Плач
Часть 20 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Посмотрев ее обращение в двухчасовых новостях, мы садимся за компьютер, чтобы пройтись по всем аккаунтам, которые она завела утром. На аккаунт в «Твиттере» — @findnoah — уже подписано семьсот восемь человек, и все твиты Хлои составлены профессионально и четко. Страница в «Фейсбуке» — «Найдите Ноя» — тоже выглядит внушительно: тысяча двести семьдесят восемь лайков и семьдесят шесть перепостов. Обновления сыплются одно за другим — кто-то сообщает подробности, которые не были упомянуты в новостях: от знакомого одного из полицейских, от подружки продавца, от владельца кафе «Паскуини».
Я чувствую, как меня переполняет гордость, и тут звонит Алистер.
Он орет на меня. Что я за мать, если позволила четырнадцатилетней дочери выступать с обращением по телевидению? Почему я не посоветовалась с ним? Как я могла допустить это ее: «согласно их показаниям, ребенка похитили из машины, которая была оставлена без присмотра», как будто бы… Я что, не понимаю, что подвергаю ее опасности? Ставлю под угрозу организованную, тщательно спланированную и безупречную работу полиции? Как я могла разрешить ей завести аккаунты в «Фейсбуке» и «Твиттере»? Да еще позвонить в полицию! Как…
Я повесила трубку.
Скотина.
Скотина, но опять прав, черт бы его побрал. Я в очередной раз продемонстрировала миру, что я дерьмо-дерьмо-дерьмо, а не мать. Еще одно очко не в мою пользу.
— Чего он там орал? — спрашивает Хлоя, усаживаясь на кухонный диванчик. Я чувствую, что она нервничает и надеется, что отец ею гордится — так же, как гордилась ею я, пока он не позвонил.
— Тебе придется предоставить это дело полиции, — говорю я. — Не надо было мне позволять тебе выступать с этим обращением, извини. Если у тебя будут еще какие-то идеи, делись со мной, но следствием пускай отныне занимаются взрослые.
— Так вот что он сказал?
— И он прав.
Когда она поднимается с дивана, я вижу, что она выше меня. Она что, выросла на два дюйма за эти два дня?
— Пошел он в жопу. И полиция пусть катится туда же. И ты — тоже катись.
Когда захлопывается входная дверь, я даже не трачу время на то, чтобы налить вино в бокал, — пью прямо из бутылки.
*
Нужно найти золотую середину: быть достаточно твердой, чтобы обеспечить Хлое безопасность и производить впечатление такой матери, которой можно доверить опеку, — но в то же время твердой не настолько, чтобы ей захотелось жить с кем угодно, лишь бы не со мной. Я разработала план действий и выложила его Хлое, когда она вернулась — в десять вечера, возможно, слегка выпивши, точно не скажу. С этим я буду разбираться позже. Я говорю ей, что мы вместе закроем ее аккаунты. Обещала через день звонить в полицию и узнавать для нее все последние новости. Она может беспрепятственно звонить отцу и ездить к нему. А по вечерам — после школы — мы будем вместе развешивать плакаты. Я распечатываю «План поисков Ноя», который набрала на компьютере к ее приходу, и мы обе его подписываем. Один экземпляр я вклеиваю в наш альбом.
— Мам, этот твой альбом — полная фигня, — бормочет Хлоя.
— Ты так думаешь?
Она не отвечает. Вместо этого дочь подходит ко мне, обнимает и говорит, что любит меня.
Похоже, с уровнем твердости я не ошиблась.
Но, когда мы разжимаем объятия, до меня доносится ее дыхание: она все-таки выпила.
*
Час ночи. Сюда меня привела целая череда случайностей.
Звонок Алистера пробудил во мне ярость — ту самую, которая всякий раз превращает меня в интернет-маньяка. Я полезла проверять аккаунт Джоанны в «Фейсбуке». Он оказался удален. Я ввела их имена в «Гугле» и увеличила тот самый снимок из Ботанического сада, на который так набросились газетчики. Распечатала его. И, кипя от злости, разглядывала фотографию и спрашивала себя, почему я позволяю ему орать на меня по телефону, почему я проглотила все это, почему не могу выкинуть этого чертова козла из головы.
Убедившись, что Хлоя крепко спит, я оставила записку на случай, если она проснется среди ночи, села в машину и тут же из нее вышла. Нельзя оставлять Хлою одну больше чем на два часа, во всяком случае сейчас, когда на носу судебное слушание. Я некоторое время ходила взад-вперед по прихожей, и с каждым шагом злость только росла.
Нет, к черту все. И он тоже.
Я поехала в Гилонг.
Вот почему теперь я сижу в домике на дереве в саду за домом Элизабет. Я собиралась войти и высказать ему все, что думаю, но у двери стоял охранник, а на газоне перед забором дежурило по меньшей мере три журналиста. Струсив, я дала задний ход, объехала дом и залезла на дерево.
Мы с Алистером забирались в этот домик и курили косячки, когда учились в университете и приезжали сюда на выходные. Со мной тогда было весело. А теперь я — ненормальная. К тому же лестница разболталась, и доски прогнили. Я — женщина, которая влезла на дерево шпионить за своим бывшим.
Окно в ванной Алистера открыто. Он сидит на унитазе. Не надо бы на него сейчас смотреть.
Но я смотрю.
Он плачет. Воет. Стонет.
Я приехала сюда, потому что надеялась, что, увидев его еще раз, успокоюсь, но нет: несмотря на его отчаяние, я не чувствую ничего, кроме злости.
Заходит она. Я вижу только руку у него на плече. Чтобы разглядеть ее лицо, нужно сдвинуться немного влево. Я теряю равновесие, пытаюсь ухватиться за верхнюю перекладину лестницы…
Лестница летит на землю. Я еще надеюсь ее поймать, и моя первая мысль: черт, они меня услышат!
Мне не только не удается предотвратить падение лестницы на лужайку — сперва один громкий стук о землю, потом второй, потише, — но я еще и не сразу осознаю, что этот грохот — не самая большая моя проблема.
Я — женщина, которая застряла на дереве.
*
Через полтора часа я сижу в машине Фила, сгорая от стыда.
Некоторое время мы едем молча, потом он наконец нарушает неловкую тишину:
— Знаешь, прощать рак действительно бессмысленно, но вот стараться держаться от него подальше — не такая уж плохая мысль.
— Каким образом?
— Например, можно бросить курить.
— Слушай, ты то ли слишком умный, то ли наоборот.
— Можно перестать постоянно его выслеживать, Ал. Ты следишь за ним. «Фейсбук», «Гугл»… Ты не замечала, что в каждом нашем разговоре всплывает его имя? С тех пор как вы вернулись, ты никак не можешь остановиться.
Мне нужна минута, чтобы это переварить, и я открываю бардачок. Фил знает, что я жить не могу без леденцов, и обычно запасается ими, когда мы едем куда-нибудь вместе. В бардачке, конечно, обнаруживается огромная упаковка «Клубники со сливками». Я разрываю пакет, и половина конфет рассыпается по полу.
— Моя дорогая, моя недотепа, ты вазы крушишь и ломаешь фарфор,
И пальцы твои, как колючие ветви, белье раздирают..
— Что?
— Это из того стихотворения, про которое я тебе рассказывал. Я называю его «Ода Ал».
— Кто автор?
— Джон Фредерик Нимс.
— Хм-м… Стихотворение обо мне, да? О неуклюжей тупице?
Я протягиваю ему леденец.
— Стихотворение совсем не об этом, — говорит он.
— Да что ты! О чем же тогда?
Он не отвечает. Потом, помолчав, говорит:
— Дай-ка мне еще одну, пока я не рассердился.
Я протягиваю ему вторую конфету.
— Никак не могу разобраться, ты все-таки первое или второе, — говорю я, катая во рту леденец.
— Ты про что?
— Умный или наоборот.
Он выхватывает у меня еще одну конфету и улыбается.
— Я ведь купил «Клубнику со сливками»!
16
Джоанна
15 февраля
Я чувствую, как меня переполняет гордость, и тут звонит Алистер.
Он орет на меня. Что я за мать, если позволила четырнадцатилетней дочери выступать с обращением по телевидению? Почему я не посоветовалась с ним? Как я могла допустить это ее: «согласно их показаниям, ребенка похитили из машины, которая была оставлена без присмотра», как будто бы… Я что, не понимаю, что подвергаю ее опасности? Ставлю под угрозу организованную, тщательно спланированную и безупречную работу полиции? Как я могла разрешить ей завести аккаунты в «Фейсбуке» и «Твиттере»? Да еще позвонить в полицию! Как…
Я повесила трубку.
Скотина.
Скотина, но опять прав, черт бы его побрал. Я в очередной раз продемонстрировала миру, что я дерьмо-дерьмо-дерьмо, а не мать. Еще одно очко не в мою пользу.
— Чего он там орал? — спрашивает Хлоя, усаживаясь на кухонный диванчик. Я чувствую, что она нервничает и надеется, что отец ею гордится — так же, как гордилась ею я, пока он не позвонил.
— Тебе придется предоставить это дело полиции, — говорю я. — Не надо было мне позволять тебе выступать с этим обращением, извини. Если у тебя будут еще какие-то идеи, делись со мной, но следствием пускай отныне занимаются взрослые.
— Так вот что он сказал?
— И он прав.
Когда она поднимается с дивана, я вижу, что она выше меня. Она что, выросла на два дюйма за эти два дня?
— Пошел он в жопу. И полиция пусть катится туда же. И ты — тоже катись.
Когда захлопывается входная дверь, я даже не трачу время на то, чтобы налить вино в бокал, — пью прямо из бутылки.
*
Нужно найти золотую середину: быть достаточно твердой, чтобы обеспечить Хлое безопасность и производить впечатление такой матери, которой можно доверить опеку, — но в то же время твердой не настолько, чтобы ей захотелось жить с кем угодно, лишь бы не со мной. Я разработала план действий и выложила его Хлое, когда она вернулась — в десять вечера, возможно, слегка выпивши, точно не скажу. С этим я буду разбираться позже. Я говорю ей, что мы вместе закроем ее аккаунты. Обещала через день звонить в полицию и узнавать для нее все последние новости. Она может беспрепятственно звонить отцу и ездить к нему. А по вечерам — после школы — мы будем вместе развешивать плакаты. Я распечатываю «План поисков Ноя», который набрала на компьютере к ее приходу, и мы обе его подписываем. Один экземпляр я вклеиваю в наш альбом.
— Мам, этот твой альбом — полная фигня, — бормочет Хлоя.
— Ты так думаешь?
Она не отвечает. Вместо этого дочь подходит ко мне, обнимает и говорит, что любит меня.
Похоже, с уровнем твердости я не ошиблась.
Но, когда мы разжимаем объятия, до меня доносится ее дыхание: она все-таки выпила.
*
Час ночи. Сюда меня привела целая череда случайностей.
Звонок Алистера пробудил во мне ярость — ту самую, которая всякий раз превращает меня в интернет-маньяка. Я полезла проверять аккаунт Джоанны в «Фейсбуке». Он оказался удален. Я ввела их имена в «Гугле» и увеличила тот самый снимок из Ботанического сада, на который так набросились газетчики. Распечатала его. И, кипя от злости, разглядывала фотографию и спрашивала себя, почему я позволяю ему орать на меня по телефону, почему я проглотила все это, почему не могу выкинуть этого чертова козла из головы.
Убедившись, что Хлоя крепко спит, я оставила записку на случай, если она проснется среди ночи, села в машину и тут же из нее вышла. Нельзя оставлять Хлою одну больше чем на два часа, во всяком случае сейчас, когда на носу судебное слушание. Я некоторое время ходила взад-вперед по прихожей, и с каждым шагом злость только росла.
Нет, к черту все. И он тоже.
Я поехала в Гилонг.
Вот почему теперь я сижу в домике на дереве в саду за домом Элизабет. Я собиралась войти и высказать ему все, что думаю, но у двери стоял охранник, а на газоне перед забором дежурило по меньшей мере три журналиста. Струсив, я дала задний ход, объехала дом и залезла на дерево.
Мы с Алистером забирались в этот домик и курили косячки, когда учились в университете и приезжали сюда на выходные. Со мной тогда было весело. А теперь я — ненормальная. К тому же лестница разболталась, и доски прогнили. Я — женщина, которая влезла на дерево шпионить за своим бывшим.
Окно в ванной Алистера открыто. Он сидит на унитазе. Не надо бы на него сейчас смотреть.
Но я смотрю.
Он плачет. Воет. Стонет.
Я приехала сюда, потому что надеялась, что, увидев его еще раз, успокоюсь, но нет: несмотря на его отчаяние, я не чувствую ничего, кроме злости.
Заходит она. Я вижу только руку у него на плече. Чтобы разглядеть ее лицо, нужно сдвинуться немного влево. Я теряю равновесие, пытаюсь ухватиться за верхнюю перекладину лестницы…
Лестница летит на землю. Я еще надеюсь ее поймать, и моя первая мысль: черт, они меня услышат!
Мне не только не удается предотвратить падение лестницы на лужайку — сперва один громкий стук о землю, потом второй, потише, — но я еще и не сразу осознаю, что этот грохот — не самая большая моя проблема.
Я — женщина, которая застряла на дереве.
*
Через полтора часа я сижу в машине Фила, сгорая от стыда.
Некоторое время мы едем молча, потом он наконец нарушает неловкую тишину:
— Знаешь, прощать рак действительно бессмысленно, но вот стараться держаться от него подальше — не такая уж плохая мысль.
— Каким образом?
— Например, можно бросить курить.
— Слушай, ты то ли слишком умный, то ли наоборот.
— Можно перестать постоянно его выслеживать, Ал. Ты следишь за ним. «Фейсбук», «Гугл»… Ты не замечала, что в каждом нашем разговоре всплывает его имя? С тех пор как вы вернулись, ты никак не можешь остановиться.
Мне нужна минута, чтобы это переварить, и я открываю бардачок. Фил знает, что я жить не могу без леденцов, и обычно запасается ими, когда мы едем куда-нибудь вместе. В бардачке, конечно, обнаруживается огромная упаковка «Клубники со сливками». Я разрываю пакет, и половина конфет рассыпается по полу.
— Моя дорогая, моя недотепа, ты вазы крушишь и ломаешь фарфор,
И пальцы твои, как колючие ветви, белье раздирают..
— Что?
— Это из того стихотворения, про которое я тебе рассказывал. Я называю его «Ода Ал».
— Кто автор?
— Джон Фредерик Нимс.
— Хм-м… Стихотворение обо мне, да? О неуклюжей тупице?
Я протягиваю ему леденец.
— Стихотворение совсем не об этом, — говорит он.
— Да что ты! О чем же тогда?
Он не отвечает. Потом, помолчав, говорит:
— Дай-ка мне еще одну, пока я не рассердился.
Я протягиваю ему вторую конфету.
— Никак не могу разобраться, ты все-таки первое или второе, — говорю я, катая во рту леденец.
— Ты про что?
— Умный или наоборот.
Он выхватывает у меня еще одну конфету и улыбается.
— Я ведь купил «Клубнику со сливками»!
16
Джоанна
15 февраля