По ту сторону льда

Марина слегка повернула голову в его сторону и, встретившись с его взглядом, забыла, что хотела сказать. Вернее, помнить-то она помнила, но язык стал каким-то неповоротливым и словно прилип к нёбу. Вздохнув, она опустила взгляд ниже – к его шее, плечам, голому торсу… Боже-Боже-Боже! За что ей все это?!

- Мы… У нас же не было ничего, да?

Ваня тихонько засмеялся и провел пальцами по ее лбу, виску, щеке. Немного приспустил одеяло, обнажая изящные ключицы и плечи.

- Не было. Но ты очень настаивала.

- Господи… - застонала Марина и накрыла лицо ладонями.

- Даже не знаю, как я смог тебе отказать, - продолжал усмехаться Воронов.

- Ваня, хватит. - Марина тоже тихонько засмеялась.

- Ты предлагала даже стриптиз. Даже попыталась что-то продемонстрировать, но тебе помешал стул.

- Ва-а-аня!

- Ты что, не помнишь, как навернулась? Не удивлюсь, если у тебя вся коленка синяя.

- Во-о-оронов, прекрати! – Она продолжала смеяться, и смех отдавался болью в висках.

Коленка и правда болела. Не сказать, чтобы так уж сильно, но сейчас Марина отчетливо это чувствовала. А еще она чувствовала близость Вани и совершенно не понимала, что с этим делать. Его запястье соприкасалось с ее плечом, бедро прижималось к ее бедру, и ее буквально колотило от осознания этого. Это было слишком, чересчур интимно. Она привыкла к его прикосновениям, к его телу, к его рукам, но так…

- Ты что, не помнишь? – Он перестал смеяться, но в голосе все еще слышалась улыбка.

Марина убрала руки от лица. Ваня смотрел на нее, и от этого взгляда она почему-то смутилась. Хотелось протянуть руку и погладить его по щеке, провести пальцами по плечу. Она не понимала, что говорить и что делать. Вчера… Вчера она просто напилась, а все что случилось дальше… Ведь по сути ничего и не случилось. Ваня поцеловал ее и все. Но ведь они и раньше целовались. Давно, несколько лет назад. Да, просто так, не имея под этим в виду ничего более, но целовались. Так кто сказал, что вчера случилось что-то особенное?

- Смутно, - призналась Казакова. В ее взгляде, наверное, что-то поменялось, потому что Ваня перестал улыбаться и едва заметно кивнул. – Я пойду сварю кофе.

Он отодвинулся дальше, встал с постели. Марина смотрела на его крепкую, мощную спину, на перекатывающиеся под кожей мышцы, на сильные руки и понимала, что все идет не так. Все идет совсем не так. Что он подумал? А может, так лучше? Или… Она почувствовала себя малодушной трусихой, улиткой, прячущейся в собственную ракушку, как в домик. Да только что толку от этого домика, если кто-то чуть крепче сдавит его в руке, а то и вовсе наступит тяжелым сапогом? Два раза она уже обожглась. А теперь…

- Вань… - Быстро встав, она обмоталась одеялом, догнала Воронова уже в дверях. Тот обернулся и посмотрел на нее вопросительным взглядом.

- Я… Я помню что сказала. И…

Он молчал. Смотрел на нее и молчал. Марина сделала глубокий вдох. Помогать он ей не собирался, и она это чувствовала по его взгляду, по позе, по выражению лица. Что же… Облизав сухие губы, она опустила руку, которой все еще касалась его локтя, и сделала шаг назад.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Я сказала это не потому что выпила лишнего. Хочу… хочу, чтобы ты это знал.

- А что я сказал тебе, ты помнишь? – от его мягкого, бархатного голоса у Марины побежали мурашки. Она вдруг поняла, что стоит, прикрываясь одним лишь одеялом, под которым кроме трусиков у нее ничего нет. Она вспомнила, что всю ночь лежала возле него фактически голая, вспомнила, как его пальцы касались ее живота… Сердце забухало как-то неровно, гулко, дышать стало трудно. Его взгляд проникал в самую ее суть, лишал воли. Боже-Боже-Боже…

- Ты… - Она снова облизнула губы.

Ваня усмехнулся. Марина так и не поняла, что значила эта его усмешка. Захотелось ударить его, накричать, но вместо этого она продолжала стоять, словно самая настоящая идиотка. Ей казалось, что менее, чем за сутки, она совершенно отупела, потеряла контроль над всем происходящем, да к тому же наворотила кучу глупостей. Последнее, впрочем, под сомнение даже не ставилось.

- Все с тобой ясно.

- И что тебе ясно? – Она нахмурилась.

- Что пить тебе нельзя.

- А что мне можно?!

Все это – его усмешки, недоговорки, начинали выводить ее из себя. Головная боль только усиливалась, хотелось пить, а Воронов… Она вспомнила все эти прошедшие четыре дня, вспомнила все его фотографии. Банкет, Милан, Маша Матрёхина… Стало обидно, так обидно, что захотелось плакать. Вот только плакать Казакова не собиралась.

- Сидеть и смотреть, как ты веселишься?! Конечно! У тебя же кругом друзья, что тебе?! Подумаешь…

- Ты что сорвалась-то? – резковато ответил на ее выпад Иван. – При чем тут мои друзья?

- Да ни при чем! – Она отвернулась, но потом снова повернулась к нему. – Весело тебе с Матрёшкой было?! Вот и продолжал бы ее выгуливать. Она-то, небось, не срывается по пустякам! Все тебе сочувствовали?! Как же, столько лет с невыносимой Казаковой… - Губы ее искривила саркастическая усмешка. – А Липатова как поживает? Тоже, наверное, обо мне печётся?

Воронов одарил ее тяжелым взглядом и, не ответив, ушел в кухню. Марина осталась одна. С минуту она стояла посреди комнаты, не зная, чего хочет больше – расплакаться, отрезать себе язык или броситься вслед за Ваней и заставить его дослушать все, чего она еще не сказала. Правда чего именно она еще не сказала, Марина не знала сама. Но было обидно. Да, пить она не умеет. Да и не пьет она. Или что, он думает, что это у нее культурный отдых такой: включить телевизор и нажраться в гордом одиночестве?!

Нужно было сходить в душ и привести себя в порядок. И мысли, и чувства, и вообще. Она даже подумать боялась, что может увидеть в зеркале. Отличное утро. И начало тоже отличное. Правда, чего именно начало, ответить было сложно и вместо этого Марина поморщилась. Показала себя во всей красе: пьяная дура, которой для истерики и повод не требуется. Она сама себе повод, только вот кому это объяснишь? Нужно было помириться с Ваней. Мама-мама… Да они даже поговорить не могут спокойно. Вот как она должна объяснять ему, почему вспыхнула из-за, казалось бы, невинной фразы? Ведь он ничего такого в виду не имел, а что у нее в голове сплошные заморочки… Ну так это ее проблемы.



В душе она провела не меньше получаса. Стояла, упираясь руками в стенку душевой кабинки, а упругие струи хлестали ее по плечам и спине, щекотали кожу, стекали вниз по щекам и подбородку. На душе было тяжело. Она думала обо всем, что случилось за последние несколько лет и понимала, что о некоторых вещах хотела бы забыть, вычеркнуть их из жизни. Не потому, что это было чем-то из ряда вон, а потому что эти вещи заставили ее как-то по-особенному повзрослеть. Вначале закончившиеся крахом отношения с Ильёй Сеченовым – фигуристом, так же, как и она, выступающим в парах, потом с одиночником Константином Палонским… Она всегда отдавалась чувствам без остатка, открывала сердце, душу, и это, наверное, было ее ошибкой. По-другому она просто не умела. Но этого оказалось недостаточно и в первый, и во второй раз. Вначале измена Сеченова. Тогда она долго копалась в себе, искала причины. Ей даже казалось, что она их нашла. В буднях, в словах, в разности взглядов и привычек. В нём, в себе, в обстоятельствах. Оправдания, которых не было, потому что она никогда не умела оправдывать предательство. И причины теряли смысл. Тёмная борозда на сердце постепенно заживала, но остался рубец. А потом Костя… С ним вроде бы было наверняка, навсегда. И тоже нет. Без измен. Просто нет. Всё было хорошо ровно до тех пор, пока она не оказалась слабой перед обстоятельствами, а после… Перелом двух рёбер, неопределённость, реабилитация. Слёзы, досада, злость. И конец. Потому что тогда она была слабой, потому что тогда она нуждалась в поддержке, потому что тогда всё было сложно. Но её проблемы были ему ни к чему. Собственная карьера, собственный успех, собственная жизнь. И она за «важным» этой самой жизни. И вот теперь… Теперь она не знала, что делать и что говорить. Только теперь она поняла, что оказалась эмоционально не готова к этим отношениям. Вот, вроде бы, с Ваней все должно было быть проще, но нет. Было страшно, и как с этим справиться, она не знала.



Кофейный аромат пробрался в прихожую, защекотал ноздри. Прохладный душ помог взбодриться, и хотя голова все еще немного гудела, чувствовала себя Казакова уже намного лучше. Устроившись на диванчике за пустым столом, она посмотрела на Воронова, не зная, стоит ли чего-то говорить или лучше промолчать. В воздухе повисла неловкость. Едва слышно загудевший холодильник, казалось, тарахтел, словно старый трактор в тишине знойного летнего дня. Из крана одна за другой вытекли три капли воды…




- Ты обещал кофе, - тихо сказала Марина, и даже самой ей собственный голос показался слишком хриплым, сдавленным.

Ваня мазнул по ней взглядом и отвернулся к плите. На нем была вчерашняя футболка и светлые поношенные джинсы, почему-то казавшиеся очень мягкими на ощупь. Марина вспомнила, как вчера касалась его – его бедер, его ягодиц, как прижималась к нему… Это воспоминание заставило ее стыдливо прикрыть глаза и выдохнуть. Она не видела Ваниного лица, и от этого ей было проще. Хотя заговорить она все равно не решалась.

Через минуту он поставил перед ней чашку с кофе, добавил немного молока и подвинул ближе.

- А ты ревнивая, - уголок его губ дернулся.

Марина обхватила кружку руками и задумчиво уставилась в стол. Воронов ждал, что она что-нибудь ответит, но Марина молчала. Она понимала, что он дает ей возможность перевести их стычку в разряд забытого, оставить в прошлом, но сама она думала о другом. Ваня снова хмыкнул и отвернулся от стола, включил воду, вымыл чашку и убрал в шкаф. Все это время она смотрела на него, не отводя взгляда, и не притрагиваясь к ароматному кофе. Она знала, чего хочет сказать, но горло сдавливало боязнью того, что он не сможет понять ее или поймет как-то неправильно, не до конца.

- Дело не в ревности, Вань, а в опыте, - наконец сказала она тихо.

Он посмотрел на нее через плечо. Марина не отвела взгляда, лишь через несколько секунд вновь повисшей тишины вздохнула и опустила голову.

- Знаешь… Я ведь купила обратный билет сразу же после того, как ты написал, что скучаешь и ждешь меня…

- Ты же так и не сказала мне, когда возвращаешься.

- А ты больше и не спрашивал…

- А толку?

Он выдвинул из-под стола табуретку и сел на нее так, чтобы Марина оказалась напротив.

Марина вздохнула. Она не знала, что ему ответить, как не знала, почему не сказала ни дату прилета, ни номер рейса. Хотела, наверное, приехать к нему сразу же, обнять… А потом… Потом все эти миланские фотографии и тишина. И в ней что-то перекрутилось, испугалось. Как объяснить ему?

- Я хотела приехать к тебе сразу, - призналась она, снова подняв на него глаза. – Но… Тебе было хорошо там, в Италии, а я… - она неопределенно пожала плечами. – Ты ведь знаешь и про Сеченова, и про Палонского. Если тебя дважды предали…

- Но ведь я тебя не предавал. – Он накрыл ее кисть, лежащую на столе, ладонью.

Марина посмотрела на их руки, потом на Ваню. Он ее не предавал. Он действительно ее никогда не предавал. Он ждал ее, когда она и сама не знала, что будет дальше, и сейчас… Но почему-то было очень страшно. Ведь лед это одно, а то, о чем они говорили сейчас – совсем другое.

- Эти твои фотографии из Милана… Я чувствовала себя лишней. Тебе там было хорошо и без меня. Ты не звонил, ни писал… Мне казалось, что ты просто забыл про меня. А все эти наши переписки… - Марина чуть заметно скривила губы, качнула головой. – Написал и забыл. Как будто я тебе просто навязалась. Ты ведь почти никогда мне первый не пишешь.

- Откуда в твоей голове столько глупостей, Маринк? – Воронов сжал ее руку.

- Не знаю, - ответила Казакова, глядя в стол. – У меня, наверное, действительно что-то вроде депрессии.

Она тихо засмеялась своим хриплым, нервным смехом. Ваня смотрел на нее и не мог понять, как же может в ней уживаться столько всего? Совсем недавно она кричала, гневно сверкая глазами, накануне вечером прижималась к нему так, что он забывал, что должен дышать, а теперь пытается спрятаться за этим смехом.

- Значит, надо что-то с этим делать. - Ваня улыбнулся, встал из-за стола и через секунду оказался возле Марины.

Она посмотрела на него с интересом, чувствуя какое-то странное смущение и восторг от его близости. Он дотронулся до ее бедра, и внутри у нее все затрепетало, а по коже пробежали мурашки. Она чувствовала себя, словно девятиклассница на свидании со взрослым мальчиком, и от этого сама себе казалась смешной.

- И что ты предлагаешь? – Марина как-то несмело улыбнулась.

- Даже не знаю… - Воронов снова погладил ее по бедру, потом придвинулся ближе и положил руку Марине на талию. Коснулся губами уголка ее рта, потом подбородка и щеки. Есть у меня на примете одна идея, но я не уверен.

- А ты попробуй, - прошептала она, поглаживая его плечо.

- А вдруг не поможет?

- Тогда мы придумаем еще что-нибудь. – Шепот уже ему в губы.

Ваня погладил ее по плечам, по шее, почувствовал мягкость ее волос, еще не высохших после душа. Ее губы были мягкими, волнующими, и ему хотелось забыться в этом мгновении. Не выдержав, он прижал Марину к себе, углубил поцелуй, заставляя ее подчиниться ему. Она не сопротивлялась. С готовностью отвечала на ласки, беспорядочно гладила его по плечу и груди, льнула к нему. Языки сплетались, пальцы перебирали ткань одежды, что-то затаенное, скрываемое очень долго, рвалось наружу неудержимым зверем, и с каждым мигом контролировать это становилось все труднее. Поцелуями вниз по гибкой шее, по ключицам… Марина шумно дышала, откинув голову, и Ваня чувствовал, как стучит ее сердце.

- Маринка… - прошептал он, обняв ее и пытаясь успокоить бешенного зверя, проснувшегося внутри него. – Маринка…

- Я к тебе хочу. – И уже она покрывает поцелуями его шею.

- А потом что делать будем? – с трудом сохраняя благоразумие, спросил Воронов.

Она уже пробралась ладошками под его футболку. Пальчики ее касались его живота, он чувствовал каждый из них – мягкие подушечки, короткие ноготки, трепетную страстность всего ее существа.

- Не знаю… Я ничего не знаю. – Поцелуй в скулу, языком по пульсирующей вене на шее. – Это все твои дурацкие сердечки виноваты.

- А твои не виноваты? – с его губ слетел тихий смешок.

Он почувствовал, как она прихватила зубками кожу на его шее и, не выдержав, забрался руками под ее майку. Руки тут же ощутили плавные изгибы женского тела, привычно-новую нежность кожи. Потянув Марину на себя, он пересадил ее к себе на колени, и они оказались совсем близко. Он чувствовал ее дыхание, ее тепло. Она вся влекла к себе, манила, а глаза… Вот она – его бездна, в которую он готов падать снова и снова.

- Это ведь ты начал.

- Да плевать уже, - он обхватил пятерней ее затылок и жадно прижался к губам. Поцеловал, прижался лбом к ее лбу. – Не хочу, чтобы какой-нибудь мудак снова сделал тебе больно.