По образу и подобию

— Хорошо, мама, — пообещала Алёна. — Я никуда отсюда не уйду. Я дождусь Огнева.

— Не уходи с этажа, — повторила мама снова, стискивая руки холодными влажными ладонями девочки.

— Не уйду, — кивнула та.

— Хорошо.

На том и расстались.

Профессор Ольмезовский пришёл, как обещал, через три часа, даже немного раньше. Он переоделся в лабораторную одежду — брюки и тунику зеленоватого оттенка, отчего сразу стал похож на хирурга из родного травмпункта. С хирургом Алёна плотно познакомилась за три года до истории с ножом: прыгнула на спор с опоры монорельса, а было там, на минуточку, метра четыре. Хирург, отменная язва, в свойственной ему ехидной манере попросил в следующий раз выбрать для прыжка что-нибудь повыше. Чтобы не мучиться зря самому и пациентку не мучить, а со спокойной совестью свалить работу сразу в анатомическое отделение, минуя реанимацию. Надо ли говорить, что после выписки Алёна с таких высот больше не прыгала?

Но профессор Ольмезовский не выглядел ехидной. Он даже разговаривал иначе!

— Скажите, Алёна, а перед срывом Тим не говорил ничего странного?

— Говорил, — отвечала девочка. — Он сказал: «Я держу поле второго стелларатора, кто-нибудь, догадайтесь». Я так поняла, догадайтесь придти и помочь?

— Возможно, — профессор собрал на переносице острую складку. — Что-нибудь ещё об этом стеллараторе он говорил?

— Нет, только это. Он, наверное, что-то вспомнил, а где он мог работать со стелларатором? Ведь их на планете вроде бы нет.

— Есть старый экспериментальный образец в Гамограде, — неуверенно ответил Ольмезовский, — но я понятия не имею, как Тим мог там оказаться. Гамоград — пограничный город, примерно тысяча триста километров отсюда. Впрочем, не факт, что он говорил о прошлом.

— Он мог видеть будущее? — спросила Алёна напряжённо.

— Сложно сказать. В момент кризиса в его голове творится полная каша: будущее, настоящее и прошлое сливаются в одно общее поле, невероятно трудно это сканировать, собственно, даже полностью запрещено: можно сойти с ума.

— А были случаи? — заинтересовалась Алёна. — Ваши… коллеги-телепаты… сходили с ума?

Он покрутил в воздухе пальцами, но не ответил, из чего Алёна сделала вывод, что такие случаи — были. Вот жесть, а?

— Ещё что-нибудь Тим говорил? Помимо стелларатора.

— А, да. Он мою подругу напугал!

— Как именно?

— Да бред всякий нёс, — с досадой высказалась Алёна. — Я не запомнила толком, — и она честно призналась:- Очень уж испугалась. У него лицо стало такое…

Ольмезовский потёр подбородок. Думал. Потом сказал:

— Если вы не возражаете, Алёна… Можно было бы попытаться… прочесть. Только этот день, только этот момент.

— Телепатически? — тревожно спросила она, осознав, куда он клонит, и даже отодвинулась дальше по лавочке, чисто инстинктивно, не отдавая себе отчёт, что делает.

— Да. Понимаете, это очень важно. Нам важно знать, что сказал Тим вашей подруге.

Он говорил «мы». То есть, говорила от его лица инфосфера, коллективное сознательное всех телепатов Федерации.

06 инфосфере тоже баек ходило немерено, самых разных, большей частью, страшных. Но чем страшнее был очередной рассказ, тем понятнее было, что он — выдуман, целиком и полностью. Однако некая настороженность в отношении высших телепатов существовала всегда. Поговаривали даже, что они уже не совсем люди…

— Не бойтесь, — мягко сказал Ольмезовский, отвечая на её сомнения. — Воздействия не будет, не будет и вреда. Вы просто вспомните определённый промежуток времени из сегодняшнего дня, а мы воспримем ваши воспоминания. Скорее всего, ваша подруга в опасности, у Тима бывают очень чёткие предвидения. И мы, зная примерно, о чём речь, могли бы предотвратить…

— Ладно, — решилась Алёна. — Давайте. Что мне делать?

— Дайте руку… вот так… И постарайтесь вспомнить всё.

Его ладонь была сухой и горячей. Алёне стало стыдно за дрожь в собственных пальцах, и она постаралась собраться.

— Что мне делать? — спросила она.

— Вспоминайте…

Она снова оказалась в поезде, в полутёмном тамбуре. Смотрела сквозь прозрачные двери, мимо мелькали дома, протянуло зелёной полосой парк Двухсотлетия Института, вынырнула откуда-то слева грузовая эстакада, по которой неспешно ползли большие фуры; поезд нагнал одну из фур и сбросил скорость, какое-то время казалось, будто машина не двигается, но потом она начала уходить вперёд…

Ровное гудение электродвигателей, запах металла, смазки и моющего средства, которым ещё на конечной станции отмывали похабные надписи на стенках

Лёгкие шаги за спиной. Алёна с удивлением отметила, что сейчас слышит их, узнаёт — шаги Тима, и уже по шагам может определить, что с ним творится неладное: обычно он ходит не так…

— Привет!

В пальцах родилось знакомое ощущение грозной мощи.


— Тим! Тьфу на тебя! Едва в рожу не зарядила.

Тающие искры над полом. Тим смотрит на них заворожено, будто видит что-то, доступное только ему.

— Ты откуда здесь?

— По делу.

Поезд тормозил, подъезжая к платформе. Халька Мальсагова в дверях тамбура.

— Это у тебя что ещё за придурок?-

— Не твоё, 6л*, дело!

— Мальсагова, — сказал Тим. — Берегись…

У него страшно, неуловимо изменилось лицо, на глазах менялось, обретая какое-то нечеловеческое выражение. Взгляд провалился в черноту, губы свело узкой строчкой.

— Берегись зелёных повязок, Мальсагова. Огнь небесный в песок, огнь господень пылающий… Беги, девочка, беги. Беги, пока можешь! Бойся вторника после субботы, бойся вторника…

— Псих! — завизжала Халька. — Ненормальный! Грибов обожрался!

И всё исчезло.

Алёна в растерянности огляделась. Какой-то коридор, какой-то человек напротив, что это, почему, она же в поезде сейчас ехала! Потом в голове словно щёлкнуло, вернулась память о прожитом дне, «скорая», разговор с мамой.

Алёна с силой потёрла лицо, приходя в себя. Спросила у профессора:

— Вы узнали, что хотели?

— Да, — ответил он несколько рассеянно.

— И… что?

— Зелёные Повязки, — это, скорее всего, «Зелёный мир», — сказал Ольмезовский. — Очень агрессивное, деструктивное сообщество. Выступает против прогресса вообще и генной инженерии в частности, объясняя происходящие в мире проблемы любого рода негативным воздействием человечества на окружающую среду. Данное сообщество имеет большой политический вес в Юго-Западном регионе и немало последователей в Федерации. С ним, к сожалению, приходится считаться…

— А вот этот вот вторник после субботы, это что? После субботы же — воскресенье.

— Не знаю, — честно признался профессор. — Тим, бедняга, вечно говорит загадками. Но иногда у него бывают очень точные попадания…

— Вы проследите за Халей? — спросила Алёна.

— Проследим, — кивнул он.

— Спасибо…

Одно дело — поссориться с человеком. Совсем другое — не уберечь от беды, если уберечь можешь. Возможно, встреча с Тимом принесёт Хале не больше неприятностей, чем простая чёрная кошка на дороге. Тем более, что в кошек Мальсагова не верила…

Сердитая женщина-доктор велела убрать руки за спину и так держать их все пять минут дозволенного визита. «Схватишься за что-нибудь своими септическими грабками — можешь сразу идти топиться!» «Сана, что за лексикон!»- укорил её Ольмезовский. На что Сана хмуро буркнула: «Понятия не имею, почему пошла у тебя на поводу, Олег. Снова!» «Я — обаятельный!»- усмехнулся он. «Бессовестный», — не согласилась врач. — «Пользуешься служебным положением вовсю». На «ты», и разговаривают панибратски. Давно друг друга знают, понятное дело. Алёна сочла благоразумным не встревать.

Тим лежал так неподвижно, что в какой-то страшный миг вдруг показалось, будто он умер. Но кардиомонитор в изголовье выводил, тихо попискивая, ломаную линию жизни и паранормальное гиперзнание не подтверждало угрозы смерти. Лицо у Тима разгладилось, стало совсем детским, беспомощным. Алёна почти испугалась поднявшегося внезапно бесконечной нежности к этому странному парню, которого мама называла Тридцать Три Несчастья. Он не виноват, что у него такая паранорма. И не постоянно же он генерировал проблемы, иначе всё вокруг давным-давно разрушилось бы!

За спиной Ольмезовский и Сана разговаривали на профессиональном жаргоне, из беседы опять нормально воспринимались только предлоги. Что-то про уровень псикинозона в крови, — фатально низкий, про гипогликемическую кому, субарахноидальное кровоизлияние… господи, слово-то какое, мозг вывихнешь, чтобы повторить хотя бы мысленно. Но оно воткнулось в сердце раскалённой иголкой, невесть с чего стало вдруг страшно, даже ладони вспотели, и нечем стало дышать. Алёна дёрнула ворот, не помогло. В палате было душно, вдобавок, стоял неистребимый больничный запах, запах лекарств, кварцевых облучателей и застарелой, въевшейся, казалось, в само пространство, боли.

Алёна осторожно положила пальцы запястье Тима. Прикосновение вновь откликнулось невероятным ощущением: моё, своё, родное…

— Очнись, Тим, — прошептала девочка. — Слышишь? Не смей умирать!

— Руки! — бешено зашипела врач, будь она кошкой, прижала бы уши.

Ольмезовский удержал её:

— Тихо.

Он со своим первым телепатическим рангом уловил изменения активности мозга раньше приборов. А через мгновение Тим судорожно вздохнул, раскрыл глаза и прошептал:

— Всем привет!

Доктор Сана крепко выразилась от избытка чувств. Профессор поднял взгляд к потолку, тихо вздохнул, потом выразительно посмотрел на пациента.

— Простите, Олег, — виновато отозвался Тим. — Я забыл…

Он сморщился, пытаясь вспомнить, что же именно он забыл.

— Не напрягайся, парень, — посоветовала ему доктор Сана. — Потом вспомнишь.