны, Арратой нервно захихикал. А потом и вовсе рассмеялся в голос.

Что же, если где-то смеялся над ним невидимый и неслышимый Пагот, то почему бы не составить богу компанию и не повеселиться вместе? Паготу-шутнику это наверняка будет приятно!

В этой комнатке в форте Старый пост — укреплении, построенном еще во времена Старой Империи, за прошедшие столетия пролили немало слез. Слез отчаяния, боли, безысходности. Но слез смеха доселе не случалось. Отсмеявшись, Арратой выдохнул и вытер выступившие слезы. Посмотрел на лежащий свиток, потом на закрытую дверь. Развернул свиток, придавив его учетными черными и белыми камнями. И достал из-за пазухи носимый на шнурке деревянный амулет-решетку. Для амулета решетка была слишком большой и громоздкой — чуть больше ладони, — но учетчику не сильно мешала, и Арратой привык.

Странные люди, приносившие послания и забиравшие их, приходили не так уж и часто. А странным было в них то, что их лица быстро забывались Арратоем. Вот и сейчас. То ли из-за испытанного острого страха, то ли из-за этой подмеченной в свое время «странности» тайных курьеров, но лицо горца Арратой уже не мог вспомнить. Удивительно яркие белки глаз. Большой нос с горбинкой. И невысокий рост. Вот и все, что мог вспомнить о посланце учетчик. Единственное, в чем раб-соглядатай был уверен точно — что этот горец не из их команды надсмотрщиков. Тех он успел досконально изучить и запомнить.

Перестав ломать голову над странностями, Арратой углубился в расшифровку. Дело это нехитрое, но скрупулезное. Положив решетку поверх абракадабры из букв, он поставил точки над буквами, показавшимися в окошках решетки. Затем переставил решетку ниже по свитку и так дальше, пока не закончилась эта буквенная мешанина. Потом в конце свитка, на небольшом оставленном чистым месте, убористым мелким почерком записал выделенные буквы. Прочитал послание и не мешкая подпалил его, подержав над пламенем светильника. Он дождался, когда пламя подберется к пальцам, уронил свиток на пол и убедился, что огонь полностью расправился со своей добычей. Арратой растер пепел подошвой сандалии. Выполнил все так, как его когда-то обучили.

Что же, вот еще один из намеченных шагов к свободе! Неизвестный наниматель сообщал, что вскоре Арратоя переведут на строительство дороги от Колодца до Долинного тракта. Наконец-то Империя дожала горских вождей! Насколько знал Арратой, упрямые горцы не позволяли обустроить Долинный тракт по имперским дорожным правилам. Как ни объясняли им, дубинам стоеросовым, какую выгоду это принесет торговле, но если горец уперся — проще переспорить каменную стену.

В послании предписывалось обучить нового учетчика, который вскоре должен прибыть, и сдать ему дела. Написали, что вновь прибывшему велено исполнять наказы Арратоя. Также велели написать подробный отчет по количеству отпускаемых в Империю бочек с земляным маслом, о том, не видел ли он, раб-соглядатай, случаев контрабанды или сокрытия кем-либо истинного количества масла. Из тихих рассказов немногочисленных старожилов-рабов, из пьяного трепа управляющего Забиха, из содержимого кое-каких документов Арратой сделал вывод, что несколько лет назад в Колодце случился большой переполох. Приехали важные люди из столицы, поставили Старый Пост на уши, довели Забиха до икоты. В Рабскую книгу никто не лез, конечно, а вот настоящие учетные книги перетряхнули все. Искали недостачу земляного масла. Управляющий до сих пор трясся, упиваясь пьяными слезами, шептал, что еле выкрутился тогда.

Впрочем, нынешние тревоги неведомого нанимателя были напрасны — работа в Колодце налажена отлично, как арнская клепсидра в столичном храме Пагота. И никакого утаивания, никакой контрабанды. Однако от подробного отчета его это не избавляло. И от ежевечернего заполнения Рабской книги тоже. Барачные невольничьи истории о ночном чтении Книги императором, конечно, глупые побасенки для необразованных умов. Но Книга должна быть заполнена. Шутить с этим Арратой не был намерен.