Пирог из горького миндаля
Часть 40 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Вам известно что-нибудь об обстоятельствах смерти Павла Варнавина, чего вы не упоминали в своих показаниях?
Женщина помотала головой.
– Я считала, это Яна. Не задумывалась особо…
– Не задумывались? – переспросил озадаченный Макар.
– А над чем? – простодушие ее было поразительным. – Случилось несчастье. Ну что ж… Бывает. Пашу похоронили, Венька его оплакал. А жизнь-то дальше идет! В моей, уж извините, не хватает места переживаниям о чужом подростке. О себе бы позаботиться!
Илюшин начал догадываться, отчего эта женщина так хорошо выглядит в свои сорок девять лет.
– Вы не жалели мальчика?
– Яну жалела. А Пашу – нет. Не нравился он мне.
– Почему?
Снова этот удивленный голубой взгляд.
– Женьке моей мешал. Прохору она была по душе, он готов был ее облагодетельствовать. Но Пашка вечно вылезал и все портил. Отвлекал деда!
– Это вы его убили?
Она рассмеялась, мигом забыв о недавней тревоге:
– Да зачем мне? Не выдумывайте! Яна его убила.
– Нет. Это не она.
– Значит, кто-то другой, – легко согласилась женщина. – Да только больше некому. Разве что Танька могла… – она задумалась. – Да, Танька запросто могла бы! Она бы всем нам бошки размозжила, будь ее воля!
– За что?
– А за то, что живем вольно, как захотим. Летаем, а не с цепями ползаем. Но ведь цепи-то она сама к себе приковала. Развелась ты с мужем – ну заведи себе нового мужика! Пусть он тебя кормит! Нет, Танька за свободу какую-то держалась, красивые слова о самостоятельности твердила… Ну и к чему тебе эта свобода? Лучше бы у меня училась, дурочка!
Людмила торжествующе посмотрела на Макара, как будто на его месте сидела сраженная завистью Татьяна.
Слушать этот панегирик собственной предприимчивости Илюшину надоело.
– Вы бывали в доме Изольды Дарницкой? – спросил он, чтобы отвлечь ее.
Эффект от его вопроса был поразительный. Кровь отхлынула от лица Людмилы. Полные розовые губы посерели, в глазах вспыхнул испуг.
– Люда?
Она не сразу справилась с собой.
– У Дарницкой? Н-нет. Никогда!
– Вы уверены?
– Не приглашала она меня к себе!
Голос Илюшина приобрел пугающую вкрадчивость:
– Вы бывали в доме без ее приглашения?
Людмила закусила губу и отрицательно помотала головой.
– Вам что-нибудь известно о ее смерти?
Женщина вскочила.
– Идти мне пора. Времени-то уже… – Она подняла к глазам правую руку, на которой не было часов, спохватилась и быстро заморгала. – Я вам все сказала!
– Нет, не все.
– Ничего я не помню, клянусь! Убили ее грабители.
– Вы знаете, кто это был?
– Нет! Ничего не знаю! Извините!
Илюшин смотрел, как она торопливо уходит, почти бежит по двору: тяжеловесная, в туфлях на высоких каблуках. Перед тем как скрыться в арке, Людмила испуганно обернулась. Кажется, боялась, что он ее преследует.
Илюшин не собирался идти за ней. Вместо этого он вытащил из кармана хирургические перчатки и спокойно снял с планшета отпечатки ее пальцев.
Затем достал телефон и обнаружил пять неотвеченных вызовов от Сергея.
– Если Кошелева ничего не знает об убийстве Варнавина, то о смерти старухи ей что-то известно, – сказал Макар, едва набрав его номер. – Разговорить ее мне не удалось, она боится.
– Прохор был знаком с Геннадием Козицким, – в тон ему ответил Сергей. – Он рецензировал его рассказы и помогал пристроить в журнал.
Илюшин осмыслил новость.
– И Раиса оставила после смерти наследство Яне Тишко, – вслух подумал он. – Серега, мы, похоже, знаем, кто убийца.
– Но какой смысл Прохору убивать соседку? Зачем? Денег у него и так куры не клевали…
Бабкин осекся.
Они с Илюшиным одновременно подумали об одном и том же. Прохор создавал миф о своей жизни, и в этом мифе центральной фигурой был он сам – преуспевающий писатель, певец родного края, которому край отплатил благодарностью. Огромный дом, просторный сад – и все это на гонорары, полученные за книги. Успешность Тульского Зодчего была неотъемлемой частью легенды. Историю о нищем таланте, замерзающем в коммуналке, Савельев тоже мог бы воплотить. Но он выбрал иной сценарий.
Вполне возможно, что все это только декорация. Картонная стена на фанерных подпорках. Образ жизни Прохора на первый взгляд свидетельствовал о его богатстве. Но что, если не было никаких гонораров? Вдруг это тоже часть мифа?
Выдумкой хорошо кормить читателей. Однако печь ими не протопишь.
– Вот именно! – сказал Илюшин и встал. Поднялся холодный ветер, понес мимо него лиственное крошево. – Про кур и происхождение зерна нам ничего не известно. Поступим так: свяжись с издателем, который выпускал книги Савельева, и постарайся разузнать, сколько ему платили. Вопрос о гонорарах очень скользкий, но дело было давно – возможно, тебе и ответят.
– Сделаю. – Илюшин услышал, как шуршит ручка по бумаге.
– Отлично. Я пока побеседую с Татьяной Тишко.
– Зачем?
– Для удовлетворения собственного любопытства. – Он пошел к выходу из парка, рассеянно обходя бегающих детей. – И вот еще что. Помнишь, в материалах дела попадается опись драгоценностей Изольды?
– Конечно.
– Кто ее составлял? Сын?
– Ювелир, – сказал Бабкин, не задумываясь. Он обратил на это внимание, когда первый раз просматривал дело. – Все свои кольца и серьги она много лет приобретала через одного мастера. Не помню фамилию. Надо посмотреть.
Ветер подул сильнее. Илюшин поднял воротник пальто и ускорил шаг.
– Постарайся отыскать его. Половину ценностей вернули, но где-то бродит вторая. Если наши догадки верны, украшения распроданы по одному. Вдруг он что-нибудь слышал об этом.
– Прижать его можно? – флегматично поинтересовался Бабкин.
– Прижимать никого нельзя, – наставительно ответил Макар. – Действуй словом, друг мой.
– Аминь, – согласился Сергей и нажал отбой.
Прежде чем уехать из Тулы, Бабкин собирался кое-что проверить. Подруга покойного Козицкого назвала фамилию: Дворжик. Сергей не знал, ниточка ли это и куда она может привести, но он был добросовестен и въедлив. Поговорить с родителями Козицкого ему не удалось: мать была в отъезде, отец оказался пьян и не способен к связному диалогу. Приходилось хвататься за другие зацепки, пусть даже самые хлипкие.
«Прохор и Козицкий, Прохор и Козицкий… – Бабкин сверился с навигатором и поехал в направлении района с многообещающим названием Пролетарский. – Алиби Прохора никто не проверял. Разумеется. Не было необходимости».
Он поморщился, когда встречная машина, попав колесом в яму, обрызгала грязью лобовое стекло.
Раиса знала, кто убийца. Хранила ли она эту тайну пятнадцать лет или догадалась недавно? Быть может, Прохор перед смертью решил облегчить душу и рассказал ей, что он сделал с собственным внуком?
Машина остановилась возле кирпичного дома, которому подошло бы гордое звание особняка, не располагайся он на шести сотках. В окне мелькнуло женское лицо.
Дворжик оказался смазливым парнем с повадками провинциального хозяина жизни. Он владел двумя автомобильными заправками и в местных средствах информации именовался тульским бизнесменом. У него был свой дом, БМВ последней серии, свежая жена, взятая с последнего местного конкурса красоты, и три страшных алабая, изображавших охрану. Бабкин с первого взгляда определил, что псы дурные, толком ничему не обучены, кроме как лаять на чужих. Жена, впрочем, была такая же.
– Разувайся, – велела она, не поздоровавшись. – Дома грязь будешь разносить, а у меня нечего.
Все время, пока Бабкин, присев на корточки, развязывал шнурки, она возвышалась над ним. Перед Сергеем уходили ввысь две тонких длинных ноги. Когда Бабкин выпрямился, она повернулась спиной и его взгляду открылся глубокий вырез на платье.
– Хозяюшка у меня строгая, – подмигнул Дворжик и игриво ущипнул хозяюшку за бедро.
– Руки убрал! – взвизгнула красавица.
– Все, зая! Уж пошутить нельзя!
И, еще раз заговорщицки подмигнув Бабкину, предложил:
Женщина помотала головой.
– Я считала, это Яна. Не задумывалась особо…
– Не задумывались? – переспросил озадаченный Макар.
– А над чем? – простодушие ее было поразительным. – Случилось несчастье. Ну что ж… Бывает. Пашу похоронили, Венька его оплакал. А жизнь-то дальше идет! В моей, уж извините, не хватает места переживаниям о чужом подростке. О себе бы позаботиться!
Илюшин начал догадываться, отчего эта женщина так хорошо выглядит в свои сорок девять лет.
– Вы не жалели мальчика?
– Яну жалела. А Пашу – нет. Не нравился он мне.
– Почему?
Снова этот удивленный голубой взгляд.
– Женьке моей мешал. Прохору она была по душе, он готов был ее облагодетельствовать. Но Пашка вечно вылезал и все портил. Отвлекал деда!
– Это вы его убили?
Она рассмеялась, мигом забыв о недавней тревоге:
– Да зачем мне? Не выдумывайте! Яна его убила.
– Нет. Это не она.
– Значит, кто-то другой, – легко согласилась женщина. – Да только больше некому. Разве что Танька могла… – она задумалась. – Да, Танька запросто могла бы! Она бы всем нам бошки размозжила, будь ее воля!
– За что?
– А за то, что живем вольно, как захотим. Летаем, а не с цепями ползаем. Но ведь цепи-то она сама к себе приковала. Развелась ты с мужем – ну заведи себе нового мужика! Пусть он тебя кормит! Нет, Танька за свободу какую-то держалась, красивые слова о самостоятельности твердила… Ну и к чему тебе эта свобода? Лучше бы у меня училась, дурочка!
Людмила торжествующе посмотрела на Макара, как будто на его месте сидела сраженная завистью Татьяна.
Слушать этот панегирик собственной предприимчивости Илюшину надоело.
– Вы бывали в доме Изольды Дарницкой? – спросил он, чтобы отвлечь ее.
Эффект от его вопроса был поразительный. Кровь отхлынула от лица Людмилы. Полные розовые губы посерели, в глазах вспыхнул испуг.
– Люда?
Она не сразу справилась с собой.
– У Дарницкой? Н-нет. Никогда!
– Вы уверены?
– Не приглашала она меня к себе!
Голос Илюшина приобрел пугающую вкрадчивость:
– Вы бывали в доме без ее приглашения?
Людмила закусила губу и отрицательно помотала головой.
– Вам что-нибудь известно о ее смерти?
Женщина вскочила.
– Идти мне пора. Времени-то уже… – Она подняла к глазам правую руку, на которой не было часов, спохватилась и быстро заморгала. – Я вам все сказала!
– Нет, не все.
– Ничего я не помню, клянусь! Убили ее грабители.
– Вы знаете, кто это был?
– Нет! Ничего не знаю! Извините!
Илюшин смотрел, как она торопливо уходит, почти бежит по двору: тяжеловесная, в туфлях на высоких каблуках. Перед тем как скрыться в арке, Людмила испуганно обернулась. Кажется, боялась, что он ее преследует.
Илюшин не собирался идти за ней. Вместо этого он вытащил из кармана хирургические перчатки и спокойно снял с планшета отпечатки ее пальцев.
Затем достал телефон и обнаружил пять неотвеченных вызовов от Сергея.
– Если Кошелева ничего не знает об убийстве Варнавина, то о смерти старухи ей что-то известно, – сказал Макар, едва набрав его номер. – Разговорить ее мне не удалось, она боится.
– Прохор был знаком с Геннадием Козицким, – в тон ему ответил Сергей. – Он рецензировал его рассказы и помогал пристроить в журнал.
Илюшин осмыслил новость.
– И Раиса оставила после смерти наследство Яне Тишко, – вслух подумал он. – Серега, мы, похоже, знаем, кто убийца.
– Но какой смысл Прохору убивать соседку? Зачем? Денег у него и так куры не клевали…
Бабкин осекся.
Они с Илюшиным одновременно подумали об одном и том же. Прохор создавал миф о своей жизни, и в этом мифе центральной фигурой был он сам – преуспевающий писатель, певец родного края, которому край отплатил благодарностью. Огромный дом, просторный сад – и все это на гонорары, полученные за книги. Успешность Тульского Зодчего была неотъемлемой частью легенды. Историю о нищем таланте, замерзающем в коммуналке, Савельев тоже мог бы воплотить. Но он выбрал иной сценарий.
Вполне возможно, что все это только декорация. Картонная стена на фанерных подпорках. Образ жизни Прохора на первый взгляд свидетельствовал о его богатстве. Но что, если не было никаких гонораров? Вдруг это тоже часть мифа?
Выдумкой хорошо кормить читателей. Однако печь ими не протопишь.
– Вот именно! – сказал Илюшин и встал. Поднялся холодный ветер, понес мимо него лиственное крошево. – Про кур и происхождение зерна нам ничего не известно. Поступим так: свяжись с издателем, который выпускал книги Савельева, и постарайся разузнать, сколько ему платили. Вопрос о гонорарах очень скользкий, но дело было давно – возможно, тебе и ответят.
– Сделаю. – Илюшин услышал, как шуршит ручка по бумаге.
– Отлично. Я пока побеседую с Татьяной Тишко.
– Зачем?
– Для удовлетворения собственного любопытства. – Он пошел к выходу из парка, рассеянно обходя бегающих детей. – И вот еще что. Помнишь, в материалах дела попадается опись драгоценностей Изольды?
– Конечно.
– Кто ее составлял? Сын?
– Ювелир, – сказал Бабкин, не задумываясь. Он обратил на это внимание, когда первый раз просматривал дело. – Все свои кольца и серьги она много лет приобретала через одного мастера. Не помню фамилию. Надо посмотреть.
Ветер подул сильнее. Илюшин поднял воротник пальто и ускорил шаг.
– Постарайся отыскать его. Половину ценностей вернули, но где-то бродит вторая. Если наши догадки верны, украшения распроданы по одному. Вдруг он что-нибудь слышал об этом.
– Прижать его можно? – флегматично поинтересовался Бабкин.
– Прижимать никого нельзя, – наставительно ответил Макар. – Действуй словом, друг мой.
– Аминь, – согласился Сергей и нажал отбой.
Прежде чем уехать из Тулы, Бабкин собирался кое-что проверить. Подруга покойного Козицкого назвала фамилию: Дворжик. Сергей не знал, ниточка ли это и куда она может привести, но он был добросовестен и въедлив. Поговорить с родителями Козицкого ему не удалось: мать была в отъезде, отец оказался пьян и не способен к связному диалогу. Приходилось хвататься за другие зацепки, пусть даже самые хлипкие.
«Прохор и Козицкий, Прохор и Козицкий… – Бабкин сверился с навигатором и поехал в направлении района с многообещающим названием Пролетарский. – Алиби Прохора никто не проверял. Разумеется. Не было необходимости».
Он поморщился, когда встречная машина, попав колесом в яму, обрызгала грязью лобовое стекло.
Раиса знала, кто убийца. Хранила ли она эту тайну пятнадцать лет или догадалась недавно? Быть может, Прохор перед смертью решил облегчить душу и рассказал ей, что он сделал с собственным внуком?
Машина остановилась возле кирпичного дома, которому подошло бы гордое звание особняка, не располагайся он на шести сотках. В окне мелькнуло женское лицо.
Дворжик оказался смазливым парнем с повадками провинциального хозяина жизни. Он владел двумя автомобильными заправками и в местных средствах информации именовался тульским бизнесменом. У него был свой дом, БМВ последней серии, свежая жена, взятая с последнего местного конкурса красоты, и три страшных алабая, изображавших охрану. Бабкин с первого взгляда определил, что псы дурные, толком ничему не обучены, кроме как лаять на чужих. Жена, впрочем, была такая же.
– Разувайся, – велела она, не поздоровавшись. – Дома грязь будешь разносить, а у меня нечего.
Все время, пока Бабкин, присев на корточки, развязывал шнурки, она возвышалась над ним. Перед Сергеем уходили ввысь две тонких длинных ноги. Когда Бабкин выпрямился, она повернулась спиной и его взгляду открылся глубокий вырез на платье.
– Хозяюшка у меня строгая, – подмигнул Дворжик и игриво ущипнул хозяюшку за бедро.
– Руки убрал! – взвизгнула красавица.
– Все, зая! Уж пошутить нельзя!
И, еще раз заговорщицки подмигнув Бабкину, предложил: