По правде говоря

– Деньги таким способом не зарабатываются, - произнёс он, и я даже интонации Лидии Николаевны в его голосе уловила. Наставительные и бескомпромиссные.

– Каким способом? – Я готова была кричать от бессилия и абсурда ситуации. – Встреча заняла несколько часов, обсуждалась финансовая состоятельность проекта! Господи, что ещё мне тебе сказать? Почему, вообще, ты заставляешь меня оправдываться?

– Я не прошу тебя оправдываться! – повысил он голос в ответ. – Вика, мне это не нужно. Мне хватило твоего вчерашнего поступка!

– Моего поступка? – изумилась я. – А что по поводу твоего поступка? Что ты бросил меня! Бросил ночью, в подъезде! Мне пришлось идти ночевать к соседям!

– Дай догадаюсь! – Вовка вскинул руку, затем пальцем в меня ткнул. – Ты к Жанке отправилась! А она только рада, обсудить, какое я чмо!

– Так я и в этом виновата? Что не заночевала на ступеньках?

Он вдруг замахал на меня руками.

– Вика, хватит, хватит! Я не хочу всё это слушать!

– Да что слушать-то? – воскликнула я. – Я до сих пор не могу понять, в чём конкретно я перед тобой провинилась?

– Ты думаешь, я не знаю, с кем ты вчера ужинать отправилась? Я загуглил, посмотрел!

– Что ты посмотрел?

– На твоего начальника, - весомо заметил он, и взглянул на меня взглядом поборника нравственности.

Конечно, я почувствовала вину. Можно было зажмуриться, повиниться, начать просить прощения, но я наблюдала за Вовкой и понимала, что он бьёт наугад. И даже если он и заметил в наш вечер в ночном клубе, насколько долго я сидела у барной стойки и разговаривала с Андреем, это всё равно не повод меня в чём-то обвинять. Мало того, что обвинять, а ещё и наказывать, выставляя на ночь из дома. Всё это напоминало повод.

Вовка тем временем усмехнулся.

– А он ничего, презентабельно выглядит. Не урод, богатый, не женатый.

– Что ты говоришь? Ты сам себя слышишь? – Я не могла оправиться от удивления.

– Вика, перестань. В конце концов, мы с тобой оба знаем, что ты не просто так устроилась к нему на работу.

– Да, не просто так, - согласилась я. – А потому что ты меня об этом просил.

– Неправда. Если бы дело было только в этом, ты бы ни за что не согласилась. Но у тебя был более достойный повод. И не ври мне, что не думала о сестре, когда шла туда в первый день. А тут всё так удачно совпало!

Я покачала головой.

– Ты сошёл с ума.

– Правда?

Я решительно повторила:

– Правда. Ты сошёл с ума.

– Хорошо, пусть будет так. Я сумасшедший.

Вовка отвернулся от меня. Стоял, уперев руки в бока, и смотрел в окно. А я смотрела на него, на его спину, и не знала, что мне дальше делать, что дальше говорить. Оставалось только задать один-единственный вопрос.

– Мы расстаёмся?

Он молчал, и было заметно, что он колеблется с ответом. И я прекрасно понимала, о чём он в этот момент думает, что он чувствует, что его смущает и заставляет сомневаться. Потому что я чувствовала то же самое. По крайней мере, мне казалось, что мы с Вовкой сейчас мыслим в унисон. Он, как и я, чувствует, что наши с ним отношения зашли в тупик. Мы попросту упёрлись в стену, и двигаться дальше некуда. Но взять и решить всё одним махом, движением руки, единственным словом – очень трудно, на это необходимо решиться. Чтобы завтра утром проснуться в новой реальности, с новым мироощущением, человеком свободным, без данных когда-то обещаний, без обязательств.

Мы прожили вместе столько, сколько смогли.

Так получается?

Вовка по-прежнему молчал, и это уже стало казаться невыносимым и даже унизительным. Я стояла в молчании и покаянии за его спиной и будто ожидала его решения, своей участи. И я действительного этого ждала. На какую-то секунду меня накрыло ожидание облегчения. Которое наступит, как только Вовка повернётся ко мне и скажет, что я говорю глупости, что расставаться никто не собирается, что он меня любит и никуда не отпустит. А то, что случилось вчера, всего лишь нелепость и недоразумение.

Вот воспоминания о произошедшем вчера меня, если честно, и отрезвили. Я вспомнила свою обиду, свои слёзы в чужую подушку, огромное непонимание в душе, и кулаки сами собой сжались. Я поняла, что всё ещё стою и жду помилования от человека, которому меня совсем не жаль. Ему не жаль было меня вчера, когда он уезжал и запирал от меня квартиру, ему не жаль меня сейчас…

Я вздохнула. Вздох сам вырвался, тяжёлый и расстроенный, но с ним пришло осознание того, что всё уже свершилось. Я вытерла слёзы, которые всё-таки потекли по щекам, заставила себя вскинуть повыше голову и молча направилась в спальню. Вовка за мной не пошёл, и это говорило о многом. Это говорило обо всём.

Пришлось придвинуть к шкафу стул и забраться на него, чтобы достать чемодан, что хранился на антресолях. Я рывком его на себя потянула, и он едва не свалился мне на голову, хорошо, хоть пустой был. Неловко поймала, бросила на кровать, а сама кусала и кусала нижнюю губу, решив, что плакать больше не буду. Хотя, хотелось, прямо навзрыд. И то гадкое, жалкое чувство – мол, заплачу, он услышит, придёт, пожалеет и всё наладится.

– Ничего не наладится, - сказала я себе вслух. Произнесла, чтобы расставить для себя всё по полочкам.

Я кидала в чемодан свои вещи, прямо кидала, без разбора, ничего не складывая. Не было у меня на это в данный момент сил. А сама невольно прислушивалась к тому, что происходит в соседней комнате. Не было слышно ни звука. В какой-то момент я не выдержала, на цыпочках подошла к двери и выглянула. Вовка сидел за компьютерным столом, в наушниках, и играл. Я застыла, наблюдая за ним. Захотелось подойти и ударить его. И я почти готова была уступить этому желанию, но в кармане завибрировал телефон. Он отвлёк меня от мстительных мыслей. Я вернулась в спальню, прикрыла за собой дверь и присела на кровать, решив, дать себе передышку. На экране телефона высветилась знакомая фамилия.

– Чем ты занята? – поинтересовался Андрей. Причём, голос у него был настолько заинтересованный и подозрительный, будто он не сомневался, что у меня всё плохо.

Я таращилась на своё отражение в зеркальной дверце шкафа-купе.


– Занята, - сказала я ему, не желая обсуждать с ним свои личные неприятности. – Я сегодня не приеду на работу… не могу.

– Это я понял. Но чем ты занята?

Его настойчивость жутко раздражала. От неё хотелось кричать от бессилия и плакать.

– Я переезжаю, - нашлась я с ответом, в конце концов.

– Вона как!

Беспардонные интонации в голосе Андрея ложились раскалённым камнем мне на сердце. Он будто злорадствовал, хотя, я и понимала, что это не так.

– И куда переезжаешь?

Я помолчала. А, правда, куда?

– К отцу, - решила я, правда, не смело. – А потом что-нибудь придумаю.

В трубке помолчали, затем сказали:

– Хорошо. – И тут же добавили: - Я подъеду через полчаса. Хватит тебе времени, чтобы собраться?

Хватит ли мне получаса, чтобы собрать свою жизнь за два года и упаковать в чемодан и коробки? Странно, но, наверное, да. Другой вопрос: зачем Андрею возиться со мной? С моими сумками, с моими проблемами, с моими переездами?

Я не стала забирать ничего, кроме своих личных вещей. Что-то в этой квартире я считала своим, покупала, старалась, украшала, создавала уют. Вот только забирать всё это мне было некуда. Я сложила в чемодан личные вещи, одежду, подумала и забрала картину со стены в спальне. Пейзаж, купленный мной в поездке в Чехию, я его любила. И покупала для себя, так почему не могу забрать? А Вовка даже не обернулся, когда я выходила. Уверена, что, если бы Лидия Николаевна присутствовала при моих сборах, она бы поинтересовалась судьбой покупки каждой вещи, что я забирала с собой, но её не было, а моему… уже бывшему жениху, было, по всей видимости, всё равно. Лишь бы я поскорее ушла и избавила его от необходимости что-либо со мной обсуждать. Я, за его спиной, тащила набитый битком чемодан, картину под мышкой и пару сумок, а Вовка… даже не повернул головы. Обидно было до ужаса, до крика. Но я молчала. Молчала и тащила всё в прихожую. Чувствовала себя съезжающей квартиранткой. Пожила – и будет.

Уже когда собиралась выйти за порог, вдруг вспомнила о том, что ключи от квартиры необходимо оставить. Мне вчера ясно дали понять, что моё присутствие в этом доме, крайне нежелательно. Я вытащила ключи из сумочки и буквально швырнула их на тумбочку в прихожей.

Отец не сразу отозвался на мой звонок, и меня это, признаться, напугало. Я сидела на чемодане в подъезде у Жанкиной двери, и лихорадочно перебирала в уме варианты. Куда мне отправиться? Где меня ждут? Поехать к маме я, конечно, могла, но сказать честно, не хотела. Уже представляла её реакцию, всё то, что я от неё услышу, о том, что она меня предупреждала, и что Вовка никогда не внушал ей доверия.

– Нахал и бездельник, - именно так отзывалась мама в последние месяцы о моём молодом человеке, а я не могла ей ничего возразить, отмалчивалась, про себя оправдывая Вовку. Сегодня оправдать не получится.

Отец сам мне перезвонил минут через десять, поинтересовался моими делами, а я взяла и всхлипнула в трубку. Папа тут же переполошился, а мне пришлось признаваться в том, что мне некуда идти.

– Он что, просто взял и выставил тебя? – не поверил отец.

А я пожала плечами, будто он мог меня видеть.

– Это же его квартира, его дом, - сказала я. – Я там никто.

– Что значит, никто?! Он мужик или нет?

На этот риторический вопрос отца у меня ответа не было, я могла только вздыхать и вытирать слёзы.

– Можно я поживу у вас несколько дней? Пока не сниму квартиру? Совсем немного…

– Вика, ты что оправдываешься? Приезжай, конечно. Вера против не будет.

Мне стало немного легче. И я даже выдохнула с облегчением:

– Спасибо.

Ну вот, я уже не бомж.

Из-за Жанкиной двери слышался лай Бубуни. Она надрывалась прямо за дверью, видимо, почуяв меня, и ничего удивительного, что подруга в какой-то момент дверь приоткрыла, чтобы узнать, на что так яростно реагирует её любимица. Увидела меня и ахнула. Бубуня вынырнула в подъезд, закружилась вокруг меня, а я вдруг вспомнила стихи из детства: картина, корзина, картонка и маленькая собачонка. Вот я та самая дама, с кучей вещей и без определённого адреса обитания.

Жанка приложила ладонь к пышной груди.

– Вика, как же теперь… - выдохнула она, а я решительно поднялась. Подхватила свою поклажу и направилась вниз по лестнице. А Жанке скомандовала:

– Бери картину и Бубуню.

Вот таким составом мы и появились из подъезда, прямо перед машиной Андрея Романовича. Он вышел нам навстречу, серьёзный и молчаливый, забрал у меня тяжёлый чемодан. Затем поинтересовался:

– Собака твоя?

Я вздохнула.

– Нет. Моя картина.

– Картину возьмём, - согласился он. Протянул руку за картиной, что Жанка держала одной рукой, а Бубуня вдруг решила показать зубы, рыкнула, а затем тявкнула на него. Андрей Романович сдвинул брови, взглянув в упор на белоснежное рассерженное создание. Наверное, в душе порадовался, что таскаться с собачонкой ему не придётся.

Я подошла к Жанке и обняла её, знала, что подруга расстроена. Не моим расставанием с Вовкой, она давно это прогнозировала, она расстроена моим отъездом, нарушением наших с ней привычек и ритуалов.