Пляска смерти

Колченогий пообещал, что сир Перкин и его помойные рыцари примкнут к людям из штормовых земель и помогут королю Эйегону II снова занять Железный Трон – при условии, что всем им, кроме самозванца Тристана, будет даровано прощение за все преступления, в том числе за государственную измену, бунт, грабеж, душегубство и насилие. Королева Алисент согласилась с тем, что Эйегон сделает леди Кассандру, старшую дочь лорда Борроса, своей новой королевой, а леди Флорис, еще одна из дочерей Борроса, станет супругой Лариса Стронга.

Немало говорили и о веларионовском флоте. «Нам нужен Морской Змей. Может, старик будет не прочь получить молодую жену, у меня еще две дочки на выданье», – сказал, по слухам, Баратеон.

«Он трижды предатель, – ответила на это королева Алисент. – Если б не он, Рейенире никогда бы не взять Королевскую Гавань. Мой августейший сын этого не забудет. Я требую его смерти».

«Он и так скоро помрет, – заметил лорд Стронг. – Лучше примириться с ним до поры до времени, покуда он нам полезен. А как все уладится, и в доме Веларионов больше не будет нужды, что ж – руку Неведомого всегда можно и подтолкнуть».

На этом постыдном плане все и сошлись. Послы вернулись в Королевскую Гавань, а вскоре за ними последовали и люди Баратеона. Беспрепятственно перейдя Черноводную, они нашли городские стены и ворота без охраны, а улицы и площади – опустевшими, не считая мертвых тел. Когда лорд Боррос взобрался на холм Эйегона в сопровождении знаменщика и своих латников, он увидел, что потрепанные стяги короля-оруженосца Тристана спущены, а на их месте реет золотой дракон короля Эйегона II. Королева Алисент вышла из Красного Замка, чтобы самолично приветствовать его. С ней был сир Перкин-Блоха.

«Где самозванец?» – спросил лорд Баратеон, спешиваясь.

«Взят под стражу и закован в кандалы», – ответил сир Перкин.

Закаленный в стычках с дорнийцами и в сражениях недавней кампании против нового Короля-Стервятника Боррос быстро восстановил порядок в Королевской Гавани. Наутро после скромного празднования в Красном Замке он выступил к холму Висеньи против «лобкового короля» Гейемона Сребровласого. Колонны закованных в доспехи рыцарей поднялись на холм с трех сторон, окружили уличное отребье, наемников и пьянчуг, собравшихся вокруг маленького короля, и перебили их. Плачущего крошку-монарха, который лишь два дня назад отпраздновал свои пятые именины, заковали в цепи, перебросили через седло и так доставили в Красный Замок. Его мать шла позади, сжимая руку дорнийки Сильвенны Сэнд, а за ними тянулась длинная процессия шлюх, ведьм, мошенниц, воришек и пьянчужек – все, что осталось от двора Сребровласого Короля.

Следующей ночью настал черед Пастыря. Прознав про участь маленького короля шлюх, пророк призвал свое «босоногое войско» собраться у Драконьего Логова и защищать холм Рейенис «железом и кровью». Но звезда Пастыря уже закатилась. На его призыв откликнулись не более трех сотен, и многие из них бросились наутек, едва началась атака. Лорд Боррос и его латники поднялись на холм с запада, а сир Перкин и его помойные рыцари – по более крутому южному склону, со стороны Блошиного Конца. Прорвавшись к руинам Логова через слабые ряды защитников, они нашли пророка сидящим среди драконьих голов (уже совсем разложившихся), в кольце из факелов; он по-прежнему предрекал разрушение и гибель. Заметив лорда Борроса, Пастырь наставил на него свой обрубок и осыпал проклятиями. «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней», – провозгласил Честный Бедняк. Его, как и Гейемона Сребровласого, взяли живым и препроводили в Красный Замок в оковах.

Так в Королевской Гавани вновь воцарился своего рода мир. Именем своего сына, «нашего истинного короля Эйегона Второго», королева Алисент запретила населению выходить на улицы после наступления темноты. Вновь сформированная городская стража под командованием сира Перкина следила за соблюдением запрета, а лорд Боррос и его люди охраняли городские ворота и стены. Три фальшивых «короля», которых стащили со своих холмов, томились в подземелье в ожидании возвращения короля истинного, но оное возвращение целиком зависело от дома Веларионов. Королева Алисент и лорд Ларис Стронг предложили Морскому Змею свободу, полное прощение всех его измен и место в малом королевском совете – если он преклонит колено перед Эйегоном II, признает его своим королем и отдаст в его распоряжение мечи и корабли Дрифтмарка. Однако старик проявил удивительную несговорчивость. «Я стар, и колени мои закостенели; не так-то легко будет их преклонить», – сказал лорд Корлис и изложил свои условия. Он хотел прощения не только себе, но и всем, кто сражался на стороне Рейениры, а также потребовал отдать Джейегеру в жены Эйегону Младшему, дабы объявить их обоих наследниками короля Эйегона Второго. «Нам нужно вновь объединить государство, разорванное на части», – сказал он. К дочерям лорда Баратеона он интереса не проявил, но потребовал немедленного освобождения леди Бейелы.

Манкен рассказывает, что королеву Алисент «высокомерие» лорда Велариона привело в ярость. Особенно ее взбесило требование, чтобы Эйегон – сын Рейениры – стал наследником ее Эйегона. Пляска Драконов отняла у нее двоих из трех сыновей, лишила единственной дочери; мысль, что хоть один сын ее врагини остается в живых, была ей невыносима. В сердцах Алисент припомнила лорду Корлису, что дважды предлагала Рейенире мир и та его оба раза с презрением его отвергала. Тут в дело вступил Колченогий и опрокинул бочку жира на бурные волны: он тихо напомнил королеве о том, что говорилось в шатре лорда Баратеона, и убедил ее согласиться на предложение Морского Змея. На другой день лорд Корлис преклонил колено перед королевой Алисент, сидящей – как представительница своего сына – на нижних ступенях Железного Трона, и тем самым поклялся от имени всего своего дома в верности Эйегону. Пред взорами богов и людей вдовствующая королева даровала ему августейшее помилование и восстановила его в малом королевском совете как адмирала и мастера над кораблями. На Драконий Камень в Дрифтмарк были отправлены вороны с вестью о соглашении… и весьма вовремя, ибо юный Алин Веларион уже собирал корабли для похода на остров, а король Эйегон II вновь вознамерился отрубить голову его кузине Бейеле.

На исходе 130 года король наконец вернулся в Королевскую Гавань в сопровождении Марстона Уотерса, сира Альфреда Брума, Тома-отца, Тома-сына и леди Бейелы Таргариен (по-прежнему закованной в цепи, ибо были опасения, что она может наброситься на короля). Потрепанный торговый когг «Мышь», ведомый его владелицей, капитаншей Марильдой из Корабела, пересек залив в сопровождении дюжины веларионовских боевых галей. Эта посудина, если верить Грибу, была выбрана не случайно. «Лорд Алин мог перевезти короля на борту „Славы лорда Эйетана“, „Утреннего прилива“ и даже „Девчонки из Пряного“, но он хотел, чтобы все увидели, что Эйегон пробирается в город осторожно, как мышь, – рассказывает карлик. – Лорд Алин был дерзким мальчишкой и короля не любил».

Возвращение короля было далеко не триумфальным. Он по-прежнему не мог ходить; его внесли в паланкине через Речные ворота, пронесли через затаившийся город с опустевшими улицами, покинутыми домами и разграбленными лавками, подняли на холм и доставили в Красный Замок. Не смог он подняться и по узким, крутым ступеням Железного Трона; восстановленному в правах королю пришлось вершить дела из удобного кресла, поставленного у подножия настоящего престола, с закутанными в одеяло ногами.

Хотя король испытывал сильные мучения, он не запирался, как прежде, в своих покоях и макового молока с сонным вином не пил. Он, не мешкая, свершил суд над тремя «королями-однодневками», которые правили Королевской Гаванью во время Безумной Луны.

Первым перед разгневанным Эйегоном предстал оруженосец Тристан; его признали виновным в государственной измене и приговорили к смерти. Тристан был юношей смелым и, когда его приволокли к подножию Железного Трона, поначалу вел себя дерзко – покуда не увидел рядом с королем сира Перкина-Блоху. Тут мужество оставило его, но все же он не стал настаивать на своей невиновности или молить о пощаде, рассказывает Гриб. Он лишь попросил, чтобы его посвятили в рыцари перед смертью. Эйегон удовлетворил эту просьбу. Сир Марстон Уотерс нарек юношу (такого же бастарда, как и он сам) сиром Тристаном Пламенным (имя Истинно-Пламенный, которое юноша выбрал для себя, сочли слишком заносчивым), а сир Альфред Брум отрубил сиру Тристану голову Черным пламенем, мечом Эйегона Завоевателя.

С «лобковым королем» Гейемоном Сребровласым поступили куда мягче. Так как мальчику едва сравнялось пять, его пощадили и сделали королевским воспитанником. Его мать, Эсси (которая во время недолгого «правления» сына величала себя, говорят, «леди Эсселин»), призналась под пыткой, что отцом мальчика был не король, как она заявляла ранее, а среброкудрый гребец с лиссенийской торговой галеры. Будучи низкого рождения и, следовательно, недостойными меча, Эсси и дорнийская шлюха Сильвенна Сэнд были повешены на стене Красного Замка, а с ними вздернули и еще двадцать семь придворных «короля» Гейемона – неприглядную компанию пьянчуг, шлюх, воришек, попрошаек, сводников да фигляров.

Напоследок король занялся Пастырем. Когда его подвели к Железному Трону, чтобы свершить над ним суд, пророк отказался покаяться в своих преступлениях или признать себя предателем; наставив свой обрубок на короля, он повторил те же слова, что сказал Борросу Баратеону: «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней». За такую дерзость Эйегон приказал вырвать Пастырю язык, а затем приговорил пророка и его «предателей-приспешников» к сожжению на костре. В последний день года двести сорок одного «босоногого агнца» вымазали дегтем и приковали к столбам на обочине широкой мощеной улицы, ведущей от Сапожной площади на восток к Драконьему Логову. Колокола всех септ города звонили, возвещая конец старого и начало нового года; король Эйегон проследовал по Высокой улице (которую после стали звать «Путь Пастыря») в своем паланкине, а рыцари, едущие по обе стороны от него, подносили факелы к приговоренным и поджигали их одного за другим. Так его величество добрался до вершины холма, где в окружении пяти драконьих голов был привязан к столбу сам Пастырь.

Король, поддерживаемый с двух сторон гвардейцами, поднялся с подушек, проковылял к столбу и собственноручно поджег пророка.

Вскоре после этого септон Евстахий написал: «Самозванка Рейенира была мертва, как и ее драконы, шутовские короли сгинули, а мира и спокойствия в королевстве так и не было». Убив единокровную сестру и держа в заточении ее единственного оставшегося в живых сына, Эйегон II мог справедливо полагать, что противиться его восшествию на престол больше никто не станет… и так бы, возможно, и вышло, если бы его величество послушал совета лорда Велариона и даровал прощение всем лордам и рыцарям, что сражались на стороне Рейениры. Увы, милосердие этому королю было не свойственно. Подзуживаемый своей матерью, королевой Алисент, Эйегон был твердо намерен отомстить всем, кто предал его и лишил престола. Он начал с королевских земель, отправив своих воинов и штормовых людей в Росби, Стокворт и Синий Дол, а также в окрестные замки и деревни. Хотя те лорды, кого это коснулось, поспешили спустить знамя Рейениры и поднять вместо него эйегонова золотого дракона, каждого из них заковали в цепи и заставили молить короля о прощении. Их не отпускали, пока они не согласились выплатить немалый выкуп и оставить королю достойных заложников.

Эта кампания стала большой ошибкой, ибо подобное обхождение лишь ожесточило сердца сторонников покойной королевы. Вскоре до Королевской Гавани начали доходить вести о том, что в Винтерфелле, Барроутоне и Белой Гавани собирается многочисленное войско.

В речных землях, когда старый, прикованный к постели лорд Гровер Талли наконец отошел в мир иной (Гриб говорит, что старика хватил удар, когда его дом выступил против законного короля во второй битве при Тамблетоне), его внук Элмо, последний оставшийся в живых из риверранских лордов, вновь призвал лордов Трезубца на войну, дабы их всех не постигла участь лордов Росби, Стокворта и Синего Дола.

На призыв откликнулись: лорд Бенжикот Блэквуд из Древорона, в свои тринадцать лет уже закаленный в битвах; его свирепая молодая тетка «Черная Эли» и ее триста лучников; Сабита Фрей, хваткая и безжалостная леди Близнецов; лорд Хьюго Венс из Приюта Странника; лорд Джорах Маллистер из Сигарда; лорд Роланд Дарри из Дарри и даже Хамфри Бракен из Стоунхеджа, чей дом до сих пор стоял за короля Эйегона.

Еще более тревожные известия приходили из Долины: леди Джейна Аррен собрала полторы тысячи рыцарей и восемь тысяч простых всадников и отправила в Браавос послов, чтобы раздобыть корабли и перевезти все это войско в Королевскую Гавань. С ними должен был прибыть и дракон: леди Рейена Таргариен, сестра-близнец отважной Бейелы, привезла с собой в Долину драконье яйцо, которое оказалось живым – из него вылупился нежно-розовый дракончик с черными рожками и хребтом. Рейена назвала его Утром. Хотя должны были пройти годы, прежде чем Утро достаточно подрастет для того, чтобы носить на себе наездника и сражаться, весть о его рождении немало встревожила «зеленый» совет. Как заметила королева Алисент, если мятежники будут щеголять драконом при отсутствии оных у короля, простой люд может подумать, будто у врагов короны больше прав на престол. «Мне нужен дракон», – сказал Эйегон, услышав об этом.

Живых драконов, если не считать Утра, во всем Вестеросе оставалось лишь трое. Бараний Вор исчез вместе с Крапивой, но многие полагали, что он обитает где-то в Крабьей бухте или Лунных горах; Людоед по-прежнему охотился на восточных склонах Драконьей горы; Среброкрылый, согласно последним сведениям, покинул тамблетонское пепелище и улетел в Простор: говорили, что он устроил себе логово на маленьком каменистом острове в середине Красного озера. «Ведь принял же бывший дракон королевы Алисанны второго наездника, – заметил Боррос Баратеон. – Почему бы ему не принять и третьего? Заявите на него свои права, и ваша корона будет в целости и сохранности». Но Эйегон II все еще не мог ходить и стоять, а о том, чтобы оседлать дракона, и речи не было. Кроме того, король еще не оправился настолько, чтобы выдержать переход к Красному озеру через все королевство, кишевшее предателями, мятежниками и дезертирами; на предложение лорда Борроса он ответил твердым отказом. «Среброкрылый мне не нужен. У меня будет новый Солнечный, величественнее и свирепее прежнего», – заявил его величество. И вот на Драконий Камень отправили воронов; там, в скрепах и подземельях, под надежной охраной лежали яйца таргариенских драконов – некоторые настолько старые, что успели окаменеть. Тамошний мейстер выбрал семь яиц (в честь богов), которые, по его мнению, вселяли наибольшую надежду, и отправил их в Королевскую Гавань. Король держал яйца в собственных покоях, однако драконы из них не вылупились. Гриб говорит, что король денно и нощно высиживал «большое, пурпурное с золотом яйцо», надеясь, что дракон проклюнется, но он «с тем же успехом мог высиживать пурпурную с золотом кучу дерьма».

Орвил, вызволенный из подземелья и вновь надевший на шею цепь великого мейстера, подробно повествует о «зеленом» совете, который заседал в те тревожные времена, когда страх и подозрение владели умами даже в стенах Красного Замка. В то время, когда единство особенно много значило, лорды из окружения Эйегона II были разобщены как никогда и не могли прийти к согласию в том, как предотвратить надвигавшуюся угрозу.

Морской Змей склонялся к переговорам, прощению и миру. Боррос Баратеон презирал этот путь и считал его проявлением слабости. Он разобьет этих предателей на поле битвы, заявил он королю и совету. Все, что ему нужно – это люди. Следует немедля отправить распоряжения в Бобровый Утес и Старомест: пусть собирают войско.

Сир Тайленд Ланнистер, слепой мастер над монетой, предложил отправиться в Лисс или в Тирош за наемниками (благодаря сиру Тайленду, который надежно укрыл три четверти королевской казны на Бобровом Утесе, в Староместе и в Железном банке Браавоса прежде, чем Рейенира заняла город, в деньгах у Эйегона недостатка не было).

Лорд Веларион считал, что все эти усилия бесполезны. «У нас нет времени. Бобровым Утесом и Староместом владеют дети – больше нам помощи оттуда ждать нечего. Лучшие наемники связаны договором с Лиссом, Тирошем или Миром; даже если сир Тайленд и сможет их переманить, он не успеет привести их сюда. Мои корабли смогут преградить путь Арренам, но кто остановит северян и лордов Трезубца? Они уже выступили. Нам надо заключить с ними мир. Его величество должен простить им все их преступления и измены, провозгласить сына Рейениры Эйегона своим наследником и женить его на принцессе Джейегере. Другого пути нет».

Но остальные остались глухи к его словам. Королева Алисент, вынужденная согласиться на обручение своей внучки с сыном Рейениры, сделала это без согласия короля. Сам Эйегон II хотел немедленно взять в жены Кассандру Баратеон: «Она родит мне сильных сыновей, достойных Железного Трона». Он не собирался допускать брака принца Эйегона со своей дочерью – ведь у них могут быть сыновья, которые спутают порядок престолонаследия. «Мальчик может облачиться в черное и провести отпущенные ему дни на Стене, – заявил его величество, – или лишиться своего мужского естества и служить при мне евнухом. Пусть выбирает сам, но детей у него не будет. Род моей сестры должен оборваться на нем». Однако сиру Тайленду Ланнистеру даже такая участь казалась чересчур мягкой; он ратовал за немедленную казнь принца Эйегона. «Пока мальчишка дышит, он будет угрозой, – говорил Ланнистер. – Отрубите ему голову, и у этих предателей не останется ни короля, ни королевы, ни принца. Чем скорее он умрет, тем скорее кончится мятеж».

Слова сира Тайленда и короля ужаснули лорда Велариона. Старый Морской Змей «был страшен в гневе»; он назвал короля и совет «глупцами, лжецами и клятвопреступниками», после чего вышел вон. Боррос Баратеон предложил королю преподнести ему голову старика, и Эйегон был уже готов согласиться, но тут подал голос лорд Ларис Стронг. Он напомнил, что Алин Веларион, наследник Морского Змея, по-прежнему находится на Дрифтмарке, где им его не достать. «Если убьем старого змея, лишимся и молодого, – сказал Колченогий, – а вместе с ним и всех его кораблей». Нужно, напротив, умаслить лорда Корлиса, чтобы сохранить дом Веларионов в союзниках. «Уступите ему с этим обручением, ваше величество, – умолял он. – Обручение – это еще не свадьба. Сделайте принца Эйегона своим наследником. Принц – это еще не король. Обратите свой взор к прошлому: сколько наследников так и не дожили до престола? Черед Дрифтмарка придет, когда ваши враги будут повержены, а вы снова будете полны сил. Этот день еще не настал. Нам стоит выждать и быть со стариком понежнее». Так дошли до нас его слова в пересказе Орвила и Манкена. Ни септон Евстахий, ни Гриб на совете не присутствовали, хотя Гриб и восклицает: «Был ли на свете человек хитрей Колченогого? О, из него бы вышел отличный шут. Слова лились из его уст, словно мед, и никогда еще яд не был столь сладок».

Загадка, которую являет собой Ларис Стронг по прозвищу Колченогий, занимала умы многих поколений ученых летописцев; вряд ли мы сможем приподнять здесь завесу над этой тайной. Кому он был искренне предан? Чем движим? Все время, что длилась Пляска, он шел своей дорогой, переходя то на одну сторону, то на другую, исчезая и вновь появляясь, каждый раз оставаясь в живых. Что из сказанного и сделанного им было обманом, а что – правдой? Был ли он подобен моряку, который всегда подставляет паруса попутному ветру, или же знал, куда плыть, еще до того, как покинул порт? Мы можем задаваться этими вопросами сколько угодно, но ответа на них нет. Последний из Стронгов унес свои тайны с собой в могилу.

Мы знаем, впрочем, что он был хитрым и скрытным, однако умел внушать доверие и очаровывать, когда требуется. Его слова сумели переубедить и короля, и совет. Когда королева Алисент выразила сомнение, удастся ли им примириться с лордом Корлисом после всего сказанного, лорд Стронг ответил: «Положитесь на меня, ваше величество. Думаю, его милость прислушается ко мне».

И его милость прислушался. Никто тогда не знал, что Колченогий, отправившись сразу после совета к Морскому Змею, сказал ему, будто король намерен удовлетворить все его требования, а после, как только кончится война, расправиться с ним. Когда старик в гневе обнажил меч, желая немедленно отомстить, лорд Ларис сумел успокоить его вкрадчивыми словами. «Терпение, – говорил он. – Есть способ получше». Так он плел свою паутину лжи и предательства, настраивая всех друг против друга.

Король Эйегон II словно не замечал, что вокруг него кружит водоворот заговоров, а враги наступают со всех сторон. Шрамы от ожогов, полученных в битве при Грачевнике, покрывали половину его тела, и Гриб утверждает, что они также лишили его мужской силы. Ходить он по-прежнему не мог. Спрыгнув со спины Солнечного, он сломал правую ногу в двух местах и раздробил левую. Правая, по сведениям великого мейстера Орвила, зажила хорошо, но с левой дела обстояли гораздо хуже. Мышцы на ней потеряли силу, колено окостенело, плоть постепенно истаяла; нога уподобилась высохшей палке, и Орвил полагал, что его величеству было бы лучше вовсе ее отрезать. Но король и слышать о том не хотел. Так его и носили туда-сюда в паланкине; лишь ближе к концу он набрался сил и стал ходить с помощью костыля, волоча за собой левую ногу. Единственным утешением короля, который страдал от мучительной боли все последние полгода своей жизни, были мысли о женитьбе. Даже дурачества шутов не забавляли его, как рассказывал Гриб, первый из этих шутов; он, правда, добавлял, что «иногда его величество улыбался моим остротам; он держал меня при себе, чтобы я помогал ему одеваться и утешал его в печали». Карлик говорит, что из-за ожогов Эйегон II больше не мог предаваться плотским утехам, но его по-прежнему обуревало желание, и он часто, укрывшись за пологом, смотрел, как один из его фаворитов совокупляется со служанкой или придворной дамой. Говорят, чаще всего это представление разыгрывал для короля Том-Заика, но иногда сия сомнительная честь выпадала королевским рыцарям, да и самого Гриба трижды к тому принуждали. После, рассказывал шут, король всегда плакал от стыда и призывал септона Евстахия, чтобы тот отпустил ему грехи (сам Евстахий в своей повести о последних днях Эйегона об этом умалчивает).

Эйегон приказал отстроить Драконье Логово и заказал две огромные статуи своих братьев, Эйемонда и Дейерона (он желал, чтобы статуи превосходили величиной Браавосского Титана и были покрыты сусальным золотом). Еще он устроил публичное сожжение всех законов и эдиктов «королей-однодневок» Тристана Истинно-Пламенного и Гейемона Сребровласого.

А враги короля тем временем наступали. Со стороны Перешейка с огромным войском подошел лорд Винтерфелла Криган Старк (септон Евстахий пишет о двадцати тысячах «завывающих дикарей в лохматых шкурах», хотя Манкен в «Подлинной истории» говорит лишь о восьми тысячах). Дева Долины отправила из Чаячьего города свое войско: десять тысяч человек под командованием лорда Леовина Корбрея и его брата сира Корвина, вооруженного знаменитым валирийским клинком по имени Покинутая. Однако самой ближней угрозой были люди с Трезубца. Когда Элмо Талли призвал своих вассалов, в Риверране собралось почти шесть тысяч человек. К несчастью, сам лорд Талли, пробыв лордом Риверрана всего сорок девять дней, скончался во время похода, выпив плохой воды, однако лордство перешло к его старшему сыну, сиру Кермиту Талли, юноше буйному и упрямому, который жаждал показать себя в ратном деле. Войско Трезубца было лишь в шести днях пути от Королевской Гавани и продвигалось по Королевскому тракту, когда им навстречу выступил лорд Боррос Баратеон со своими людьми: его войско было усилено за счет рекрутов из Стокворта, Росби, Хэйфорда и Синего Дола, а также двух тысяч мужей и мальчишек с Блошиного Конца, наскоро вооруженных копьями и железными горшковыми шлемами.

Две армии сошлись в двух днях пути от города, в месте, где Королевский тракт проходит меж лесом и небольшим холмом. Несколько дней шли сильные дожди, и трава была мокрой, а земля – мягкой и топкой. Лорд Боррос был уверен в победе: разведчики доложили ему, что речными людьми командуют бабы да мальчишки. Когда показался враг, солнце уже почти село, но Боррос приказал немедленно атаковать, хоть впереди стена за стеной стояли щиты, а холм справа ощетинился стрелами лучников. Лорд Баратеон возглавил атаку, выстроив своих рыцарей клином, и с грохотом ударил прямо в сердце вражьего войска, туда, где рядом с четвертным стягом покойной королевы реяла на сине-красном стяге серебристая форель Риверрана. За конницей Борроса шли пешие воины под золотым драконом Эйегона.


В Цитадели это сражение называют битвой на Королевском тракте, те же, кто участвовал в нем, нарекли его Грязевым. Впрочем, как ни назови, одно ясно: преимущество в последней битве Пляски Драконов было полностью на одной стороне. Лучники, засевшие на холме, убивали лошадей под несущимися на врага всадниками лорда Борроса; лишь половина из них достигла стены из щитов. Их ряды смешались, клин сбился, а лошади скользили и увязали в грязи. Люди Баратеона нанесли немалый урон противнику, орудуя мечами, копьями и пиками, но речные лорды стояли насмерть, и на месте павших воинов появлялись другие. Стена из щитов дрогнула и подалась назад, когда в битву вступили пешие солдаты лорда Борроса; казалось, они смогут пробить ее… но тут из леса, расположенного слева от дороги, с криками выскочили сотни риверранцев. Их возглавлял тот самый шальной парень Бенжикот Блэквуд; в тот день он заработал себе прозвище Кровавый Бен, как его потом и звали до конца его долгой жизни.

Сам лорд Боррос все еще был в седле, в самом центре побоища. Увидев, что победа ускользает от него, он приказал своему оруженосцу трубить в рог: это был сигнал к наступлению для резервного войска. Однако люди из Стокворта, Росби и Хэйфорда, услышав сигнал, побросали королевские знамена с золотым драконом и не тронулись с места; сброд из Королевской Гавани пустился врассыпную, а рыцари из Синего Дола перешли на сторону врага и атаковали людей Борроса с тыла. Остатки королевской армии были разбиты в мгновение ока.

Боррос Баратеон пал, сражаясь. Оказавшись на земле после того как его боевой конь был убит стрелами лучников Черной Эли, он продолжал драться; от его руки пали лорд Маллистер, лорд Дарри, дюжина рыцарей и несметное количество латников.

Когда до него добрался Кермит Талли, лорд Боррос был еле жив; с непокрытой головой (с него сорвали зазубренный шлем), израненный, истекающий кровью, он едва держался на ногах. «Сдавайтесь, сир! – крикнул лорд Риверрана лорду Штормового Предела. – Наша взяла». На это лорд Баратеон ответил проклятием. «Скорей я буду плясать в аду, чем позволю заковать себя в цепи», – сказал он и бросился в атаку. Его встретили острые шипы железной дубинки лорда Кермита, которая ударила ему прямо в лицо, оросив все вокруг ужасным дождем из крови, костей и мозгов. Лорд Штормового Предела умер в грязи на Королевском тракте, с мечом в руках.

Судьба распорядилась так, что семь дней спустя в Пределе благородная супруга лорда Баратеона произвела на свет сына и наследника, которого он так ждал. Его милость перед отъездом распорядился дать ребенку имя Эйегон, если он будет мальчиком, но леди Баратеон, узнав, что ее супруг пал в бою, назвала младенца Оливером в честь своего отца.

Как только вороны принесли весть о сражении в Красный Замок, «зеленый» совет в спешке собрался вновь. Все случилось так, как предрекал Морской Змей. Бобровый Утес, Хайгарден и Старомест не спешили с ответом на требование короля собрать новое войско. Когда ответы все же пришли, они были весьма уклончивы и представляли собой больше отговорки, нежели обещания. Ланнистеры погрязли в войне с Красным Кракеном. Хайтауэры потеряли слишком много людей, и способных полководцев у них не осталось. Мать маленького лорда Тирелла поведала, что у нее есть причины сомневаться в верности знаменосцев своего сына, «а сама я всего лишь слабая женщина и потому не гожусь для того, чтобы возглавить войско». Сир Тайленд Ланнистер, сир Марстон Уотерс и сир Джулиан Вормвуд, которых отправили за Узкое море с миссией найти наемников в Пентосе, Тироше и Мире, еще не вернулись. Скоро король Эйегон II останется перед лицом своих врагов ни с чем; это понимали все его придворные. Кровавый Бен Блэквуд, Кермит Талли, Сабита Фрей и соратники их готовились возобновить свой поход на город, а лорд Криган Старк и его северяне отставали от них всего на несколько дней. Браавосские корабли с войском Арренов уже отплыли из Чаячьего и приближались к Глотке. На их пути стояли лишь корабли Алина Велариона, а на верность Дрифтмарка полагаться не приходилось.

«Ваше величество, – сказал Морской Змей, как только остатки некогда величественного „зеленого“ совета собрались вместе, – вы должны сдаться. Город не вынесет еще одного разграбления. Спасите своих подданных и себя самого. Если вы отречетесь от престола в пользу принца Эйегона, он позволит вам облачиться в черное и с честью прожить остаток жизни на Стене».

«Вы полагаете?» – спросил король (с надеждой, как говорит Манкен).

Мать короля этой надежды не разделяла. «Ты скормил его мать дракону, – напомнила она. – Мальчишка видел это своими глазами».

Король в отчаянии обернулся к ней: «Как же мне поступить?»

«У тебя есть заложники, – ответила вдовствующая королева. – Отрежь мальчишке ухо, отправь его лорду Талли и предупреди, что с каждой милей, на которую они приблизятся к городу, принц будет терять очередную часть тела».

«Да, – сказал Эйегон, – хорошо. Так я и сделаю». Он послал за Альфредом Брумом, который так хорошо послужил ему на Драконьем Камне, и велел «исполнить сие». Когда рыцарь ушел, король обратился к Корлису Велариону. «Скажи своему бастарду, чтобы сражался храбро. Коли он не справится и хоть один браавосский корабль пройдет через Глотку, ваша драгоценная леди Бейела тоже кое-чего лишится». Морской Змей, не став, разумеется, ни молить, ни грозить, холодно кивнул и покинул чертог. Гриб говорит, что перед уходом он обменялся взглядом с Колченогим, но Гриба там не было, и трудно поверить, что человек столь опытный, как Корлис Веларион, допустил бы подобную оплошность в такой важный миг. Королю оставалось жить считанные часы, хоть сам он еще об этом не ведал. Предатели среди его придворных начали действовать, как только узнали о поражении лорда Баратеона на Королевском тракте.

Проходя через подъемный мост в крепость Мейегора, где держали принца Эйегона, Брум увидел, что путь ему преграждают сир Перкин-Блоха и шесть его помойных рыцарей. «Именем короля, дайте пройти», – потребовал он.

«У нас новый король», – ответил на это сир Перкин и столкнул сира Альфреда с моста, отправив его прямиком на железные пики внизу; там Альфред Брум корчился в муках два дня, прежде чем испустить дух.

В тот же час леди Бейелу Таргариен тайком вывели из крепости люди лорда Лариса Колченогого. Тома-Заику застали врасплох во дворе, когда он выходил из конюшни, и тут же обезглавили. «Он помер, как и жил – заикаясь», – говорит Гриб. Тома-Колтуна в замке не было, но его отыскали в таверне на Угревой улице. Том попытался протестовать, заявляя, что он «простой рыбак, который зашел выпить эля»; в бочке с элем его и утопили.

Все это было проделано столь чисто, быстро и незаметно, что жители Королевской Гавани не подозревали, что творится за стенами Красного Замка. Даже в самом замке никто не поднял тревогу. Тех, кого собирались убить, убили, а остальные придворные занимались своими делами, как ни в чем не бывало. Септон Евстахий говорит, что двадцать четыре человека были убиты в ту ночь, а «Подлинная история» Манкена – что двадцать один. Гриб утверждает, что был свидетелем убийства жирного малого по имени Уммет, пробовавшего королевские кушанья, и что самому ему пришлось спрятаться в бочонке с мукой, чтобы избежать той же участи. Из бочонка он вылез на другой вечер, «покрытый мукой с головы до ног, так что первая служанка, которая меня увидела, приняла меня за мой призрак». (За этим кроется какая-то история. Зачем бы заговорщикам убивать шута?)

Королеву Алисент взяли под стражу, когда она поднималась по витым ступеням в свои покои. На камзолах схвативших ее людей красовался морской конек дома Веларионов; они зарубили двух стражников, но ни саму королеву, ни ее дам не тронули. Скованную Королеву снова заковали в цепи и отвели в подземелье – ожидать решения нового короля. К тому времени последний из ее сыновей был уже мертв.

После заседания совета два сильных оруженосца вынесли короля Эйегона во двор. Там, как обычно, его ожидал паланкин – ему было трудно подниматься по ступеням с высохшей ногой, даже опираясь на костыль. Сир Джайлс Бельграв, рыцарь королевской гвардии, командующий эскортом короля, после рассказывал, что, поднимаясь в паланкин с помощью оруженосцев, король выглядел особенно изможденным; его лицо было «пепельно-серым, обмякшим». Однако вместо того чтобы вернуться в свои покои, король приказал сиру Джайлсу отнести его в замковую септу. «Быть может, он чувствовал, что конец его близок, и хотел помолиться об отпущении грехов», – пишет септон Евстахий.

Дул холодный ветер, и король задернул занавески носилок. Внутри ждала бутыль его любимого вина, борского красного. Пока паланкин пересекал двор, король успел выпить малую чашу.

Сир Джайлс и носильщики заподозрили неладное, лишь когда достигли септы, а занавески по-прежнему были задернуты.

«Прибыли, ваше величество», – доложил рыцарь, но ответа не получил. Когда он позвал короля во второй и третий раз, а ответом все так же была тишина, сир Джайлс отдернул занавески и увидел, что король лежит на подушках мертвый. «Если бы не кровь на его губах, я бы подумал, что король спит», – после рассказывал он.

И мейстеры, и простые люди до сих пор спорят, что это был за яд и кто мог подсыпать его в вино (некоторые полагают, что это мог сделать только сам сир Джайлс, однако и думать немыслимо о том, чтобы рыцарь Королевской Гвардии покусился на жизнь короля, которого клялся защищать; вероятнее всего это был Уммет, свидетелем убийства которого стал якобы Гриб). Мы не знаем, кто отравил вино, но нет никаких сомнений, что это было сделано по приказу лорда Лариса Стронга.

Так закончились дни Эйегона Таргариена Второго, первенца короля Визериса I Таргариена и королевы Алисент из дома Хайтауэров, чье царствование оказалось столь же горьким, сколь и недолгим. Он прожил двадцать четыре года, два из коих был королем.

Когда авангард войска лорда Талли подошел к стенам Королевской Гавани, Корлис Веларион выехал им навстречу вместе с печальным принцем Эйегоном.

«Король умер, – торжественно сказал Морской Змей, – да здравствует король».

А на том берегу Черноводного залива, в Глотке, лорд Леовин Корбрей, стоя на носу браавосского судна, смотрел, как на веларионовских кораблях вместо золотого дракона Эйегона Второго поднимают красного дракона Эйегона Первого – знамя всех таргариенских королей до Пляски Драконов.

Война закончилась (хотя наставшие следом мирные времена, как вскоре оказалось, были далеко не спокойными).

На седьмой день седьмой луны 131 года после завоевания Эйегона – день, считающийся священным днем богов, – верховный септон Староместа связал брачными клятвами принца Эйегона Младшего, старшего сына королевы Рейениры от ее дяди, принца Дейемона, и принцессу Джейегеру, дочь королевы Гелайены от ее брата, короля Эйегона Второго, соединив таким образом две враждующие линии рода Таргариенов и положив конец двухлетней череде измен и кровопролитий.

Пляска Драконов завершилась, и начались невеселые времена короля Эйегона III.





Последствия




Час волка




Если в народе и поминают когда-нибудь короля Эйегона III, то называют его не иначе как Неудачливым, Несчастливым или Драконьей Погибелью. Все эти имена ему дали не зря, а великий мейстер Манкен, долго служивший при нем, нарек Эйегона Сломанным Королем, что подходит ему еще более. Из всех монархов, занимавших Железный Трон, Эйегон III остается, пожалуй, самым загадочным. Говорил он мало, а делал еще меньше; горе и меланхолия снедали его всю жизнь.

Четвертый сын Рейениры Таргариен и первенец ее от второго мужа, принца Дейемона Таргариена, он взошел на престол в 131 году и правил двадцать шесть лет, пока не скончался от чахотки в 157-м. Эйегон был дважды женат и прижил пятерых детей: двух сыновей и трех дочерей, но ни жены, ни дети, как видно, не принесли ему радости. Вряд ли он и знал, что такое радость и удовольствия: охотиться не любил, верхом ездил, лишь когда путешествовал, вина не пил и к еде был столь равнодушен, что ему часто напоминали о необходимости что-то съесть. Став взрослым, он одевался просто, все больше в черное, и носил власяницу под королевским шелком и бархатом.