Пирог из горького миндаля

– Люда, – кокетливо сказала женщина.

И руку протянула неоднозначно: как будто для рукопожатия, но слегка повернув ладонью вниз, что можно было расценить и как приглашение к поцелую.

Этим Макар и воспользовался. Наклонился и галантно прикоснулся губами.

– Ах, ну что вы! – зарделась Людмила. – Я уже стара – ручки мне целовать!

По реакции Илюшин понял, что именно этого от него и ждали. Он с полагающейся долей пылкости произнес все положенные слова о ее молодости, цветущем виде и прочем.

Людмила слушала и млела. Какой мальчик! Юный, сероглазый, обходительный – принц, принц!

– Конечно, Прохор должен был оставить деньги мне, – прямодушно сказала Людмила, когда поняла, каких воспоминаний хочет от нее Макар. – Я имею в виду, не сейчас. А тогда, пятнадцать лет назад. Кому же, если не мне! Я не работаю. У меня две дочери. Нет мужа. Кому еще меня содержать?

Она удивленно посмотрела на Илюшина. Глаза у нее были чудесного цвета – светло-голубые, вызывающие в памяти цветущий цикорий. Встречу она назначила в парке, и теперь они сидели на скамейке, а вокруг бегала и вопила малышня, подбрасывая кленовые листья.

– Но была еще Татьяна, – напомнил Макар. – Она одна воспитывала дочь и тоже была в разводе с мужем…

Людмила пожала плечами:

– Татьяна – ломовая лошадь! Пахала всю жизнь как проклятая. Зачем ей помогать? Она сама себя обеспечивает. А я так не умею. Это ведь не каждому дано, понимаете?

Она с трогательной доверчивостью ждала его ответа. «Потрясающая женщина, – подумал Макар. – Ее даже нельзя назвать стяжательницей. Просто в ее картине мира она нуждается больше всех, потому что нуждается больше всех. Какой удобный замкнутый круг».

– Не каждому дано работать? – не удержался он.

– Я неумеха, – Люда обезоруживающе улыбнулась. – Ни руками, ни головой толком делать ничего не способна. Пыталась когда-то давно… в юности. Но быстро поняла, что не мое. Женой вот у меня хорошо получается быть. И дети родятся красивые. Эх, я бы еще родила парочку! Пацанов бы! Да не сложилось.

«Женой получается быть…» – зацепился Макар.

– Вы были замужем?

– Да как вам сказать… Случалось однажды.

Людмила внезапно поскучнела, утратила интерес к разговору, и Илюшин понял, что с этой зыбкой почвы пора уходить.

– Расскажите, пожалуйста, про ваших двоюродных братьев. Они ведь мало общались с отцом?

– Венька привозил своего сына к Прохору, когда мальчику было три года. Чудесный был мальчуган, такой светленький, головенка как у львенка. – Она улыбнулась случайной рифме. – Я его видела, когда заезжала к Прохору. Он очень заинтересовался малышом! Это ведь был первый ребенок среди нашего поколения. Я хочу сказать, Вениамин с Тамарой родили раньше нас всех. Прохору было ужасно любопытно! Он так вглядывался в Пашку… будто с лупой изучал.

Илюшин зримо представил, какой интерес вызвал у старшего Савельева этот ребенок. Наследник, родная кровь! Его чаяния не сбылись в детях, но могли сбыться во внуке.

– Пашенька ему понравился! – вдохновенно рассказывала Людмила. – Он был такой ласковый, смешной…. Как щеночек. И Прохор с ним много возился. Из него мог бы выйти неплохой дед. Но только все пошло не так, и ничего у них не получилось.

– У Прохора и ребенка?

Людмила засмеялась. Смех у нее оказался неожиданно басовитый.

– У Прохора и Веньки с Тамарой. Венька ведь что начал? Агитировать за естественность и натуральность. Раиса покупала малышу соки в коробочках, а он запретил. Только свежевыжатые! Отец ему в шутку возразил, Венька ответил, Тамара прибежала, змея, и понеслось!

– Почему змея?

– А кто еще-то? Скользит везде, вокруг Вениамина обвивается. И злая она. Ну чисто гадюка!

Илюшин догадался, что Людмиле доставалось от жены брата.

– А что понеслось?

– Да я уж не помню. Ах, о прививках заспорили! Ну что о них спорить! – Она добродушно развела руками. – Укольчик маленький сделал и не болеешь! А Венька целую философию развел. О принуждении говорил, побочных действиях… Много всего, я и не повторю. Прохор сидел-сидел, молчал-молчал, а потом вдруг как заорет! Ты, кричит, хуже, чем дурак – ты сволочь! Не себя, а ребенка своего подставляешь! Так вопил, что Пашенька разревелся. Раиса его на руки подхватила, давай утешать… Она с ним хорошо управлялась. Мы накануне в город ездили вчетвером: я, Прохор, Венька и Тамара. Я думала, Раиса за день с Пашкой с ума сойдет. Он такой шаловливый был, топотун, ни на минуту не останавливался! Мы задержались в городе, вернулись часа на четыре позже обещанного. Но Рая ни словечком не упрекнула. Нравилось ей с мальчиком возиться. Правда, измученная была, когда мы приехали, но это и понятно. Попробуй-ка с неугомонным трехлеткой весь день сидеть.

– А чем закончилась ссора?

Людмила вздохнула.

– Прохора, бывало, несло. Как начнет… – она махнула рукой. – Ужасных слов он наговорил Веньке. Мол, и твари-то они с Тамарой безмозглые, и пацана сведут в могилу, и живут они в дерьме, а мальчику нормальный дом нужен. Я так поняла, он к тому вел, чтобы Пашку себе оставить. Но тут Тамара встала на дыбы! Малыша у Раисы выхватила, к себе прижала. Кричит: «Уезжаем! На порог больше не ступим!» И правда, собрались и уехали. Прохор еще и поэтому бесился. Они его никогда не слушались, Венька с Тамарой. Независимые!

– А Раиса?

– Ох, она так плакала, бедная! Ей эта ссора – как ножом по сердцу. Очень уж она младшенького своего любила. Оно и понятно!

– Почему же понятно? – заинтересовался Макар. – Старший сын успешный, свой бизнес, заработок хороший. А Вениамин черт знает чем занимается, с отцом поссорился, навещает редко.

– Да разве в этом дело! – засмеялась Людмила. – Юра с детства сухой, твердый, и все у него по линеечке расчерчено. А Венька с матерью был кроткий и нежный. Все обнимал ее – ну прямо обвивал, как вьюнок. Раисе очень этого не хватало.


– Прохор ее не бил?

– Чего не знаю, того врать не буду, – открестилась Людмила. – Да нет! Вряд ли. Не то чтобы он добрый был, Прохор наш, упокой господь его душу. Но на Райку руку поднимать… Это как фикус пороть. Кому в голову придет!

Илюшин достал из рюкзака планшет, открыл на нем фотографию.

– Вы помните, при каких обстоятельствах был сделан этот снимок?

Людмила протянула руку и чуть не выронила планшет.

– Ай! Простите. Тяжелый!

– Ничего. Так вы помните?..

– Еще бы! Это Прохор делал. Он фотографией увлекался. У него камера была с огромным объективом! Ну хобот, натурально. Он иногда уходил снимать с утра, а потом на целый день запирался у себя наверху. Проявлял там чего-то, печатал…

– Вы видели результаты его работы?

Людмила вернула планшет Илюшину и задумчиво покачала головой:

– Кажется, нет. Но я не особо интересовалась. Мне его фотки были по барабану. Да и книжки тоже.

– Из-за чего поссорились Юрий и Вениамин? Вы знаете?

– Не помню, – с сожалением призналась Людмила. – Кажется, они собаку не поделили.

– Собаку?

– Ага. Или наоборот, выгнать ее хотели… Не было меня тем летом у Прохора, я в санатории подлечивалась. Танька все видела. У нее спросите.

«Похоже, не врет». Илюшин видел перед собой словоохотливую женщину, которая, кажется, искренне переживала, что не в ее силах помочь. «Или хорошая актриса. Придется ехать к Татьяне». Яна Тишко просила не впутывать ее мать в расследование, но Макар намеревался выяснить, что послужило причиной ссоры братьев. Уже второй человек говорил ему, что это была сущая ерунда. Однако из-за этой ерунды Юрий Савельев много лет не разговаривал со своим братом.

Людмила, улыбаясь, выжидательно смотрела на него. Ей и в самом деле нравилось разговаривать с юношей. Нравился его неподдельный интерес, который он к ней проявлял. Может быть, она даже привлекает его как женщина, а не как этот… как его… источник информации.

Она кокетливо поправила локон. Никакого флирта, конечно! Но так приятно вести себя легкомысленно и чуточку воображать, что могло бы быть, если бы…

– Знаете, меня удивляет одна вещь, – начал Макар.

Людмила приготовилась принимать комплименты возрасту. Да, на свои без малого пятьдесят она не выглядит. Кожа свежа, морщин почти нет…

– Вы совсем не удивились, когда я сказал, что Яна Тишко затеяла новое расследование.

Людмилу выдернули из ее фантазий, как морковку из грядки.

Сыщик смотрел на нее внимательно, чуть прищурившись. И взгляд его смущал, но совсем не в том смысле, в каком грезилось Люде.

– Я подумала, может быть, она хочет…

Бормотание оборвалось на полуслове.

– Хочет чего? – с вежливым любопытством осведомился Макар.

Людмила молчала. На щеках выступил легкий румянец.

– Хочет узнать что-нибудь новое! – нашлась она. – Ей ведь было тогда всего одиннадцать.

– Двенадцать.

– Да-да! И она все забыла. А теперь вспоминает!

Нет, ей определенно перестал нравиться этот взгляд. Слишком он вкручивается в нее. Точно сверло. Парень так смотрит, будто хочет вскрыть Людмиле черепную коробку и покопаться в ее извилинах.

– Вы знаете, кто убил Павла Варнавина?

Молчание.

– Люда, вам известно, кто на самом деле убил Павла Варнавина?

– Д-девочка, – выдавила Людмила. – Танькина дочь. – Она решительно поднялась. – Слушайте, да не знаю я! Что вы ко мне привязались!

– Сядьте, пожалуйста, – попросил Илюшин. – Мне на вас снизу смотреть неудобно.

Людмила сообразила, что в таком ракурсе выглядит не очень эффектно, и послушно опустилась на скамейку.